Внутренние и внешние элементы языка

Наше определение языка предполагает устранение из понятия «язык» всего того, что чуждо его организму, его системе,— одним словом, всего того, что известно под названием «внешней лингви­стики», хотя эта лингвистика и занимается очень важными предме­тами и хотя именно ее главным образом имеют в виду, когда присту­пают к изучению речевой деятельности.

Сюда, прежде всего, относится все то, в чем лингвистика сопри­касается с этнологией, все связи, которые могут существовать меж­ду историей языка и историей расы или цивилизации. Обе эти ис­тории сложно переплетены и взаимосвязаны, это несколько напо­минает те соответствия, которые были констатированы нами внутри собственно языка (см. стр. 46 и сл.). Обычаи нации отражаются на ее языке, а с другой стороны, в значительной мере именно язык формирует нацию.

Далее, следует упомянуть об отношениях, существующих между языком и политической историей. Великие исторические события— вроде римских завоеваний — имели неисчислимые последствия для многих сторон языка. Колонизация, представляющая собой одну из форм завоевания, переносит язык в иную среду, что влечет за со­бой изменения в нем. В подтверждение этого можно было бы приве­сти множество фактов: так, Норвегия, политически объединившись с Данией (1380—1814 гг.), приняла датский язык; правда, в настоя­щее время норвежцы пытаются освободиться от этого языкового влияния. Внутренняя политика государства играет не менее важ­ную роль в жизни языков: некоторые государства, например Швей­цария, допускают сосуществование нескольких языков; другие, как, например, Франция, стремятся к языковому единству. Высокий уровень культуры благоприятствует развитию некоторых специ­альных языков (юридический язык, научная терминология и т. д.).

Это приводит нас к третьему пункту: к отношению между язы­ком и такими установлениями, как церковь, школа и т. п., которые в свою очередь тесно связаны с литературным развитием языка,— явление тем более общее, что оно само неотделимо от политической истории. Литературный язык во всех направлениях переступает границы, казалось бы поставленные ему литературой: достаточно вспомнить о влиянии на язык салонов, двора, академий. С другой стороны, вполне обычна острая коллизия между литературным язы­ком и местными диалектами (стр. 231 и сл.). Лингвист должен также рассматривать взаимоотношение книжного языка и обиходного язы­ка, ибо развитие всякого литературного языка, продукта культуры, приводит к размежеванию его сферы со сферой естественной, то есть со сферой разговорного языка.

Наконец, к внешней лингвистике относится и все то, что имеет касательство к географическому распространению языков и к их дроблению на диалекты. Именно в этом пункте особенно парадок­сальным кажется различие между внешней лингвистикой и линг­вистикой внутренней, поскольку географический фактор тесно свя­зан с существованием языка; и все же в действительности географи­ческий фактор не затрагивает внутреннего организма самого языка.

Нередко утверждается, что нет абсолютно никакой возможности отделить все эти вопросы от изучения языка в собственном смысле. Такая точка зрения возобладала в особенности после того, как от лингвистов с такой настойчивостью стали требовать знания реалий. В самом деле, разве грамматический «организм» языка не зависит сплошь и рядом от внешних факторов языкового изменения, подоб­но тому, как, например, изменения в организме растения происхо­дят под воздействием внешних факторов — почвы, климата и т. д.? Кажется совершенно очевидным, что едва ли возможно разъяснить технические термины и заимствования, которыми изобилует язык, не ставя вопроса об их происхождении. Разве можно отличить естественное, органическое развитие некоторого языка от его искус­ственных форм, таких, как литературный язык, то есть форм, обус­ловленных факторами внешними и, следовательно, неорганически­ми? И разве мы не видим постоянно, как наряду с местными диалек­тами развивается койнэ?

Мы считаем весьма плодотворным изучение «внешнелингвисти­ческих», то есть внеязыковых явлений; однако было бы ошибкой утверждать, будто без них нельзя познать внутренний организм языка. Возьмем для примера заимствование иностранных слов. Прежде всего следует сказать, что оно не является постоянным элементом в жизни языка. В некоторых изолированных долинах есть говоры, которые никогда не приняли извне ни одного искусствен­ного термина. Но разве можно утверждать, что эти говоры находятся за пределами нормальных условий речевой деятельности, что они не могут дать никакого представления о ней, что они требуют к себе «тератологического» подхода как не испытавшие никакого смешения?

Главное, однако, здесь состоит в том, что заимствованное слово уже нельзя рассматривать как таковое, как только оно становится объектом изучения внутри системы данного языка, где оно сущест­вует лишь в меру своего соотношения и противопоставления с дру­гими ассоциируемыми с ним словами, подобно всем другим, искон­ным словам этого языка. Вообще говоря, нет никакой необходимости знать условия, в которых развивался тот или иной язык. В от­ношении некоторых языков, например языка текстов Авесты или старославянского, даже неизвестно в точности, какие народы на них говорили; но незнание этого нисколько не мешает нам изучать их сами по себе и исследовать их превращения. Во всяком случае, разделение обеих точек зрения неизбежно, и чем строже оно соблю­дается, тем лучше.

Наилучшее этому доказательство в том, что каждая из них созда­ет свой особый метод. Внешняя лингвистика может нагромождать одну подробность на другую, не чувствуя себя стесненной тисками системы. Например, каждый автор будет группировать по своему усмотрению факты, относящиеся к распространению языка за пре­делами его территории; при выяснении факторов, создавших наря­ду с диалектами литературный язык, всегда можно применить прос­тое перечисление; если же факты располагаются автором в более или менее систематическом порядке, то делается это исключитель­но в интересах изложения.

В отношении внутренней лингвистики дело обстоит совершенно иначе; здесь исключено всякое произвольное расположение. Язык есть система, которая подчиняется лишь своему собственному по­рядку. Уяснению этого может помочь сравнение с игрой в шахматы, где довольно легко отличить, что является внешним, а что внут­ренним. То, что эта игра пришла в Европу из Персии, есть факт внешнего порядка; напротив, внутренним является все то, что ка­сается системы и правил игры. Если я фигуры из дерева заменю фигурами из слоновой кости, то такая замена будет безразлична для системы; но, если я уменьшу или увеличу количество фигур, такая перемена глубоко затронет «грамматику» игры. Такого рода разли­чение требует, правда, известной степени внимательности, поэтому в каждом случае нужно ставить вопрос о природе явления и при ре­шении его руководствоваться следующим положением: внутренним является все то, что в какой-либо степени видоизменяет систему.

Часть первая

ОБЩИЕ ПРИНЦИПЫ

Глава I

ПРИРОДА ЯЗЫКОВОГО ЗНАКА