Этому можно помочь, разнообразя восприятия: душа отдается чувству, но не испытывает утомления. 10 глава

•себя и превратится в безумца. Существуют определенные законы, π если их варушишь, то потеряешь почву под ногами, создашь, скорее, хаос, чем космос, доставишь не удовольствие, а лишь вызовешь отвращение.

Поэтому гений, стремящийся создать нечто приятное, не должен и не может дыходить за пределы самой природы. Его функция состоит не в том, чтобы придумывать несуществующее, но в том, чтобы отыскивать существующее. В искусстве придумывать не значит сотворить предмет, а установить, где он находится а каков он. Гениальные люди, глубже всех проникающие в сущность мира, открывают лишь то, что уже существовало раньше Они творцы лишь потому, что являются наблюдателями, и, наоборот, они наблюдают лишь для того, •чтобы творить. Самые ничтожные предметы их привлекают. Они ими увлекаются, так как черпают при этом новые познания, расширяющие их кругозор и способствующие творчеству. Гений подобен земле, на которой произрастает лишь то, что было посеяно. Это сравнение нисколько не умаляет значения художников, яо открывает источник и размер их подлинных огромных богатств. Знания, извлеченные гением из недр природы, становятся зародышами его художественлых творений, поэтому гений не знает иных границ, кроме границ вселенной.

Гений нуждается в точке опоры для того; чтобы крепко стоять на ногах, •а эта опора и есть природа. Он не может ее создавать и не должен ее разрушать, поэтому он может только следовать и подражать ей, следовательно, все, что он производит,— плод подражания природе.

Подражать, значит копировать какой-либо прообраз. Это утверждение содержит в себе два элемента: 1) прототип, содержащий черты, которым подражали; 2) копия, где они изображаются. Прототипом или образцом в искусстве служит природа, то есть все, что существует, или все, что мы можем себе без труда представить как нечто возможное. Как мы уже сказали, усердный подражатель не должен сводить глаз с природы, он должен постоянно ее созерцать. Почему? Потому что в ней содержатся все планы художественных произведений и эскизы всех украшений, доставляющих нам удовольствие. Искусства не создают правил, правила зависят от их прихоти, но ясно начертаны в природных прообразах.

В чем же состоит функция искусств? В транспонировании черт, содержащихся в природе, в перенесении их в предметы, которым они не присущи. Так, яапример, резец скульптора высекает героя из мраморной глыбы. Живописец

•с помощью красок изображает на полотне все видимые предметы. Музыкант посредством искусственных звуков создает впечатление грозы, когда в природе полное затишье. Наконец, поэт благодаря своим вымыслам и гармонии стиха запечатлевает в нашем уме вымышленные образы, а в сердце — искусственные чувства, более пленительные, чем подлинные, естественные чувства. Отсюда

 

==379

я заключаю, что всякое искусство, в смысле чисто художественном, есть подражание, подобие природы, и что, таким образом, целью изящных искусств является не правда, а правдоподобие. Этот вывод достаточно важен и требует незамедлительного обоснования.

Что такое живопись? Подражание видимым предметам. В ней нет ничего реального, истинного, все в ней призрачно, и ее совершенство зависит от степени сходства с действительностью. Музыка и танец могут, конечно, подсказать. жесты и тон оратору, говорящему с кафедры или гражданину, что-либо рассказывающему, но это еще не искусство в подлинном смысле. Иногда искусства могут пойти по ложному пути: безудержная фантазия в музыке может привести к беспорядочному нагромождению звуков, в риторике могут появиться резкие· переходы и неожиданные скачки мысли — это означает, что искусства вышли за свои законные пределы, и, чтобы стать тем, чем они должны быть, они должны вернуться к подражанию, то есть изображению человеческих страстей. Тогда они доставят удовольствие и вызовут у нас те ощущения, которые нас удовлетворяют.

Поэзия живет только вымыслом. Волк в поэзии олицетворяет могущественного и неправедного человека, ягненок — угнетенную невинность. В эклогеизображаются поэтические пастухи, являющиеся всего лишь подобиями, образами настоящих пастухов. В комедии рисуется портрет идеального Гарпагон» с чертами, заимствованными у реального скупца.

Трагедия лишь постольку является поэзией, поскольку вымысел в ней сочетается с подражанием. Раздоры Цезаря с Помпеем — еще не поэзия, а история. Но придумайте речи, мотивы, интриги на основании исторических представлений о судьбе Цезаря и Помпея, и получится поэзия, художественное творение гения.

Эпопея, наконец, есть повествование о возможных действиях, лишь возможных, но представленных с вполне реальными чертами. Юнона и Эней никогда. не говорили и не делали того, что им приписал Вергилий, но они могли это· сделать или сказать, а для поэзии этого достаточно. Она — сплошная выдумка выступающая в облике истины.

Итак, все искусства суть всего лишь воображаемые, вымышленныеобразы, скопированные с реальности. Поэтому-то всегда и сопоставляют искусства с природой, поэтому и кричат повсюду, что надо подражать природе, что совершенны только те произведения искусства, которые в совершенстве перецают природу, наконец, что художественное произведение лишь тогда является шедевром, когда вследствие удачного подражания природе его можно приниматьза саму природу.

Подражание, к которому все мы имеем естественную склонность, ибо человеческий род просвещается и руководится примерами (vivimus ad exempla), это подражание есть один из основных источников наслаждения искусством. Ум изощряется, сравнивая оригинал с портретом, и выносит суждение, котороедоставляет ему удовольствие, так как свидетельствует о его проницательности и сообразительности. [...]

Из вышесказанного следует, что поэзия покоится на подражании, каки живопись, танец и музыка, в художественных произведениях нет ничего· реального, все в них воображаемое, вымышленное, скопированное, искусственное. Это и есть их основная отличительная черта по сравнению с природой.

Глава III. Гений не должен подражать природе в ее обычном состоянии

В искусстве гений и вкус так тесно связаны между собой, что в некоторых: случаях их нельзя объединить без слияния или разъединить, не лишив присущих; им функций. Невозможно сказать, что надлежит делать гению, подра-

К оглавлению

==380

жающему природе, не коснувшись вкуса, руководящего им. Нам придется здесь бегло затронуть вопрос, но подробнее разберем его во второй части.

Аристотель сравнивает поэзию с историей. По его мнению, различие между яими состоит не в форме или слоге, а в самой сути вещей. Что это означает? История изображает свершившиеся события, поэзия — те, что могли бы совершиться. История не отступает от истины, она не придумывает ни событий, ни действующих лиц. Поэзия же стремится лишь к правдоподобию, она придумывает, воображает, создает из головы. Историк передает реальные примеры, возможно дорой и несовершенные. Поэт изображает их такими, какими они должны быть. И поэтому, согласно Аристотелю, поэзия более поучительна, чем история («Поэзия философичнее и лучше истории». Поэтика, гл. 9).

Из этого следует, что если искусство подражает природе, то оно должно подражать ей разумным, просвещенным образом, не рабски копировать, а выбирать нужные предметы и черты и изображать их в наиболее совершенном виде. Одним словом, необходимо такое подражание, где видна природа, но природа, какой она должна быть и какой ее может себе представить разум.

Как поступил Зевксис, решив написать совершенную красавицу? Разве он написал какую-нибудь определенную красавицу? Нет, он собрал воедино отдельные черты нескольких реальных красавиц, в уме его сложилось предсталление, вытекающее из соединения этих черт, и это представление и явилось прототипом или прообразом его картины*,которая была правдоподобной и поэтичлой в целом, исторической и правдивой лишь в отдельных деталях.

Мольер, задумав образ Мизантропии, не стал разыскивать в Париже оригинал, чтобы точно скопировать его в своей пьесе, в таком случае он создал бы лишь простой и недостаточно поучительный портрет. Нет, он собрал воедино все черты пессимизма, подмеченные у людей, к ним он добавил все, что сумел сотворить его гений в этом же плане, а из всех этих черт, вместе взятых и искусно подобранных, он создал цельный характер, не соответствующий какому-нибудь определенному человеку, но правдоподобно изображенный. Его комедия — не простой рассказ об Альцесте, но его изображение Альцеста есть изображение мизантропии в общем. Тем самым Мольер более поучителен, чем добросовестный историк, который передал бы несколько подлинных черт реального мизантропа**.

Этих примеров достаточно, чтобы дать покамест ясное и отчетливое представление о том, что такое прекрасная природа. Это подлинная истина, но воз-

Он сказал: доставьте мне самых красивых девушек, и я тогда исполню то, что вам обещал; и истинное будет перенесено из живого образца в художественный образ... Он же выбрал пятерых... Он считал невозможным, что бы все, что требуется для красоты, могло содержаться в одном теле, так как природа не могла воплотить совершенство частей в одном простом явлении.— Ц и ц ер о н. О воображении, кн. II, гл. I.— Здесь и далее примечания Баттё.

* «Платон,— говорит Максим Тирский (dissert., 7), следовал в своей Республике примеру ваятелей, собирающих воедино прекраснейшие части различных тел для того, чтобы составить из них тело совершенной красоты, с которым не может сравниться никакая природная красота в смысле подбора, согласованности, правильности частей». В древности говорили: он прекрасен, как статуя. И в этом смысле Ювенал, желая выразить весь ужас бури, называет ее поэтической бурей: Omnia fiunt Talia, tarn graviter, si quand Poëtica surgit tempestas.

(Sat. XII)

==381

можная истина, прекрасная истина, изображаемая как бы реально существующей, со всеми положительными чертами, которыми она может обладать*.

Отсюда, однако, не следует, что правдивое и реальное не могут сами по себе· явиться предметом искусств. Музы говорят у Гесиода следующее: Много умеем мы лжи рассказать за чистейшую правду. Если, однако, хотим, то и правду рассказывать можем.

(«Теогония», стр. 27—28^

Если исторический факт по своему содержанию и характеру подходит и для поэмы, и для картины, то и в поэзии, и в живописи он будет использован как· таковой, художник и поэт воспользуются только своим правом придумывать обстоятельства, контрасты, ситуации и прочее. Лебрен, написавший битвы. Александра, нашел в истории событие, место, где они происходили, действующихлиц, а между тем, сколько выдумки, сколько поэзии в его произведениях! Композиция, построение, выражение чувств — все это надлежало создать гению. Точно так же Корнель превратил поединок Горациев из исторического факта в нечто поэтическое, то же самое сделал Расин с историей Мардохея. Искусство строит на основе истины. Надо искусно соединить ее с вымыслом для того, чтобы, получилось единое, однородное целое.

Atque ita mentitur sic veris falsa remiscet Primo ne medium, medio ne discrepet imum.

Истину с басней смешает он, так сочетавши искусно, Что началу средина, средине конец отвечают.

(Гораций. Наука поэзии, стих 151—152)

Так обычно и поступают авторы эпопей, трагедий, исторических картин. Событие уже выскользнуло из рук истории и очутилось в руках художника; во имя цели в искусстве допустимо любое дерзание, и поэтому художник как бы лепит заново, придает новую форму, что-то добавляет, убирает, перегруппировывает. Автор поэмы находит завязку, подготовляет развязку и т. д, исходя из того, что в зачатке все это содержится в истории, но только это надо раскрыть.

Искусство может использовать все свои права и создавать все, что считает нужным. Искусству дарована эта привилегия, так как оно обязано доставлять удовольствие.

ЧАСТЬ II

В КОТОРОЙ УТВЕРЖДАЕТСЯ ПРИНЦИП ПОДРАЖАНИЯ НА ОСНОВЕ ПРИРОДЫ И ЗАКОНОВ ВКУСА

Если в природе все связано между собой, то это должно быть и в искусстве, так как оно подражает природе. Необходима взаимосвязь, сближающая самые· отдаленные части так, чтобы, зная одну часть, мы могли бы, по крайней мере,. иметь некоторое понятие и об остальных.

Качество предмета здесь ни при чем. Будь то гидра, скупец, ханжа, Нерон,. но если изобразить их со всеми возможными чертами и особенностями, то будет изображена прекрасная природа. Не важно, будут ли это Фурии или Грации. Цицерон пишет: Gorgonis os pulcherrimum crinitum anguibus (4 in Verr.) — Прекрасно чело· Горгоны, украшенное змеями (Речь против Верреса, 4).

 

==382

Гений и вкус имеют в искусстве один и тот же объект. Первый творит, второй оценивает. Поэтому если гений, как мы доказали, творит художественные произведения, подражая прекрасной природе, то вкус, оценивающий творения гения, может быть удовлетворен только хорошим подражанием прекрасной природе. Правильность и точность этого вывода самоочевидны, но надо еще развить и осветить его, что и будет сделано в этой части, где будет объяснено, что такое вкус и какие законы он предписывает искусствам, а также, что законы сводятся к подражанию, как об этом уже говорилось в первой части.

Глава I. Что такое вкус

Существует хороший вкус. Это положение не проблема, а те, у кого она вызывает сомнения, не способны постичь доказательства, которых они напрасно домогаются.

Но в чем же состоит хороший вкус? Неужели на основании множества правил отдельных искусств и примеров, заимствованных из древних и современных произведений, мы не можем составить себе ясного и точного представления о вкусе? Быть может, сама многочисленность этих примеров или правил, загромождая наше сознание бесконечным множеством вариаций в силу разнообразия сюжетов, не позволяет остановиться на чем-то определенном и формулировать правильное определение

Существует хороший вкус, и только он хорош. В чем он состоит? От чего он зависит? От объекта или от гения, вдохновляющегося объектом? Существуют ли вкусовые критерии? Что является органом вкуса — ум или сердце или то и другое? Сколько вопросов вызывает эта столь известная тема, вопросов, которые столько раз ставились, но никогда не были по-настоящему разъяснены. Древние обладали хорошим вкусом и не прилагали большого усилия, чтобы его обрести, в новое же время лишь иногда, и то случайно, подходили к его пониманию. Трудно идти по пути, кажущемуся слишком узким, трудно проскользнуть, не заплатив дани одной из двух крайностей. Если автор пишет старательно, то заметна нарочитость, если же пытается писать непринужденно, то возникает небрежность Между тем, читая дошедших до нас писателей, кажется, будто ими руководил добрый гений: они идут вперед без страха и тревоги, как будто и не могло быть иначе. Чем это объясняется? Быть может, тем, что единственным· образцом древних была природа, а единственным руководителем — вкус, в то время как современные авторы, взяв за образец произведения первых подражателей, боясь нарушить установленные правила искусства, создают лишь слабые копии, имеющие неестественный вид, что убивает искусство и заставляет предпочесть ему природу

Итак, только вкус помогает создать шедевры и придать произведениям искусства свободный и естественный дух, являющийся всегда их высшим достоинством. Мы уже достаточно говорили о природе и о тех образцах, которые она дает гению.

Остается исследовать вкус и его законы. Попытаемся сначала познать самый вкус, отыщем его первооснову, а затем рассмотрим правила, которые он предписывает изящным искусствам.

Вкус в искусстве то же самое, что интеллект в науке. Правда, объекты их различны, но их функции настолько сходны, что с помощью второго начала можно объяснить и первое.

Истина есть цель наук. Цель искусства — благо и красота. Эти оба термина приобретают почти одинаковый смысл при более пристальном рассмотрении. Интеллект рассматривает предметы в себе, согласно их сущности, вне всякого отношения к нам. Вкус, напротив, имеет дело с теми же предметами, но только в их отношении к нам.

 

==383

Есть люди с неправильным мышлением, ибо они усматривают истину там, где ее на самом деле нет. Есть также люди с неправильным вкусом, ибо они считают хорошим или плохим то, что на самом деле не является таковым.

Итак, совершенен тот интеллект, который правильно воспринимает и безошибочно отличает истину от лжи, вероятность от очевидности Равным образом, совершенен тот вкус, который благодаря четкости впечатлений разбирается в хорошем и плохом, превосходном и посредственном, никогда не смешивает их и не принимает одно за другое.

Поэтому можно определить интеллект как способность познавать истину и ложь и отличать их друг от друга, а вкус как способность воспринимать хорошее, плохое, посредственное и безошибочно отличать их друг от друга

Итак, истина и благо, познание и вкус, вот и все наши объекты и все наши операции Вот к чему сводятся науки и искусства.

Предоставляю ученой метафизике обнаружить все тайные движущие силы души и найти первооснову этих понятий. Мне же нет необходимости вмешиваться в спекулятивные дискуссии, настолько же туманные, как и возвышенные. Я исхожу из принципа, никем не оспариваемого. Душа познает, и познанное вызывает у нее чувство. Познание есть свет, озаряющий душу, чувство есть движение, ее волнующее. Первое освещает, второе согревает. Первое показывает нам предмет, второе — нас к нему привлекает или от него отталкивает Итак, вкус есть чувство В разбираемой здесь области это чувство имеет объектом произведения искусства, а так как искусства, как мы уже доказали, сводятся к подражанию прекрасной природе, то вкус есть чувство, сообщающее нам хорошо или плохо данное подражание прекрасной природе. Это положение в дальнейшем будет постепенно развито Может показаться, что это чувство

•слепое, что возникает оно внезапно, однако ему всегда предшествует вспышка

•света, благодаря которой мы различаем качества предмета. Для того чтобы

•струна зазвучала, надо к ней прикоснуться. Но эта операция так кратковременаа, что часто ее даже не замечаешь, и рассудку, проверяющему чувство, очень трудно определить причину. Поэтому, быть может, так трудно решить вопрос о превосходстве античного над современным. Судьей является вкус, а в его трибунале больший вес всегда имеет ощущение, чем доказательства.

Глава II. Природа — единственный объект вкуса. Доказательства умозрительные

Наша душа создана для того, чтобы познавать истину и любить благо. А так как между душой и предметами существует естественная связь, то они яе могут не производить на нее впечатления Душа тотчас пробуждается и приходит в движение Верно поняв геометрические пропорции, мы обязательно

•признаем их правильность. В области вкуса нами руководит сердце, помимо нашей воли, и всего легче полюбить то, что создано для любви Эта ярко выраженная склонность доказывает, что в познании и вкусе мы не руководимся ни прихотью, ни случайностью. Все регулируется неизменными законами Всякая душевная способность имеет законную цель, к которой и должна быть направлена.

Художественный вкус не есть что-то искусственное. Он — часть нашего я, родившаяся одновременно с нами, а его обязанность — вызывать влечение к хорошему. Вкусу предшествует познание; это — факел. Но стоит ли познавать, если относиться безразлично к наслаждению? Природа слишком умна, чтобы отделить одно от другого, наделив нас познавательной способностью, она не лишила нас ни способности ощущать полезность познанного предмета, ни чувства, влекущего нас к нему. Это чувство называется естественным вкусом, так как оно есть дар природы. Но почему природа даровала нам это чувство? Может быть, для оценки искусства, которое создано не ею? Нет, это чувство

==384

даровано людям для оценки природных вещей в связи с их потребностями и удовольствиями

Изобретательные люди придумали по примеру природы изящные искусства, целью которых являются удовольствие и развлечение; а это в жизни человека — потребности второго рода; ввиду сходства искусства с природой естественный вкус должен был стать судьей и в области искусства. Так и случилось. Вкус получил всеобщее признание без всяких возражений; искусства стали его новыми подданными, если можно так выразиться, они мирно признали его юрисдикцию, не меняя его законов Вкус нисколько после этого не изменился; он обещал, что будет одобрять искусства лишь в тех случаях, когда они будут производить на него такое же впечатление, как сама природа; и, действительно, художественные шедевры получают признание, лишь когда они удовлетворяют этому условию.

Мало того, раз человеческое воображение по собственному желанию создает различные существа (как мы уже сказали) и эти существа могут быть более совершенными, чем в природе, то вкус особенно утвердился в области искусства и царит в ней нераздельно. Возвысив и усовершенствовав искусство, вкус сам возвысился и усовершенствовался; оставаясь естественным, он стал несраввенно тоньше, нежнее и совершеннее, чем когда имел дело с природой, а не с ис^ кусством. Однако совершенствование не видоизменило его сущности. Он такой же, каким был прежде: он не зависит от прихоти. Его объектом является по самому его существу — хорошее. Ему не важно, где находится хорошее, в природе или в искусстве, главное для него — наслаждение хорошим. В этом его функция. Если он подчас принимает ложное благо за истинное, то виной невежество или предубеждение; рассудок должен устранять эти ошибки и расчищать путь истине.

Если бы люди старались с юных лет распознать в себе естественный вкус, а затем пытались бы его углублять, развивать, обострять с помощью наблюдений, сравнений, размышления, то они имели бы в своем распоряжении неизменный и безошибочный критерий для суждения об искусствах. Но так как большинство людей вспоминают об этом только тогда, когда они уже во власти предрассудков, то они не в состоянии различить голос природы среди нагромождения фальшивых звуков

Они принимают ложный вкус за истинный и называют его истинным; первый безнаказанно выполняет все функции последнего. Однако природа могуча, и если человек, обладающий облагороженным вкусом, восстает против заблуждения, то часто ему удается восстановить в правах естественнный вкус. По временам даже народ прислушивается к требованиям небольшой группы. Чем же вызваны эти перемены — человеческим ли авторитетом или, скорее, голосом природы? Все люди одинаковы в области чувств, и те, кто изображал их сердечную жизнь, изображали лишь самих себя. Их восхваляли, так как каждый человек узнавал себя в их произведениях.

Если человек с тонким вкусом внимательно относится к впечатлениям, выносимым от художественного произведения, если он тонко чувствует, то пусть выскажется; остальные люди не смогут не подписаться под его решением.

Ощущения у всех одни и те же, различия количественные, а не качественные. Несмотря на предрассудки и дурной вкус, люди подчиняются и втайне преклоняются перед природой.

Глава IV. Законы вкуса сводятся к подражанию прекрасной природе. Что такое прекрасная природа!

Из всего вышесказанного следует, что вкус, подобно гению, есть природная спесобность человека, законным объектом которой^является сама природа или все, что на нее походит.

==385

Обратимся теперь к искусству и выясним, какие законы диктует ему вкус. I. Общий закон вкуса: подражать прекрасной природе

Вкус есть голос самонюоия. Будучп создан исключительно для наслаждения, он жаждет всего, что может доставить приятные ощущения. Но так как нам всего приятнее то, что приближает нас к собственному совершенству или вызывает надежду на это, то вкусу доставляют наибольшее удовольствие вещи, отличающиеся известным совершенством, расширяющие наш кругозор и обещающие впечатления нового рода или иной степени, впечатления, выводящие сердце из состояния оцепеаения, в которое погружают его привычные предметы.

Поэтому на нас так смьно действуют изящные искусства. Какое различие между эмоциями, вызываемыми обычной историей, где встречаются только несовершенные или будничные примеры, и тем экстазом, в который погружает нас поэзия, возносящая нас в зачарованные дали, где воплощаются прекраснейшие призраки воображения? История заставляет нас томиться в рабстве; в поэзии душа наслаждается своим величием я свободой*.

Из этого принципа следует, во-первых, что вкус требует прекрасной природы, во-вторых, что прекрасная природа, соответственно требованиям вкуса, есть та: 1) что теснее всего связана с нашим собственным совершенством, выгодами, интересами; 2) та, чго вместе с тем является наиболее совершенной в себе. Я придерживаюсь такого порядка, потому что в данном вопросе мы руководимся вкусом. «Прекрасно то, ':то соответствует как самой природе, так и природе человека» (Id generatim pulchrum est, quod turn ipsius naturae, turn nostrae convenit)**.

Предположим, что никаких правил в искусстве не существует и что художнику-философу поручено их впервые найти и установить. Его исходная точка — ясное и четкое представление о том, для чего он желает начертать правила. Предположим, далее, что-то представление содержится в данном нами определении искусства: искусство есть подражание прекрасной природе. Он спросит затем, какова цель подражания? Ответ ясен: растрогать, взволновать, понравиться, словом, доставить удовольствие. Он знает свою исходную и конечную точку, ему не трудно теперь определить свой путь. Прежде чем устанавливать законы, он будет долгое время наблюдать. С одной стороны, он изучит нравственную и физическую природу: движения телесные и душевные, их разновидности, степени, вариации в зависимости от возраста, условий, ситуаций. С другой стороны, он внимательно изучит свои впечатления от предметов. Он отметит, что именно доставляет ему удовольствие или огорчение в большей или меньшей степени, почему и каким образом создалось приятное или неприятное впечатление.

В природе он найдет существа одушевленные и неодушевленные. Среди одушевленных существ сн заметит мыслящие существа, он обнаружит, что некоторые действия требуют больших способностей, широкого кругозора, большего порядка и разнообразия мысли.

Он заметит, изучая самого себя, что чем предмет ближе человеку, тем он сильнее на него действует, чем он более чужд, тем равнодушнее человек к нему

С* События, подлежащие ведению истории, не отличаются той полнотой, которая может удовлетворить человеческую душу. Ее превосходит поэзия, рисующая более героические факты. В то время как подлинная история утомляет человеческую душу однообразием и явной скукой вещей, поэзия ее освежает, воспевая неожиданные разнообразные события (Бэкон. Новый Органон, гл 4)*

'** Рассуждение об длинной и" ложной красоте»'(Auctor dissert, de vera

et falsa pulchritudine).

 

 

==386

относится. Он заметит, что падение молодого дерева больше волнует, чем падение скалы, что смерть животного, нежного и преданного, сильнее затрагивает, чем гибель дерева: и постепенно он обнаружит, что интерес возрастает пропорционально степени соответствия воспринимаемых предметов собственному состоянию человека.

На основании этих первоначальных наблюдений наш законодатель сделает вывод, что предметы, изображаемые искусством, должны прежде всего быть интересными, то есть находиться в тесной связи с нами. Самолюбие—движущая сила, обусловливающая все порывы человеческого сердца. На нас всего сильнее действуют образы человеческих страстей и деяний, ибо они, подобно зеркалам, отражают наши собственные страсти и поступки в большей или меньшей степени. Наблюдатель заметит, далее, что особенно привлекательно все то, что приводит в движение, заставляет работать его ум и сердце, все, что расширяет его кругозор и действует на чувство. Отсюда он заключит, что в искусстве недостаточно выбрать интересный предмет, необходимо также, чтобы предмет отличался максимальным совершенством, тем более, что в совершенстве содержатся качества, абсолютно соответствующие природе нашей души и ее потребностям.

Наша душа — сочетание силы и слабости. Она хочет подняться ввысь, но хочет, чтобы это досталось ей без особого труда. Необходимо заставить ее работать, но не чрезмерно. Эти два преимущества она находит в искусстве благодаря совершенству предлагаемых ей предметов.

Душа находит в искусстве разнообразие, предполагающее многочисленность и различие частей, показываемых одновременно в различных положениях, градациях, с резкими контрастами (незачем доказывать людям, насколько привлекательно разнообразие). Впечатления от различных частей ум воспринимает одновременно, но каждое из них — ив отдельности; таким образом, умножаются ощущения и представления.

Но нужно не только умножать ощущения и представления, надо их возводить на высшую ступень, углублять и расширять.

Поэтому в искусстве необходимо придавать каждой из различных частей силу и изящество, чтобы они казались особенными, новыми. Все обычное чаще всего посредственно. Все превосходное — редкостно, своеобразно, необычно и ново. Таким образом, разнообразие и совершенство частей — две силы, действующие на душу, испытывающую удовольствие, связанные с движением и деятельностью. Что может быть приятнее, чем одновременно наслаждаться живописью, музыкой, танцем, поэзией? Почему такое наслаждение так редко согласуется с добродетелью? Такое состояние восхитительно, ибо одновременно приходят в движение все наши чувства и душевные способности. Однако не надо их утомлять, нужно считаться с нашей слабостью.

⇐ Предыдущая23242526272829303132Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: