Языковая значимость с материальной стороны

Подобно концептуальной стороне, и материальная сторона зна­чимости образуется исключительно из отношений и различий с про­чими элементами языка. В слове важен не звук сам по себе, а те звуковые различия, которые позволяют отличать это слово от всех прочих, так как они-то и являются носителем значения.

Подобное утверждение способно породить недоумение, а между тем иначе в действительности и быть не может. Поскольку нет зву­кового образа, отвечающего лучше других тому, что он должен вы­разить, постольку очевидно уже a priori, что любой сегмент языка может в конечном счете основываться лишь на своем несовпадении со всем остальным. Произвольность и дифференциальность суть два коррелятивных свойства.

Изменяемость языковых знаков является хорошим свидетель­ством этой коррелятивности. Каждый из членов отношения а:Ь сохраняет свободу изменяться согласно законам, независимым от его знаковой функции именно потому, что а и b по самой своей сути не способны проникнуть как таковые в сферу сознания, которое всегда замечает лишь различие а:Ь. Русский родительный падеж множественного числа рук не отмечен никаким положительным при­знаком (см. стр. 119), а между тем пара форм рука: рук функциони­рует столь же исправно, как и предшествовавшая ей исторически пара рука:рукъ, и это потому, что в языке важно лишь отличие од­ного знака от другого: форма рука имеет значимость только потому, что она отличается от другой формы.

Другой пример еще лучше показывает, сколь важна систем­ность в этом функционировании звуковых различий. В греческом языке ephen — имперфект, a esten — аорист, хотя обе формы об­разованы тождественным образом; объясняется это тем, что первая из них принадлежит к системе настоящего времени изъявительного наклонения глагола phemi «говорю», тогда как настоящего времени *sterm не существует; между тем именно отношение phemi:ёрhen и отвечает отношению между настоящим временем и имперфектом (ср. deiknumi «показываю»: edeiknun «я показывал»). Указанные знаки функционируют, следовательно, не в силу своей внутренней значимости, а в силу своего положения относительно других членов системы.

К тому же звук, элемент материальный, не может сам по себе принадлежать языку. Для языка он нечто вторичное, лишь исполь­зуемый языком материал. Вообще, все условные значимости харак­теризуются именно этим свойством не смешиваться с чувственно вос­принимаемым элементом, который служит им лишь опорой. Так, ценность монеты определяет отнюдь не металл: серебряное экю но­минальной ценой в пять франков содержит в себе серебра лишь на половину обозначенной суммы; она будет стоить несколько больше или несколько меньше в зависимости от вычеканенного на ней изоб­ражения, в зависимости от тех политических границ, внутри кото­рых она имеет хождение. В еще большей степени это можно сказать об означающем в языке, которое по своей сущности отнюдь не явля­ется чем-то звучащим; означающее в языке бестелесно, и его созда­ет не материальная субстанция, а исключительно те различия, ко­торые отграничивают его акустический образ от всех прочих аку­стических образов.

Этот принцип имеет столь существенное значение, что он дейст­вует в отношении всех материальных элементов языка, включая фонемы. Каждый язык образует слова на базе своей системы звуко­вых элементов, каждый из которых является четко отграниченной единицей и число которых точно определено. И каждый из них ха­рактеризуется не свойственным ему положительным качеством, как можно было бы думать, а исключительно тем, что он не смешивается с другими. Фонемы — это прежде всего оппозитивные, относитель­ные и отрицательные сущности.

Доказывается это той свободой, которой пользуется говорящий при произнесении того или иного звука при условии соблюдения границ, которыми данный звук отделяется от других. Так, например, по-французски почти всеобщее обыкновение произносить картавое г не препятствует отдельным лицам произносить его раскатисто; язык от этого ничуть не страдает; он требует только различения, а отнюдь не того, как можно было бы думать, чтобы у каждого звука

Ш

всегда было неизменное качество. Я даже могу произносить фран­цузское г как немецкое ch в словах Bach, doch и т. п., но по-немецки я не могу произнести ch вместо г, так как в этом языке имеются оба элемента, которые и должны различаться. Так и по-русски не мо­жет быть свободы в произношении t наподобие t’ (смягченного t), потому что в результате получилось бы смешение двух различае­мых в языке звуков (ср. говорить и говорит), но может быть допу­щено отклонение в сторону th (придыхательного t), так как th отсут­ствует в системе фонем русского языка.

Поскольку такое же положение вещей наблюдается в иной сис­теме знаков, каковой является письменность, мы можем привлечь ее для сравнения в целях лучшего уяснения этой проблемы. В самом деле:

5) знаки письма произвольны; нет никакой связи между написа­нием, например, буквы t и звуком, ею изображаемым;

6) значимость букв чисто отрицательная и дифференциальная: одно и то же лицо может писать t по-разному, например:

соблюдая единственное условие: написание знака t не должно сме­шиваться с написанием 1, d и прочих букв;

7) значимости в письме имеют силу лишь в меру взаимного про­тивопоставления в рамках определенной системы, состоящей из ог­раниченного количества букв. Это свойство, не совпадая с тем, ко­торое сформулировано в п. 2, тесно с ним связано, так как оба они зависят от первого. Поскольку графический знак прозволен, его форма малосущественна или, лучше сказать, существенна лишь в пределах, обусловленных системой;

8) средство, используемое для написания знака, совершенно для него безразлично, так как оно не затрагивает системы (это вы­текает уже из первого свойства): я могу писать буквы любыми чер­нилами, пером или резцом и т. д.— всё это никак не сказывается на значении графических знаков.