Язык как мысль, организованная в звучащей материи

Для того чтобы убедиться в том, что язык есть не что иное, как система чистых значимостей, достаточно рассмотреть оба взаимодей­ствующих в нем элемента: понятия и звуки.

В психологическом отношении наше мышление, если отвлечь­ся от выражения его словами, представляет собою аморфную, нерасчлененную массу. Философы и лингвисты всегда сходились в том, что без помощи знаков мы не могли бы с достаточной ясностью и по­стоянством отличать одно понятие от другого. Взятое само по себе мышление похоже на туманность, где ничто четко не разграничено. Предустановленных понятий нет, равным образом как нет никаких, различений до появления языка.

Но быть может, в отличие от этой расплывчатой области мысли расчлененными с самого начала сущностями являются звуки как таковые? Ничуть не бывало! Звуковая субстанция не является ни более определенной, ни более устоявшейся, нежели мышление. Это — не готовая форма, в которую послушно отливается мысль, но пла­стичная масса, которая сама делится на отдельные части, способ­ные служить необходимыми для мысли означающими. Поэтому мы можем изобразить язык во всей его совокупности в виде ряда сле­дующих друг за другом сегментаций, произведенных одновременно как в неопределенном плане смутных понятий (А), так и в столь же неопределенном плане звучаний (В). Все это можно весьма приблизительно представить себе в виде схемы [см. рис. на стр. 145J.

Специфическая роль языка в отношении мысли заключается не в создании материальных звуковых средств для выражения понятий, а в том, чтобы служить посредствующим звеном между мыслью и звуком, и притом таким образом, что их объединение неизбежно приводит к обоюдному разграничению единиц. Мысль, хаотичная по природе, по необходимости уточняется, расчленяясь на части.

Нет, таким образом, ни материализации мыслей, ни «спиритуализации» звуков, а все сводится к тому в некотором роде таинственному явлению, что соотношение «мысль — звук» требует определенных членений и что язык вырабатывает свои единицы, формируясь во взаимодействии этих двух аморфных масс. Представим себе воздух, соприкасающийся с поверхностью воды; при перемене атмосферного давления поверхность воды подвергается ряду членений, то есть, попросту говоря, появляются волны; вот эти-то волны и могут дать представление о связи или, так сказать, о «спаривании» мысли со звуковой материей.

Язык можно называть областью членораздельности, понимая членораздельность так, как она определена выше (см. стр. 48). Каждый языковый элемент представляет собою articulus — вычле­ненный сегмент, в котором понятие закрепляется определенными звуками, а звуки становятся знаком понятия.

Язык можно также сравнить с листом бумаги. Мысль — его лицевая сторона, а звук — оборотная; нельзя разрезать лицевую сторону, не разрезав и оборотную. Так и в языке нельзя отделить ни мысль от звука, ни звук от мысли; этого можно достигнуть лишь путем абстракции, что неизбежно приведет либо к чистой психоло­гии, либо к чистой фонологии.

Лингвист, следовательно, работает в пограничной области, где сочетаются элементы обоего рода; это сочетание создает форму, а не субстанцию.

Эти соображения помогут лучше уяснить то, что было сказано выше (см. стр. 100) о произвольности знака. Не только обе области, связанные в языковом факте, смутны и аморфны, но и выбор опре­деленного отрезка звучания для определенного понятия совершенно произволен. Если бы это было иначе, понятие значимости утратило бы одну из своих характерных черт, так как в ней появился бы при­внесенный извне элемент. Но в действительности значимости целиком относительны, вследствие чего связь между понятием и звуком про­извольна по самому своему существу.

Произвольность знака в свою очередь позволяет нам лучше по­нять, почему языковую систему может создать только социальная жизнь. Для установления значимостей необходим коллектив; су­ществование их оправдывает только обычай и общее согласие; от­дельный человек сам по себе не способен создать вообще ни одной значимости.

Определенное таким образом понятие языковой значимости по­казывает нам, кроме того, что взгляд на член языковой системы как на простое соединение некоего звучания с неким понятием является серьезным заблуждением. Определять подобным образом член сис­темы— значит изолировать его от системы, в состав которой он вхо­дит; это ведет к ложной мысли, будто возможно начинать с членов системы и, складывая их, строить систему, тогда как на самом деле надо, отправляясь от совокупного целого, путем анализа доходить до составляющих его элементов.

Для развития этого положения мы последовательно встанем на точку зрения «означаемого», или понятия (§ 2), «означающего» (§ 3) и знака в целом (§ 4).

Поскольку непосредственно наблюдать конкретные сущности или единицы языка невозможно, мы будем оперировать словами. Хотя слово и не подходит в точности под определение языковой еди­ницы (ом. стр. 137), все-таки оно дает о ней хотя бы приблизитель­ное понятие, имеющее то преимущество, что оно конкретно. Мы бу­дем брать слова только как образцы, равнозначные реальным членам синхронической языковой системы, и принципы, установленные на­ми в отношении слов, будут действительны для языковых сущностей вообще.