ПОНЕДЕЛЬНИК, 28 ИЮЛЯ, когда Эмиль вылил тесто для пальтов
на голову своему папе, а затем был вынужден вырезать из дерева сотого смешного человечка На кухне в Катхульте стоял старый деревянный диванчик, выкрашенный всиний цвет. На нем по ночам спала Лина. В те далекие времена на кухняхво всех хуторах округа Смоланд стояли такие деревянные диванчики, накоторых спали работницы. И в Катхульте все было точно так, как везде.Лине очень удобно спалось на нем, и она никогда не просыпалась до звонабудильника, который раздавался ровно в половине пятого утра. Тогда Линаподнималась и шла в хлев доить коров. Не успевала Лина выйти из кухни,как туда быстро входил папа Эмиля, чтобы выпить утреннюю чашку кофе втишине и покое до того, как проснется Эмиль. "Как приятно, - думал папа, - сидеть одному за большим круглым столоми прислушиваться к птичьему щебету за окном да к кудахтанью кур. Какприятно, что не надо с опаской поглядывать на Эмиля!" Папа любил неторопясь попивать кофе, слегка раскачиваться на стуле и ощущать подбосыми ступнями прохладные свежевымытые половицы, которые Лина выскребладобела. Папа Эмиля всегда ходил по утрам босиком, и не только потому,что ему это нравилось. Была у него и другая цель. - Ты тоже могла бы быть побережливей, - сказал он как-то маме,которая, видно, из упрямства наотрез отказывалась ходить босиком. - Тытак неаккуратно носишь свои башмаки, что через десять лет навернякапридется покупать новые. - Наверняка! - произнесла мама таким тоном, что папе больше никогдане хотелось заводить об этом разговор. Да я, кажется, уже говорила, что до звона будильника Лина обычноспала мертвым сном, но вот однажды утром она, представь себе, проснуласьдо того, как зазвонил будильник. Это было 27 июля, в тот самый день,когда у Эмиля был жар. А теперь подумай, может ли быть что-нибудьужаснее, чем проснуться от того, что у тебя по голове пробежала большаякрыса? А это как раз и произошло с Линой. Она завопила не своим голосоми схватила кочергу, но крыса юркнула в какую-то щель и исчезла. Папа Эмиля прямо из себя вышел, когда услыхал про крысу. - Шутка сказать! - воскликнул он.- Да она же сожрет у нас весь хлеб ивсе мясо! - И меня в придачу! - добавила Лина. - Но главное - хлеб и мясо, - настаивал папа. - Нужно взять у соседейхорошую кошку и запереть на ночь на кухне. Когда Эмиль услышал про крысу, он тут же стал придумывать способ еепоймать. Мало ли что! А вдруг кошка промахнется?.. Часам к десяти вечера температура у Эмиля упала, он почувствовал себяхорошо, и его так и распирало желание взяться за какое-нибудь полезноедело. Весь Катхульт к этому времени уже спал крепким сном: папа, мама ималенькая Ида - в спальне, рядом с кухней; Лина - на синем деревянномдиванчике на кухне; Альфред - в своей каморке. Свиньи спали в свинарни-ке, куры - на насесте, в курятнике, коровы - в хлеву, а лошади - в заго-не. Не спал только один Эмиль. Он лежал, лежал, потом не выдержал, ти-хонько встал с постели и осторожно, чтобы не скрипнула половица, на цы-почках проскользнул на кухню. Во тьме горели зеленые глаза чужой кошки. - Сидишь без дела? - спросил ее Эмиль.- Мучаешься? "Мяу!" - жалобноподтвердила кошка. - Тогда иди домой, - сказал Эмиль. Ведь он очень любил животных и непозволял их мучить. Он тихонько приоткрыл дверь, и чужая кошка пулей выскочила во двор. Итак, кошка ушла к себе домой, а крыса осталась тут. Значит, ее надобыло поймать во что бы то ни стало. Эмиль достал из ящика мышеловку,отрезал маленький кусочек сала и нацепил его на крючок. Сперва он решилпоставить мышеловку возле двери чулана. Но потом передумал. Он рассуждалтак: если крыса выглянет из двери чулана и сразу увидит капкан, онаиспугается и станет очень осторожной, и тогда поймать ее не удастся.Лучше дать ей спокойно побегать по кухне, порезвиться - она заиграется,перестанет бояться и тут-то угодит в мышеловку. Он даже сперва решилпоставить мышеловку Лине на голову, раз она говорила, что эта наглаякрыса пробежала у нее по голове, но тут же отказался от этого плана -Лина могла проснуться и испортить всю охоту. Надо найти другое место.Лучше всего, пожалуй, поставить мышеловку под обеденный стол! Крыса знает, что там всегда найдешь хлебные крошки, но только,конечно, не возле папиного стула - папа не из тех, кто уронит хоть однукрошку. "А что, - подумал Эмиль, - если крыса во время обеда тихонько подкра-дется к папиному стулу и, не обнаружив ни крошки хлеба, примется глодатьбольшой палец папиной ноги!" Нет, он этого не допустит! И Эмиль реши-тельно поставил мышеловку под стол, как раз там, где обычно находятсяпапины ноги. Потом Эмиль лег в постель и заснул, довольный собой. Когда было ужесовсем светло, его разбудил ужасный крик. "Это они, наверно, вопят нарадостях, что поймали крысу!" - решил Эмиль. Но тут в комнату вбежала мама. Она выволокла Эмиля из постели изашептала ему на ухо: - Немедленно отправляйся в сарай и не попадайся папе на глаза, покаон не вытащит из мышеловки большой палец. Не то ты пропал, это точно! Она схватила Эмиля за руку и потащила его из комнаты, в чем он был, абыл он в ночной рубашке. Времени одеться решительно не оставалось. - Без ружарика и кепарика не пойду! - закричал Эмиль и заметался покомнате в поисках этих двух предметов первой необходимости. Наконец всебыло найдено, и он помчался к сараю так прытко, что рубаха на немтрепетала, словно флаг на сильном ветру. Ты, конечно, помнишь, что в сарае Эмиль отсиживал всякий раз, когдапопадался с какой-нибудь шалостью. Мама сразу же задвинула засов, чтобыон не вырвался на волю. А сам он заперся изнутри, чтобы к нему никто непроник. Так что все предосторожности были соблюдены. Мама считала, чтонеобходимо уберечь Эмиля от гнева отца. Эмиль думал то же самое. Поэтому он заперся, уселся на бревно и сталвырезывать из деревянной чурочки очередного смешного человечка. Ты ведьуже знаешь, что этим делом он занимался всякий раз, когда его внаказание запирали в сарай. Уже девяносто семь человечков аккуратностояли на полке, прилаженной вдоль стены сарая. Эмиль с удовольствиемразглядывал свои маленькие деревянные скульптуры и думал, что не пройдетмного времени, как их накопится здесь целая сотня, а это уже кое-что!Вроде юбилея! "Тогда я устрою здесь, в сарае, пир на весь мир, но приглашу одноготолько Альфреда", - решил Эмиль, сидя на бревне с перочинным ножиком вруках. Издалека до него доносились крики отца, но вскоре они смолкли. Потомвдруг раздался какой-то тонкий, пронзительный визг. И Эмиль испугался,почему-то решив, что это визжит сестренка Ида, но тут же вспомнил, чтосегодня было решено заколоть свинью. Конечно, это визжала свинья. Длянее 28 число оказалось таким несчастливым... Впрочем, не для нее одной. К обеду Эмиля выпустили на свободу. Не успел он войти на кухню, как кнему бросилась сияющая сестренка Ида. - А на обед будут пальты!.. У нас на обед будут пальты!.. - вопилаона. Спорим, ты не знаешь, что такое п-а-ль-ты! По виду это что-то вродебольших клецок, но они бурого цвета и начинены кусочками свиного сала. Апо вкусу напоминают кровяную колбасу, только в тысячу раз вкуснее. Вотчто такое пальты! Мама стояла у кухонного стола и мешала в глиняной миске тесто дляэтих самых пальтов, и вода кипела в кастрюле на печке, чтобы их варить.Значит, на обед и вправду будут эти бурые клецки, похожие на кровянуюколбасу, только в тысячу раз вкуснее. - Спорим, что я съем восемнадцать пальтов, - расхвасталась маленькаяИда, хотя, поглядев на нее, трудно было предположить, что она справитсяи с одной половинкой. - Чего зря спорить, - сказал Эмиль.- Папа тебе все равно непозволит... Кстати, где он? - Лежит во дворе, отдыхает, - ответила Ида. Эмиль поглядел в кухонное окно, увидел, что в самом деле отец еголежит на травке как раз под окном, и удивился: обычно он отдыхал послеобеда, сидя в кресле. "Сегодня, видно, он очень устал, - подумал Эмиль. - Человек, попавшийв мышеловку, наверное, всегда так устает". Эмиль сразу же заметил, что у папы обута только одна нога. Но Эмильзнал, что его папа славится своей бережливостью - он, может быть, решилс сегодняшнего дня снашивать подметку только на одном башмаке, а надругом беречь. Но потом Эмиль разглядел на большом пальце босой папиной ноги ужасныйкровоподтек. И тогда он все понял. Эта проклятая мышеловка так стукнулапапу по пальцу, что теперь он не может надеть на ногу башмак. Эмилюстало стыдно, что своей дурацкой охотой на крысу он причинил папе боль,и ему захотелось тут же сказать папе что-нибудь очень приятное. Онпомнил, что пальты - самое любимое папино блюдо, и потому, схватив состола миску с тестом для пальтов, высунулся с ней в окно. - Гляди, пап, - радостно крикнул он, - что у нас сегодня на обед!Пальты! Папа не спеша сдвинул шляпу, которой прикрыл лицо, и мрачно взглянулна сына. Было ясно, что он все еще не забыл про мышеловку. И Эмилю ещебольше захотелось во что бы то ни стало хоть чем-нибудь порадовать папу. - Ты только погляди, сколько тут в миске теста! - И он чуть ли невесь высунулся из окна, вытянув перед собой тяжелую миску... Ты верно сообразил! Эмиль не удержал миски! Она выскользнула у негоиз рук, перевернулась в воздухе, и все тесто, приготовленное дляпальтов, шмякнулось прямо на голову папе, который, как ты уже знаешь,отдыхал на траве под окном. - Б-л-у-р-п! - только и произнес папа, потому что вряд ли кто-нибудьна свете сможет произнести что-нибудь другое, когда у него и глаза, ирот, и нос густо залеплены жирным тестом для пальтов. Папа разом вскочил на ноги и, несмотря на кляп из теста во рту,взревел так страшно и громко, что, наверное, было слышно на самомдальнем конце Лённеберги. Миска плотно сидела у него на голове, словношлем викинга, а с его носа медленно стекало густое темное тесто. Как раз в этот миг из прачечной вышла Крюсе-Майя. Она промывала тамсвиные кишки для набивки колбас. Когда она увидела папу Эмиля с лицом,залитым темной кровавой массой, то завизжала не своим голосом и со всехног бросилась в деревню разносить эту страшную весть. На визг Крюсе-Майи из коровника выбежала Лина, увидела папу Эмиля изавопила как оглашенная: - Караул! Этот разбойник пристукнул своего отца! Беда! О-о-о! Когда же мама Эмиля увидела, что случилось, она первым делом схватиласына за руку и прямым ходом потащила его назад, в сарай. Эмиль, все ещев одной рубашке, снова уселся на бревно и принялся вырезывать очереднуюсмешную фигурку, а его мама в это время старательно очищала голову илицо папы от налипшего теста для пальтов. - Послушай, - сказал папа, - постарайся все же наскрести с меня тестахоть на три-четыре штучки. Очень хочется пальтов! Но мама Эмиля только горестно покачала головой. - Что с воза упало, то пропало, - сказала она. - Придется печькартофельные оладьи. - Ха-ха-ха! Вот так так! - распевала маленькая Ида. - Ни обед, ниужин! Никому не нужен! Папа строго взглянул на нее, и она тут же умолкла. Мама Эмиляпопросила Лину натереть картошку для оладьев. А ты, верно, и не знаешьтолком, что такое картофельные оладьи? Это очень вкусная еда! Что-товроде лепешек, но только не из теста, а из свеженатертого сырогокартофеля. И, уж поверь мне, они гораздо вкуснее, чем ты думаешь. Лина быстро натерла целую гору картошки. Густая серо-желтая, чутькрасноватая масса до краев наполнила ту самую миску, в которой недавнобыло тесто для пальтов и которую мама сняла с папиной головы. Не мог жеон таскать ее на себе целый день! Он ведь не викинг! Папа отмылся наконец дочиста и пошел, в ожидании картофельныхоладьев, на поле косить рожь. Не успел он уйти, как мама отодвинулазасов на сарае и выпустила Эмиля. - Давай играть в "Дуй-передуй", - тут же предложил он сестренке Иде,чтобы размяться после долгого сидения. Ида от восторга запрыгала на одной ножке. "Дуй-передуй" была замечательная игра. Ее выдумал сам Эмиль. Заключалась она вот в чем: надо было прыгать на одной ножке поособому маршруту. Со двора в прихожую, из прихожей на кухню, из кухни вспальню, из спальни снова на кухню, из кухни в прихожую, из прихожей водвор, со двора снова в прихожую и так далее. Причем всякий раз, когдаЭмиль встречался с сестренкой Идой, они должны были одновременно ткнутьдруг друга в живот указательным пальцем и громко крикнуть "Дуй-передуй".Вот и вся игра. Но Эмилю и Иде она казалась очень увлекательной. Когдаже Эмиль в восемьдесят восьмой раз прискакал на кухню, он столкнулся сЛиной, которая шла к плите с полной миской натертого картофеля, чтобыначать печь оладьи. И так как Эмиль решил, что Лина обидится, если непринять ее в игру, а он не хотел никого обижать, он на скаку ткнул еепальцем в живот и громко крикнул: - Дуй-передуй! По правде говоря, этого он, конечно, не должен был делать, ведь онотлично знал, что Лина больше всего на свете боится щекотки. - И-и-и-и-и! - завизжала Лина и стала извиваться, как гусеница. Приэтом миска - представь себе, какой ужас! - выскользнула у нее из рук... Никто, собственно, так и не понял, как это случилось, но папа,который, как назло, именно в этот момент распахнул дверь кухни, надеясьнаконец пообедать, оказался опять с миской на голове. - Б-л-у-р-п! - снова взревел папа Эмиля, потому что сквозь тертуюкартошку ничего более членораздельного никто на свете произнести неможет. К счастью для Эмиля, вовремя подоспевшая мама схватила его за руку ипрямым ходом поволокла к сараю. И Эмиль, в третий раз усевшись набревно, слышал доносящиеся до него вопли папы, заглушенные на этот разтертой картошкой, но все же достаточно громкие, чтобы долететь додругого конца Лённеберги. И хоть Эмиль вырезал своего сотого смешного человечка, настроение унего было совсем не юбилейное. Наоборот! Он метался по сараю какрассвирепевший тигр! Это просто издевательство запирать ребенка на засовпо три раза в день! Какая уж тут справедливость! - Разве я виноват, что папа всякий раз во что-нибудь да влипнет! -возмущался Эмиль.- Даже мышеловку и ту нельзя поставить, он тут же суетв нее ногу! И почему он вечно вертится там, где собираются варить пальтыили печь оладьи?.. Но я бы решительно не хотела, чтобы ты подумал, будто Эмиль не любитсвоего папу или что папа Эмиля не любит своего сына. На самом деле ониочень любят друг друга. Но даже когда ты очень сильно кого-нибудьлюбишь, ты ведь можешь на него рассердиться? Можешь! Вот, например,когда случается такая история, как с мышеловкой, или с тестом дляпальтов, или с тертой картошкой... Время шло, и понедельник 28 июля подходил к концу. Эмиль сидел в запертом сарае злой как собака. Нечего сказать - хорошюбилей! Ведь он вырезал сотого смешного человечка! Кроме того, нынчепонедельник, а по понедельникам Альфреда никуда нельзя пригласить - онзанят своими делами. По понедельникам Альфред сидит на крылечке с Лидой,ухаживает за ней, играет ей на губной гармонике и ни за что на свете непойдет ни на какой пир, даже если это пир на весь мир. Эмиль отшвырнул в сторону перочинный ножик. Как он одинок! Даже наАльфреда нельзя рассчитывать. И чем больше Эмиль думал о своемнезавидном положении, тем больше злился. Разве это жизнь - просидеть отзари до зари, весь долгий день, в проклятом сарае! Да еще в однойрубашке! У него даже не было времени одеться. Сегодня только и делали,что хватали его за руку и волокли под замок. Весь мир против него! Всетут, на хуторе Катхульт, спят и видят, чтобы он никогда не вышел изсарая. Ну что ж, пусть будет по-ихнему! Эмиль трахнул кулаком поверстаку с такой силой, что все на нем подскочило. ОНИ ДОБИЛИСЬ СВОЕГО!Отныне он не выйдет отсюда! Никогда! Всю свою жизнь он просидит здесь,до самой смерти. Как есть - в ночной рубашке, с кепариком на голове,всеми покинутый, один как перст... "Наконец-то все будут мною довольны! Больше им не придется целый деньтаскать меня за руку то туда, то сюда! - думал он. - Но уж и вам сюдавход закрыт... Никто из вас не войдет теперь в сарай! Даже папа, еслиему вздумается постругать доску. Да оно и к лучшему! А то еще уронитдолото и поранит себе палец на другой ноге. Как говорится, если уж комуне везет, то его и на коне собака укусит!" Все на свете имеет конец, даже долгий июльский вечер. Когда совсемстемнело, пришла мама и отодвинула засов на двери сарая. Она дернуластворку и поняла, что Эмиль заперся изнутри. - Выходи, Эмиль! Папа лег спать, бояться больше нечего. В ответ изсарая раздалось лишь ужасающее "Ха!". - Почему ты говоришь "Ха!", мой милый мальчик? - удивилась мама. -Отвори дверь и выходи! - Я никогда отсюда не выйду, - произнес Эмиль глухим голосом. - И непытайся взломать дверь - я буду стрелять! Тут мама увидела, что ее малышстоит у маленького окошка с ружьем в руках. Сперва мама не поверила, что все это всерьез, потом, когда поняла,как он ожесточился, заплакала и побежала будить папу. - Эмиль заперся в сарае и не хочет выходить! - воскликнула она. - Чтоделать? Сестренка Ида тоже проснулась и сразу же захныкала. И все они, папа, мама и маленькая Ида, побежали к сараю. И дажеАльфред, который, как мы знаем, сидел на крылечке с Линой и играл ей нагубной гармонике, присоединился к ним, к немалому огорчению Лины. Тогдаи сама Лина увязалась за ними. Началась операция по извлечению Эмиля изсарая. Поначалу папа был бодр и уверен. - Ничего-ничего! - крикнул он в окошечко. - Проголодаешься - мигомвыскочишь! В ответ прозвучало только мрачное "Ха!". Папа Эмиля не знал, чтохранится в большой жестяной банке под верстаком. А там был целыйпродуктовый склад. Эмиль давно уже позаботился о том, чтобы не умереть сголоду в сарае. Ведь он попадал сюда в самое неожиданное время - иутром, и вечером, и днем, и ночью. Как же он мог не подумать заранее охлебе насущном. В жестяной банке лежала краюха хлеба, здоровенный ломотьсыра, несколько кусочков соленой свинины, кулек сушеных вишен и целаягора сухарей. В древние времена осажденные воины выдерживалимногомесячный штурм крепости с куда меньшим запасом пищи. Эмилю сейчасказалось, что его сарай и есть самая настоящая осажденная крепость. Онтвердо решил не сдаваться врагу живым. Суровый и непреклонный, словнополководец, стоял он у окошка сарая, как у бойницы, и старательноцелился. - Выстрелю в первого, кто подойдет! - предупредил он строго. - О Эмиль, милый мой сыночек, не говори так! - рыдала мама. - Выходи!Выходи, пожалуйста, выходи поскорее! Но Эмиль оставался непреклонен. Тогда выступил Альфред: - Давай, старик, выходи! Лучше пойдем с тобой купаться на озеро! - Ты давай играй на гармошке своей Лине, - с горечью ответил Эмиль.-А я здесь посижу. Вскоре всем стало ясно, что Эмиля ничем не проймешь. Ни угрозами, нипосулами - он неумолим. И папа сказал, чтобы все шли спать,- ведь завтрарабочий день. Так и сделали. И папа Эмиля, и его мама, и сестренка Идаотправились спать, а Альфред и Лина снова уселись на крылечке. Не могу тебе передать, какой это был печальный вечер! Мама Эмиля ималенькая Ида так горько плакали, что подушки у них стали совсем мокрые.Папа Эмиля так тяжело вздыхал, что просто сердце разрывалось. Он всевремя глядел на пустую кровать сына и очень тосковал, не видя ни еголохматой головы на подушке, ни ружарика, ни кепарика рядом... Однатолько Лина не тосковала по Эмилю. И ей решительно не хотелось идтиспать, а, наоборот, хотелось сидеть всю ночь на крылечке с Альфредом.Она была очень рада, что Эмиль заперся в сарае. - Кто знает, сколько этот озорник там высидит? Может, ему скоронадоест, - пробормотала она себе под нос, подошла на цыпочках к сараю идля спокойствия задвинула засов на двери. Альфред в это время играл на гармонике и пел, он был так увлечен, чтодаже не заметил, как Лина снова заперла Эмиля. - "Скакал гусар по полю бо-оя! - пел Альфред. - И пыль клубилась подконем!" Эмиль, сидя в сарае на верстаке, слушал его пение и горько вздыхал. А Лина, вернувшись, обняла Альфреда за шею и, как всегда, приняласьуговаривать его на ней жениться. А он, как всегда, отвечал ей: - Конечно, раз ты так настаиваешь, я могу на тебе жениться, но к чемутакая спешка?.. - Ну, на будущий-то год мы непременно поженимся! - твердо заявилаЛина, на что Альфред вздохнул куда горше, чем Эмиль в своем сарае, изапел балладу про "Братьев Львиное Сердце". Эмиль слушал его пение и жалел, что отказался пойти с Альфредомкупаться на озеро. Вот было бы здорово! Эмиль подошел к двери и поднялщеколду. Дверь не отворилась. Он же не знал, что это зловредная Линаопять заперла ее на засов. Он навалился на створку плечом. Дверь неподдавалась. И тут Эмиль понял, что произошло, и догадался, чьих это рукдело. - Ну, подождите, я до нее доберусь! - воскликнул он. - Она у меня ещепопляшет!.. Эмиль огляделся. В сарае было уже совсем темно, хоть глаз выколи.Когда-то, давным-давно, Эмиля за какую-то шалость заперли в сарай, а онтут же выбрался из него через окно. После этого случая папа забил окнодвумя крепкими перекладинами. Он боялся, как бы Эмиль не сверзился прямов крапиву, густо разросшуюся под стеной сарая. Всякому понятно - папапросто заботился о своем сыночке и не хотел, чтобы тот обжегся крапивой. - Через окно мне не выбраться, - вслух рассуждал Эмиль.- Дверь назапоре. Звать на помощь я не стану ни за что на свете!.. Как же быть? Он задумчиво глядел на печку. В сарае была сложена самая настоящаякирпичная печка, чтобы летом было на чем разогреть банку с клеем, азимой не мерзнуть. - Придется лезть через трубу, - решил Эмиль и недолго думая вполз впечку. Там было полно золы, оставшейся еще с зимы. Он, конечно, тут же весьвымазался, но храбро полез вверх по трубе. В квадрате неба над нимвисела рыжая круглая луна. - Привет, луна! - крикнул Эмиль.- Гляди, гляди, что сейчас будет! Он лез и лез вверх, упираясь руками и ногами в закопченные кирпичныестенки. Если тебе когда-нибудь приходилось лазить по узкой печной трубе, ты исам прекрасно знаешь, как это трудно. Да притом еще с ног до головывымажешься в саже. Но Эмиля это не смущало. А коварная Лина тем временем все сидела на крылечке, обвив обеимируками шею Альфреда, и, конечно, ни о чем не подозревала. Но, как тыпомнишь, Эмиль обещал, что она у него еще попляшет. И, представь себе,она и вправду заплясала! Да еще как! Лина томно приоткрыла глаза, чтобывзглянуть на луну, и тут же вскочила. - Ой-ой-ой! Домовой! И-и-и-и!.. На трубе - домовой! - заверещала онадиким голосом на всю Лённебергу. А домовые, если ты не знаешь, это такие сказочные существа, которых встарое время все в Смоланде очень боялись. Лина наверняка слышаларассказы Крюсе-Майи про домовых, и про их ужасные проделки, и про то,какие несчастья обрушатся на голову того, кто хоть раз их увидит.Потому-то она так и завопила, увидев, что на трубе сидит самый настоящийдомовой, черный, как уголь. И страшный, как черт. Альфред тоже поднял голову и расхохотался. - Ну, с этим домовым я хорошо знаком, - сказал он.- Спускайся, Эмиль! Эмиль стоял во весь рост на коньке крыши в черной от сажи рубашке, онстоял не шевелясь, словно памятник знаменитому генералу. Потом он поднялк небу свой черный кулачишко и прокричал так громко, что услышала всяЛённеберга: - Этой ночью сарай будет снесен! Я никогда больше не буду в немсидеть! Альфред подошел к сараю и сказал, широко расставив руки: - Прыгай, Эмиль, я ловлю! И Эмиль прыгнул. Прыгнул прямо в объятия Альфреда. А потом они вместепошли купаться на озеро. Эмилю и впрямь необходимо было вымыться. - Сроду не видала такого озорника! - злобно буркнула Лина иотправилась спать на кухню. А на озере, среди чудесных водяных лилий, плавали в прохладной водеАльфред и Эмиль, и огромная красная луна светила им словно фонарь. - Ты и я, и никто нам не нужен, - сказал Эмиль.- Верно, Альфред? - Верно, Эмиль,- ответил Альфред. Озеро прорезала наискосок лунная дорожка, широкая и яркая, а берегаего тонули во тьме. Стояла глубокая ночь, и понедельник, 28 июля, давноуже кончился. Но за этим днем последовали другие дни. А раз новые дни, то и новыешалости и приключения. Маме Эмиля пришлось спешно заводить новуютетрадку, потому что старую синюю она уже исписала вдоль и поперек, итак густо, что у нее даже заболела рука. - Скоро в Виммербю откроется ярмарка, - сказала мама Эмиля.- Я поедутуда и куплю новую тетрадку, а то эта кончилась. Так она и сделала. Появилась новая чистая синяя тетрадь, в которуюможно было снова записывать проделки Эмиля. И все же мама - не то что папа. Она продолжала верить в своего сынаи, как я уже говорила, оказалась права. Эмиль вырос и стал отличнымпарнем, а потом и председателем сельской управы - самым уважаемымчеловеком во всей Лённеберге. Но это было потом, а сейчас вернемся к тому, что произошло в этомсамом Виммербю во время ярмарки, когда Эмиль был еще маленьким.
Воспользуйтесь поиском по сайту:
