Место языка в явлениях речевой деятельности

МАТЕРИАЛ И ЗАДАЧА ЛИНГВИСТИКИ; ЕЕ ОТНОШЕНИЕ К СМЕЖНЫМ ДИСЦИПЛИНАМ

 

Материалом лингвистики являются прежде всего все факты ре­чевой деятельности человека как у первобытных народов, так и у культурных наций, как в эпоху расцвета того или другого языка, так и во времена архаические, а также в период его упадка, с охва­том в каждую эпоху как форм обработанного, или «литературного», языка, [так и форм просторечных]^[1]— вообще всех форм выраже­ния. Это, однако, не все: поскольку речевая деятельность в боль­шинстве случаев недоступна непосредственному наблюдению, лингвисту приходится учитывать письменные тексты как единст­венный источник сведений о языках далекого прошлого или далеких стран. В задачу лингвистики входит:

а) описание и историческое обследование всех доступных ей язы­ков, что ведет к составлению истории всех языковых семейств и по мере возможности к реконструкции их праязыков;

б) обнаружение факторов, постоянно и универсально действую­щих во всех языках, и установление тех общих законов, к которым можно свести отдельные явления в истории этих языков;

в) определение своих границ и объекта.

Лингвистика весьма тесно связана с рядом других наук, кото­рые то заимствуют у нее ее данные, то предоставляют ей свои. Гра­ницы, отделяющие ее от этих наук, не всегда выступают вполне отчетливо. Так, например, лингвистику следует строго отграничи­вать от этнографии и от истории древних эпох, где язык учитывает­ся лишь в качестве документа. Ее необходимо также отличать и от антропологии, изучающей человека как зоологический вид, тогда как язык есть факт социальный. Но не следует ли включить ее в таком случае в социологию? Каковы взаимоотношения лингвисти­ки и социальной психологии? В сущности, в языке все психично, включая его и материальные и механические проявления, как, на­пример, изменения звуков; и, поскольку лингвистика снабжает социальную психологию столь ценными данными, не составляет ли она с нею единое целое? Всех этих вопросов мы касаемся здесь лишь бегло, с тем чтобы вернуться к их рассмотрению в дальнейшем.

Отношение лингвистики к физиологии выясняется с меньшим трудом:* отношение это является односторонним в том смысле, что при изучении языков требуются данные по физиологии звуков, тогда как лингвистика со своей стороны в распоряжение физиоло­гии подобных данных предоставить не может. Во всяком случае, смешение этих двух дисциплин недопустимо: сущность языка, как мы увидим, не связана со звуковым характером языкового знака.

Что же касается филологии, то, как мы уже знаем, она резко от­личается от лингвистики,.несмотря на наличие между обеими нау­ками точек соприкосновения и те взаимные услуги, которые они друг другу оказывают.

В чем заключается практическое значение лингвистики? Весьма немногие люди имеют на этот счет ясное представление, и здесь не место о нем распространяться. Во всяком случае, очевидно, что Лингвистические вопросы интересны для всех тех, кто, как, напри­мер, историки, филологи и др., имеет дело с текстами. Еще оче­видно значение лингвистики для общей культуры: в жизни как от­дельных людей, так и целого общества речевая деятельность является важнейшим из всех факторов. Поэтому немыслимо, чтобы ее изучение оставалось в руках немногих специалистов. Впрочем, в действительности ею в большей или меньшей степени занимаются все; но этот всеобщий интерес к вопросам речевой деятельности влечет за собой парадоксальное следствие: нет другой области, где возникало бы больше нелепых идей, предрассудков, миражей и фикций. Все эти заблуждения представляют определенный психо­логический интерес, и первейшей задачей лингвиста является вы­явление и по возможности окончательное их устранение.

 

Глава III

 

ОБЪЕКТ ЛИНГВИСТИКИ

Определение языка

Что является целостным и конкретным объектом лингвистики? Вопрос этот исключительно труден, ниже мы увидим, почему. Ог­раничимся здесь показом этих трудностей.

Другие науки оперируют заранее данными объектами, которые можно рассматривать под различными углами зрения; ничего по­добного нет в лингвистике. Некто произнес французское слово пи «обнаженный»: поверхностному наблюдателю покажется, что это конкретный лингвистический объект; однако более пристальный взгляд обнаружит в пи три или четыре совершенно различные вещи в зависимости от того, как он будет рассматривать это слово: только как звучание, как выражение определенного понятия, как соответствие латинскому nudum «нагой» и т. д. В лингвистике объ­ект вовсе не предопределяет точки зрения; напротив, можно ска­зать, что здесь точка зрения создает самый объект; вместе с тем ни­что не говорит нам о том, какой из этих способов рассмотрения данного факта является первичным или более совершенным по срав­нению с другими.

Кроме того, какой бы способ мы ни приняли для рассмотрения того или иного явления речевой деятельности, в ней всегда обнару­живаются две стороны, каждая из которых коррелирует с другой и значима лишь благодаря ей.

Приведем несколько примеров:

1. Артикулируемые слоги это акустические явления, воспри­нимаемые слухом, но сами звуки не существовали бы, если бы не было органов речи: так, звук п существует лишь в результате кор­реляции этих двух сторон: акустической и артикуляционной. Та ким образом, нельзя ни сводить язык к звучанию, ни отрывать зву­чание от артикуляторной работы органов речи; с другой стороны, нельзя определить движение органов речи, отвлекаясь от акусти­ческого фактора (см. стр. 75 и сл.).

2. Но допустим, что звук есть нечто простое: исчерпывается ли им то, что мы называем речевой деятельностью? Нисколько, ибо он есть лишь орудие для мысли и самостоятельного существования не имеет. Таким образом возникает новая, осложняющая всю картину корреляция: звук, сложное акустико-артикуляционное единство, образует в свою очередь новое сложное физиолого-мыслительное единство с понятием. Но и это еще не все.

3. У речевой деятельности есть две стороны: индивидуальная и социальная, причем одну нельзя понять без другой.

4. В каждый данный момент речевая деятельность предполагает и установившуюся систему и эволюцию; в любой момент речевая деятельность есть одновременно и действующее установление (in­stitution actuelle) и продукт прошлого. На первый взгляд различе­ние между системой и историей, между тем, что есть, и тем, что было, представляется весьма простым, но в действительности то и другое так тесно связано между собой, что разъединить их весьма затруд­нительно. Не упрощается ли проблема, если рассматривать рече­вую деятельность в самом ее возникновении, если, например, на­чать с изучения речевой деятельности ребенка? Нисколько, ибо величайшим заблуждением является мысль, будто в отношении ре­чевой деятельности проблема возникновения отлична от проблемы постоянной обусловленности. Таким образом, мы продолжаем ос­таваться в том же порочном кругу.

Итак, с какой бы стороны ни подходить к вопросу, нигде объект не дан нам во всей целостности; всюду мы натыкаемся на ту же ди­лемму: либо мы сосредоточиваемся на одной лишь стороне каждой проблемы, тем самым рискуя не уловить присущей ей двусторонности, либо, если мы изучаем явления речевой деятельности одно­временно с нескольких точек зрения, объект лингвистики выступа­ет перед нами как груда разнородных, ничем между собою не свя­занных явлений. Поступая так, мы распахиваем дверь перед целым рядом наук: психологией, антропологией, нормативной граммати­кой, филологией и т. д., которые мы строго отграничиваем от линг­вистики, но которые в результате методологической ошибки могут притязать на речевую деятельность как на один из своих объектов.

По нашему мнению, есть только один выход из всех этих зат­руднений: надо с самого начала встать на почву языка и считать его основанием (norme) для всех прочих проявлений речевой деятель­ности. Действительно, среди множества двусторонних явлений только язык, по-видимому, допускает независимое (autonome) определение и дает надежную опору для мысли.

Но что же такое язык? По нашему мнению, понятие языка не совпадает с понятием речевой деятельности вообще; язык—только определенная часть — правда, важнейшая часть — речевой дея­тельности. Он является социальным продуктом, совокупностью не­обходимых условностей, принятых коллективом, чтобы обеспечить реализацию, функционирование способности к речевой деятельно­сти, существующей у каждого носителя языка. Взятая в целом, речевая деятельность многообразна и разнородна; протекая одно­временно в ряде областей, будучи одновременно физической, физио­логической и психической, она, помимо того, относится и к сфере индивидуального и к сфере социального; ее нельзя отнести опреде­ленно ни к одной категории явлений человеческой жизни, так как неизвестно, каким образом всему этому можно сообщить единство.

В противоположность этому язык представляет собою целост­ность сам по себе, являясь, таким образом, отправным началом (principe) классификации. Отводя ему первое место среди явлений речевой деятельности, мы тем самым вносим естественный порядок в эту совокупность, которая иначе вообще не поддается классифика­ции.

На это выдвинутое нами положение об отправном начале класси­фикации, казалось, можно было бы возразить, утверждая, что осу­ществление речевой деятельности покоится на способности, прису­щей нам от природы, тогда как язык есть нечто усвоенное и услов­ное, и что, следовательно, язык должен занимать подчиненное по­ложение по отношению к природному инстинкту, а не стоять над ним.

Вот что можно ответить на это.

Прежде всего, вовсе не доказано, что речевая деятельность в той форме, в какой она проявляется, когда мы говорим, есть нечто вполне естественное, иначе говоря, что наши органы речи предназ­начены для говорения точно так же, как наши ноги для ходьбы. Мнения лингвистов по этому поводу существенно расходятся. Так, например, Уитни, приравнивающий язык к общественным установ­лениям со всеми их особенностями, полагает, что мы используем органы речи в качестве орудия речи чисто случайно, просто из сооб­ражений удобства; люди, по его мнению, могли бы с тем же успехом пользоваться жестами, употребляя зрительные образы вместо слу­ховых. Несомненно, такой тезис чересчур абсолютен: язык не есть общественное установление, во всех отношениях подобное прочим (см. стр. 106, а также 108—109); кроме того, Уитни заходит слишком далеко, утверждая, будто наш выбор лишь случайно остановился на органах речи: ведь этот выбор до некоторой степени был нам на­вязан природой. Но по основному пункту американский лингвист, кажется, безусловно прав: язык — условность, а какова природа условно избранного знака, совершенно безразлично. Следователь­но, вопрос об органах речи — вопрос второстепенный в проблеме речевой деятельности.

Положение это может быть подкреплено путем определения того, что разуметь под членораздельной речью (langage articule). По-латыни articulus означает «составная часть», «член(ение)»; в отношении рече­вой деятельности членораздельность может означать либо членение звуковой цепочки на слоги, либо членение цепочки значений на зна­чимые единицы; в этом именно смысле по-немецки и говорят gegliederte Sprache. Придерживаясь этого второго определения, можно было бы сказать, что естественной для человека является не речевая де­ятельность как говорение (langage parle), а способность создавать язык, то есть систему дифференцированных знаков, соответствую­щих дифференцированным понятиям.

Брока открыл, что способность говорить локализована в треть­ей лобной извилине левого полушария большого мозга; и на это открытие пытались опереться, чтобы приписать речевой деятель­ности естественно-научный характер. Но как известно, эта локализа­ция была установлена в отношении всего, имеющего отношение к ре­чевой деятельности, включая письмо; исходя из этого, а также из наблюдений, сделанных относительно различных видов афазии в результате повреждения этих центров локализации, можно, по-види­мому, допустить: 1) что различные расстройства устной речи раз­нообразными путями неразрывно связаны с расстройствами пись­менной речи и 2) что во всех случаях афазии или аграфии наруша­ется не столько способность произносить те или иные звуки или писать те или иные знаки, сколько способность любыми средствами вызывать в сознании знаки упорядоченной речевой деятельности. Все это приводит нас к предположению, что над деятельностью раз­личных органов существует способность более общего порядка, ко­торая управляет этими знаками и которая и есть языковая способ­ность по преимуществу. Таким путем мы приходим к тому же за­ключению, к какому пришли раньше.

Наконец, в доказательство необходимости начинать изучение ре­чевой деятельности именно с языка можно привести и тот аргу­мент, что способность (безразлично, естественная она или нет) артикулировать слова осуществляется лишь с помощью орудия, созданного и предоставляемого коллективом. Поэтому нет ничего невероятного в утверждении, что единство в речевую деятельность вносит язык.

 

Место языка в явлениях речевой деятельности

 

Для того чтобы во всей совокупности явлений речевой деятель­ности найти сферу, соответствующую языку, надо рассмотреть ин­дивидуальный акт речевого общения. Такой акт предполагает по крайней мере двух лиц — это минимум, необходимый для полноты ситуации общения. Итак, пусть нам даны два разговаривающих друг с другом лица: А и В [см. рис. на стр. 50].

Отправная точка акта речевого общения находится в мозгу од­ного из разговаривающих, скажем А, где явления сознания, назы­ваемые нами «понятиями», ассоциируются с представлениями язы­ковых знаков или с акустическими образами, служащими для вы­ражения понятий. Предположим, что данное понятие вызывает в

мозгу соответствующий акустический образ — это явление чисто психического порядка, за которым следует физиологический процесс: мозг передает органам речи соответствующий образу импульс, за­тем звуковые волны распространяются из уст А к ушам В — это уже чисто физический процесс. Далее процесс общения продолжает­ся в В, но в обратном порядке: от уха к мозгу — физиологическая передача акустического образа; в мозгу — психическая ассоциа­ция этого образа с соответственным понятием. Когда В заговорит в свою очередь, во время этого нового акта речи будет проделан в точ­ности тот же самый путь, что и во время первого,— от мозга В к мозгу А речь пройдет через те же самые фазы. Все это можно изоб­разить следующим образом:

Этот анализ не претендует на полноту. Можно было бы выде­лить еще чисто акустическое ощущение, отождествление этого ощу­щения с латентным акустическим образом, двигательный образ в от­личие от фонации, говорения и т. д. Но мы приняли во внимание лишь те элементы, которые считаем существенными; наша схема по­зволяет сразу же отграничить элементы физические (звуковые вол­ны) от элементов физиологических (говорение, фонация и слушание) и психических (словесные образы и понятия). При этом в высшей степени важно отметить, что словесный образ не совпадает с самим звучанием и что он столь же психичен, как и ассоциируемое с ним понятие.

Речевой акт, изображенный нами выше, может быть расчленен на следующие части:

а) внешняя часть (звуковые колебания, идущие из уст к ушам) и внутренняя часть, включающая все прочее;

б) психическая часть и часть непсихическая, из коих вторая включает как происходящие в органах речи физиологические явле­ния, так и физические явления вне человека;

в) активная часть и пассивная часть: активно все то, что идет от ассоциирующего центра одного из говорящих к ушам другого, а пассивно все то, что идет от ушей этого последнего к его ассоцииру­ющему центру.

Наконец, внутри локализуемой в мозгу психической части можно называть экзекутивным все то, что активно (П О), и ре­цептивным все то, что пассивно (0-> П).

К этому надо добавить способность к ассоциации и координа­ции, которая обнаруживается, как только мы переходим к рассмот­рению знаков в условиях взаимосвязи; именно эта способность иг­рает важнейшую роль в организации языка как системы (см. стр. 155 и сл.).

Но чтобы верно понять эту роль, надо отойти от речевого акта как явления единичного, которое представляет собою всего лишь зародыш речевой деятельности, и перейти к языку как к явлению социальному.

У всех лиц, общающихся вышеуказанным образом с помощью ре­чевой деятельности, неизбежно происходит известного рода вырав­нивание: все они воспроизводят, хотя, конечно, и не вполне одина­ково, примерно одни и те же знаки, связывая их с одними и теми же понятиями.

Какова причина этой социальной «кристаллизации»? Какая из частей речевого акта может быть ответственна за это? Ведь весьма вероятно, что не все они принимают в этом одинаковое участие.

Физическая часть может быть отвергнута сразу. Когда мы слы­шим разговор на незнакомом нам языке, мы, правда, слышим зву­ки, но вследствие непонимания того, что говорится, сказанное не составляет для нас социального факта.

Психическая часть речевого акта также мало участвует в «кри­сталлизации»; ее экзекутивная сторона остается вообще непричаст­ной к этому, ибо исполнение никогда не производится коллективом; оно всегда индивидуально, и здесь всецело распоряжается индивид; мы будем называть это речью.

Формирование у говорящих примерно одинаковых для всех психических образов обусловлено функционированием рецептив­ной и координативной способностей. Как же надо представлять себе этот социальный продукт, чтобы язык вполне выделился, обосо­бившись от всего прочего? Если бы мы были в состоянии охватить сумму всех словесных образов, накопленных у всех индивидов, мы бы коснулись той социальной связи, которая и образует язык. Язык — это клад, практикой речи отлагаемый во всех, кто принад­лежит к одному общественному коллективу, это грамматическая система, виртуально существующая у каждого в мозгу, точнее ска­зать, у целой совокупности индивидов, ибо язык не существует пол­ностью ни в одном из них, он существует в полной мере лишь в кол­лективе.

Разделяя язык и речь, мы тем самым отделяем: 1) социальное от индивидуального; 2) существенное от побочного и более или ме­нее случайного.

Язык не деятельность (fonction) говорящего. Язык — это го­товый продукт, пассивно регистрируемый говорящим; он никогда не предполагает преднамеренности и сознательно в нем проводится лишь классифицирующая деятельность, о которой речь будет идти ниже (см. стр. 155 и сл.).

Наоборот, речь есть индивидуальный акт воли и разума; в этом акте надлежит различать: 1) комбинации, в которых говорящий ис­пользует код (code) языка с целью выражения своей мысли; 2) психофизический механизм, позволяющий ему объективировать эти комбинации.

Следует заметить, что мы занимаемся определением предметов, а не слов; поэтому установленные нами различия ничуть не стра­дают от некоторых двусмысленных терминов, не вполне соответст­вующих друг другу в различных языках. Так, немецкое Sprache соответствует французскому langue «язык» и langage «речевая дея­тельность»; нем. Rede приблизительно соответствует французско­му parole «речь»; однако в нем. Rede содержится дополнительное значение: «ораторская речь» (= франц. discours); латинское sermo означает скорее и langage «речевая деятельность» и parole «речь», тогда как lingua означает langue «язык» и т. д. Ни для одного из определенных выше понятий невозможно указать точно соответст­вующее ему слово, поэтому-то определять слова абсолютно бесполезно; плохо, когда при определении вещей исходят из слов.

Резюмируем теперь основные свойства языка.

1. Язык есть нечто вполне определенное в разнородном множест­ве фактов речевой деятельности. Его можно локализовать в опреде­ленном отрезке рассмотренного нами речевого акта, а именно там, где слуховой образ ассоциируется с понятием. Он представляет со­бою социальный аспект речевой деятельности, внешний по отноше­нию к индивиду, который сам по себе не может ни создавать его, ни изменять. Язык существует только в силу своего рода договора, за­ключенного членами коллектива. Вместе с тем, чтобы знать его функционирование, индивид должен учиться; ребенок овладевает им лишь мало-помалу. Язык до такой степени есть нечто вполне осо­бое, что человек, лишившийся дара речи, сохраняет язык, посколь­ку он понимает слышимые им языковые знаки.

2. Язык, отличный от речи, составляет предмет, доступный са­мостоятельному изучению. Мы не говорим на мертвых языках, но мы отлично можем овладеть их механизмом. Что же касается про­чих элементов речевой деятельности, то наука о языке вполне мо­жет обойтись без них; более того, она вообще возможна лишь при условии, что эти прочие элементы не примешаны к ее объекту.

3. В то время как речевая деятельность в целом имеет характер разнородный, язык, как он нами определен, есть явление по своей природе однородное — это система знаков, в которой единственно существенным является соединение смысла и акустического образа, причем оба эти компонента знака в равной мере психичны.

4. Язык не в меньшей мере, чем речь, конкретен по своей при­роде, и это весьма способствует его исследованию. Языковые знаки хотя и психичны по своей сущности, но вместе с тем они — не аб­стракции; ассоциации, скрепленные коллективным согласием и в своей совокупности составляющие язык, суть реальности, локали­зующиеся в мозгу. Более того, знаки языка, так сказать, осязае­мы: на письме они могут фиксироваться посредством условных на­писаний, тогда как представляется невозможным во всех подроб­ностях фотографировать акты речи; произнесение самого короткого слова представляет собою бесчисленное множество мускульных движений, которые чрезвычайно трудно познать и изобразить. В языке же, напротив, не существует ничего, кроме акустического образа, который может быть передан посредством определенного зрительного образа. В самом деле, если отвлечься от множества от­дельных движений, необходимых для реализации акустического образа в речи, всякий акустический образ оказывается, как мы да­лее увидим, лишь суммой ограниченного числа элементов, или фо­нем, которые в свою очередь можно изобразить на письме при по­мощи соответственного числа знаков. Именно возможность фикси­ровать явления языка позволяет сделать словарь и грамматику верным изображением его: ведь язык — это сокровищница акусти­ческих образов, а письмо обеспечивает им осязаемую форму.

 

12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: