Оценка объема невозвратных ссуд в странах Азии и Японии 11 страница

Несмотря на асимметрию и нестабильность — или скорее благодаря им, — мировая капиталистическая система обнару­живает серьезную сплоченность. Теперь находиться на пери­ферии стало крайне невыгодно, но это все же лучше, чем выйти из системы, поскольку для экономического развития бедные страны нуждаются в привлечении внешнего капитала. Если смотреть в будущее, то материальные достижения миро­вой капиталистической системы недооценивать не следует. Хо­тя если оценивать ситуацию с позиций капитала, то страны, сумевшие привлечь капитал, тоже не прогадали. Азия охваче­на теперь жестоким кризисом, но он наступил после периода бурного роста. Латинская Америка после потерянного деся­тилетия 80-х годов и «похмелья» после мексиканского кризи­са 1994 г. добилась значительного притока акционерного ка­питала, особенно в банковский и финансовый сектора, где капитал начал давать результаты — реальный экономический рост. Даже Африка обнаружила некоторые признаки жизни. Так что в дополнение к сплоченности система продемонстри­ровала высокую жизнестойкость, которой противостоит асим­метрия и нестабильность.

 

 

Будущее мировой капиталистической системы

 

Что можно сказать о будущем мировой капиталистической системы? Прошлое может дать несколько подсказок. В ка­ком-то смысле эпоха мировой капиталистической системы XIX века была стабильнее нынешней. В тот период существо­вала единая валюта - золото; сейчас действуют три главные валюты, они терпят крушение от столкновения друг с другом. Существовали имперские страны, прежде всего Англия, чье центральное положение в мировой капиталистической системе обеспечивало достаточно преимуществ, оправдывающих отправку канонерок в отдаленные края, чтобы сохранить мир или собрать долги; в настоящее время США отказываются брать на себя роль всемирного полицейского. Но еще важнее, что люди тогда были более привержены основополагающим жизненным ценностям, чем в наши дни. Реальность все еще рассматривалась как нечто данное, а мышление — в качестве средства добиться знания. Добро и зло, истина и ложь счита­лись объективными критериями, которым люди могут дове­рять. Наука предлагала детерминистические объяснения и предсказания. Существовал конфликт между религиозными и научными представлениями, но и те и другие содержали нечто общее: они служили надежными ориентирами в мире. Вместе они сформировали культуру, которая, несмотря на ее внутренние противоречия, господствовала в мире.

Конец мировой капиталистической системы в таком виде наступил в результате первой мировой войны. До войны си­стема пережила несколько финансовых кризисов, причем не­которые из них были довольно острыми и сопровождались несколькими годами экономических неурядиц и спада произ­водства. Однако систему уничтожили не финансовые кризи­сы, а политические и военные события.

В 20-е годы мировой капитализм явился в новом воплоще­нии, хотя он еще не достиг мировых масштабов. Его конец наступил в результате краха банков в 1929 г. и последовавшей депрессии. Я сомневаюсь в том, что этот конкретный истори­ческий эпизод повторится. Допустить крах банковской систе­мы было бы политической ошибкой, которую мы едва ли по­вторим. Однако я предвижу в будущем нестабильность.

 

 

Цикл подъем - спад

 

Я не склонен распространять модель цикла подъем — спад на мировую капиталистическую систему, ибо система еще окончательно не сложилась настолько, чтобы она четко под­падала под такую схему. Почти вопреки собственному жела­нию — я не хотел бы внушить представление, будто все следу­ет истолковывать в духе цикла подъем — спад, — я замечаю, что складывается именно такая схема: в виде преобладающей тенденции, а именно международной конкуренции за капи­тал, и преобладающего предубеждения, а именно безудерж­ной веры в рыночный механизм. В период бума тенденция и вера подкрепляют друг друга. В период спада они расходятся. Что же приведет к спаду? Я полагаю, ответ следует искать в противоречии между международными масштабами финан­совых рынков и национальными границами политики. Ранее я представил мировую капиталистическую систему как гигант­скую систему циркуляции, всасывающую капитал в центре и выталкивающую его на периферию. Суверенные государства выполняют в этой системе функции клапанов. Когда на ми­ровых финансовых рынках наблюдается период экспансии, клапаны открываются, но когда деньги движутся в обратном направлении, клапаны преграждают им путь, вызывая сбой в системе.

 

 

Рыночный фундаментализм

 

Мировая капиталистическая система поддерживается идео­логией, которая коренится в теории совершенной конкурен­ции. Согласно этой теории, рынки стремятся к равновесию, а равновесное положение означает наиболее эффективное рас­пределение ресурсов. Любые ограничения свободы конкурен­ции снижают эффективность рыночного механизма, поэтому им следует противиться. Выше я охарактеризовал такой подход как идеологию свободного рынка (laissezfaire), но рыночный фундаментализм — более удачный термин. Дело в том, что фун­даментализм предполагает своего рода веру, которую легко до­вести до крайностей. Это — вера в совершенство, вера в абсо­лют, вера в то, что любая проблема должна иметь решение. Фундаментализм предполагает наличие авторитета, обладаю­щего совершенным знанием, даже если это знание недоступно обыкновенным смертным. Таким авторитетом является Бог, а в наше время его приемлемым заменителем стала Наука. Марк­сизм претендовал на наличие научной основы; точно так же по­ступает рыночный фундаментализм. Научная основа обеих идеологий сложилась в XIX веке, когда наука все еще сулила обладание окончательной истиной. С тех пор мы многое осоз­нали как в отношении пределов научного метода, так и относи­тельно несовершенства рыночного механизма. Идеологии мар­ксизма и свободы предпринимательства (laissezfaire) были пол­ностью дискредитированы. Первой в результате Великой де­прессии и появления кейнсианской экономической теории бы­ла отвергнута идеология laissezfaire. Марксизм сохранял свое влияние, несмотря на эксцессы сталинского правления, но по­сле краха советской системы он пережил почти полный провал.

В мои студенческие годы — в 50-х годах — идеология сво­бодного предпринимательства считалась чем-то еще более не­приемлемым, чем вмешательство в экономику в наши дни. Идея о том, что свободное предпринимательство может вер­нуться, казалось немыслимой. Я полагаю, что возрождение рыночного фундаментализма можно объяснить лишь верой в магическое свойство рынка (его «невидимую руку»), которая еще важнее, чем научная основа рыночного механизма. Не зря же президент Рейган говорил о «магии рынка».

Ключевая особенность фундаментальных воззрений состо­ит в том, что они покоятся на оценочных суждениях. Напри­мер: если какая-либо мысль неверна, то противоположное суждение считается верным. Именно такая логическая пута­ница и лежит в основе рыночного фундаментализма. Вмеша­тельство государства в экономику неизменно приводило к не­гативным последствиям. Это справедливо не только в отно­шении централизованного планирования, но и в отношении идеи государства благосостояния и кейнсианского управле­ния спросом. На основе этой банальной мысли рыночные фундаменталисты приходят к совершенно нелогичному вы­воду: если вмешательство государства — порочно, то свобод­ный рынок — само совершенство. Следовательно, государству нельзя позволить вмешиваться в экономику. Едва ли стоит упоминать, что порочна здесь — сама аргументация.

Справедливости ради надо заметить, что аргументы в пользу нерегулируемых рынков редко выступают в столь грубой фор­ме. Напротив, исследователи, подобно Милтону Фридману, представили огромный статистический материал, а теоретики рациональных ожиданий прибегали к изощренным матема­тическим выкладкам. Меня уверяли, что некоторые предус­мотрели в своих моделях несовершенную и асимметричную информацию, однако конечная цель всех этих ухищрений за­ключалась, как правило, в том, чтобы определить совершен­ные условия, а именно условия равновесия. Мне это напоми­нает богословские дискуссии в Средние века о числе ангелов, которые могут танцевать на булавочной головке.

Рыночный фундаментализм играет решающую роль в ми­ровой капиталистической системе. Он обеспечивает идеоло­гию, которая не только вдохновляет наиболее успешных пред­ставителей системы, но и движет политикой. Если бы ее не было, мы не могли бы говорить о капиталистическом строе. Рыночный фундаментализм стал господствующей идеей в эко­номической политике около 1980 г., когда более или менее одновременно пришли к власти Рональд Рейган и Маргарет Тэтчер. Преобладающая тенденция — международная конку­ренция за капитал — была отмечена раньше; она сложилась в результате двух нефтяных кризисов 70-х годов и создания оффшорного рынка евровалют. С тех пор вера и тенденция подкрепляли друг друга. Это многообразный процесс, имею­щий различные проявления, которые трудно отделить друг от друга.

 

 

Триумф капитализма

 

Число и размеры открытых акционерных обществ возра­стают, а интересы акционеров приобретают все большее зна­чение. Управляющих рынок их акций волнует не меньше, чем рынок их продукции. Если им приходится делать выбор, то сигналам с финансовых рынков отдается предпочтение перед сигналами с продуктовых рынков. Управляющие охотно избавляются от отделений или продают всю компанию, если это увеличивает чистую стоимость акционерного капитала; они больше стремятся максимизировать прибыль, чем долю рын­ка. Управляющие компаний вынуждены либо скупать, либо быть купленными в условиях растущей интеграции мирового рынка; в любом случае они должны добиваться высокой цены акций. Их личное вознаграждение также все теснее увязыва­ется с акциями. Перемены особенно заметны в банковском секторе, который переживает период быстрой консолидации. Акции банков продаются по ценам, в несколько раз превы­шающим их балансовую стоимость, но управляющие, памя­туя о своих опционах, продолжают их скупать, уменьшая чис­ло акций в обращении и повышая их рыночную стоимость.

По мере консолидации отрасли в мировом масштабе, сли­яния и приобретения достигают беспрецедентных уровней. Все чаще совершаются сделки с участием ряда стран. Введение в Европе единой валюты дало сильнейший толчок консолида­ции в масштабе континента. Реорганизация компаний про­исходит интенсивнее, чем можно было представить. Начина­ют формироваться мировые монополии и олигополии. В ми­ре осталось только четыре крупных аудиторских фирмы; ана­логичная, но менее четко выраженная концентрация проис­ходит в других финансовых учреждениях. Microsoft и Intel го­товы превратиться в мировые монополии.

Одновременно возрастает число акционеров, а сравнитель­ное значение владения акциями в семейном богатстве растет ускоряющимся темпом. Это происходит на фоне устойчивого и быстрого роста цен акций. До августа 1998 г. последний круп­ный сбой на рынке «быков», который сформировался в начале 80-х годов, произошел в 1987 г., а индекс компании Standard and Poor(S& P) с тех пор увеличился более чем на 350%. В Германии с сентября 1992 г. цены акций возросли на 297%. Рост экономи­ческой активности был более скромным, но устойчивым. Упор на прибыльность привел к сокращению числа работников и увеличению выпуска продукции в расчете на одного работника, а быстрые успехи технологии способствовали повышению про­изводительности. Глобализация производства и эксплуатация дешевой рабочей силы способствовали снижению издержек; одновременно с начала 80-х годов снижались процентные став­ки, что благоприятствовало росту цен акций.

Распространение практики владения акциями через взаим­ные (паевые) фонды привнесло два потенциальных источни­ка нестабильности, особенно в США. Один из них — это так называемый эффект богатства: 38% богатства семей и 56% средств пенсионных фондов вложены в акции. Владельцы ак­ций получают большие доходы от ценных бумаг, они чувству­ют себя богатыми, а их склонность к сбережению снизилась почти до нуля, в чем можно убедиться из рис. 6. 1. Он показы­вает, что доля личных сбережений в располагаемом доходе до­машних хозяйств теперь упала до 0, 1% по сравнению с мак­симальным показателем в 13% в 1975 г. В случае устойчивого ухудшения ситуации на фондовом рынке настроения акцио­неров круто меняются, что будет способствовать спаду и даль­нейшему ухудшению положения на рынке акций.

Рис. 6. 1. Сравнение темпа роста личных сбережений с динамикой располагаемого дохода в США

Другим потенциальным источником нестабильности явля­ются взаимные (паевые) фонды. Об успехе управляющих фон­дами судят на основе результативности их деятельности по сравнению с другим фондами, а не на основе каких-либо аб­солютных показателей. Это утверждение может звучать не вполне понятно, но на деле оно имеет далеко идущие послед­ствия, ибо заставляет управляющих фондами следовать сло­жившейся тенденции. До тех пор пока они идут со всеми вме­сте, им ничто не угрожает, даже если инвесторы теряют день­ги, но стоит им попытаться отклониться от тенденции, и если положение фонда ухудшится хотя бы временно, они могут ли­шиться работы. (Именно это произошло с Джеффом Вини-ком, управляющим крупнейшим фондом Fidelity. С тех пор он добился значительных успехов, работая самостоятельно и по­лучая вознаграждение на основе абсолютных показателей де­ятельности. ) К осени 1998 г. паевые фонды, привыкшие к по­стоянному притоку денежных средств, имели самые низкие резервы за всю свою историю. Стоит ситуации измениться, и они вынуждены будут изыскивать эти денежные средства, углубляя понижательную тенденцию.

Но как бы тревожно это ни звучало, главный источник не­стабильности все же кроется в международной системе. Ми­ровая капиталистическая система переживает теперь самое су­ровое испытание за время своего существования: Азиатский кризис и его последствия. Испытание — это третья фаза цик­ла подъем - спад. Как и в любом цикле подобного рода, труд­но с достаточной степенью определенности предсказать, вы­держит ли тенденция испытание или же она резко повернет вспять. В такой ситуации разумно предложить возможные сце­нарии как успешного, так и неудачного испытания.

Если мировая капиталистическая система переживет ны­нешний период испытаний, то за ним последует период даль­нейшего ускорения, которое приведет систему в состояние, далекое от равновесного, если оно уже не наступило. Одной из особенностей этого нового, ближе к финальному этапа ми­рового капитализма станет отказ от одной, представляющей­ся разумной альтернативы идеологии свободного рынка, которая возникла относительно недавно, — так называемой «ази­атской», или конфуцианской, модели. В результате нынеш­него кризиса заморские китайские и корейские капиталисты, чьи богатства серьезно пострадали, вынуждены будут отка­заться от системы семейного контроля. Те, кто будет готов пойти на это, выживут, другие — просто исчезнут. Кризис так­же осложнил положение компаний, имевших большую задол­женность во всех азиатских странах. У компаний с иностран­ной задолженностью соотношение задолженности к собствен­ному капиталу стало еще хуже; при наличии долгов внутри стран компании пострадали в результате одновременного ро­ста процентных ставок и снижения доходности. Единствен­ный выход заключается в превращении долга в капитал (из­менении формы собственности) или в получении дополни­тельного капитала. В рамках семейной фирмы это было не­возможно; обычно это невозможно сделать даже в локальном масштабе — масштабе страны. Так что единственная альтер­натива — продать компанию иностранцам. В итоге это будет означать конец «азиатской модели» и начало новой эры, ког­да соответствующие страны окажутся еще более интегрированными в мировую капиталистическую систему. Междуна­родные банки и многонациональные компании упрочат свои позиции. В местных компаниях на передний план выступит новое поколение членов семьи или профессиональных менед­жеров, получивших образование за рубежом. Будет отдано предпочтение прибыли перед конфуцианской этикой, а на­ционалистическая гордыня и рыночный фундаментализм еще больше усилятся. Некоторые страны, подобно Малайзии, мо­гут оказаться на обочине, если они будут упорствовать в ксенофобии и проводить антирыночную политику, но другие — сумеют преодолеть трудности и добьются успеха.

Итак, если мировая капиталистическая система сумеет пре­одолеть нынешний экономический кризис и выйдет из него победительницей, то в мировой экономике можно предвидеть дальнейшее усиление позиций многонациональных акционер­ных компаний. Острая конкуренция не позволит им уделять много внимания социальным проблемам. Разумеется, на словах они будут приветствовать такие достойные цели, как за­щита окружающей среды, особенно когда они имеют дело не­посредственно с широкой общественностью, но они окажут­ся не в состоянии сохранять занятость в ущерб прибыли.

Вполне возможно, однако, что мировая капиталистическая система не выдержит нынешнего испытания. Экономический спад в периферийных странах еще не достиг своей низшей точки, а без огромных усилий тенденцию падения экономики повернуть просто невозможно. Потребуется реорганизация банков и компаний; еще очень многим людям предстоит по­терять работу. Политическая напряженность остается значи­тельной и продолжает усиливаться. Политические перемены, вызванные финансовым кризисом, уже привели к исчезнове­нию в ряде стран прежних коррумпированных и авторитар­ных режимов. В Корее удалось избрать нового президента Ким Де Джуна, который всю жизнь решительно критиковал не­благовидные связи между правительством и бизнесом. Ны­нешний премьер-министр Таиланда пользуется всеобщим ува­жением за честность, его окружают члены кабинета, получив­шие образование на Западе и ориентированные на рынок. В ходе революции в Индонезии со своей должности был сме­щен Сухарто. В Малайзии чувствует себя, как в засаде, пре­мьер-министр Махатир. В Китае сейчас правят реформаторы, но существует реальная опасность, что в случае дальнейшего ухудшения экономического положения реформаторы лишат­ся власти. Часто говорят, что революции пожирают своих де­тей. Во всей Азии, включая Японию, ширятся настроения про­тив США, МВФ и иностранцев. Выборы в Индонезии вполне могут привести к формированию националистического ислам­ского правительства, вдохновляемого идеями премьер-мини­стра Малайзии Махатира.

Решающее значение будет иметь ситуация в центре систе­мы. До последнего времени неурядицы на периферии благот­ворно отражались на центре. Он противодействовал нарожда­ющимся инфляционным давлениям, требовал от финансовых властей не повышать процентные ставки и создал небывалый подъем на фондовых рынках. Однако позитивные следствия Азиатского кризиса начинают исчезать и проявляются нега­тивные последствия. Норма прибыли испытывает все усили­вающееся давление. Некоторые компании непосредственно ощущают сокращение спроса, одновременно происходит обо­стрение конкуренции со стороны зарубежных фирм; другие компании — в сфере услуг, — на которых международная кон­куренция прямо не влияет, ощущают последствия роста рас­ходов на рабочую силу.

Также стал выдыхаться бум на фондовом рынке. Если и здесь произойдет спад, то эффект богатства приведет к тому, что спад на этом рынке трансформируется в общеэкономиче­ский спад. А это в свою очередь вызовет сопротивление им­порту, а значит — недовольство на периферии.

С самого начала Азиатского кризиса наблюдается отток ка­питала с периферии. Когда страны на периферии лишатся на­дежды на возобновление притока капитала, они могут вос­пользоваться своим суверенным правом для предотвращения оттока. Это дополнительно ускорит отток, и система рухнет. США все чаще начинают вспоминать о собственных интере­сах. Отказ Конгресса выделить дополнительные средства для МВФ может сыграть сейчас такую же роль, как тариф Холи— Смута в годы Великой депрессии.

Какой из приведенных двух сценариев будет реализован вероятнее всего? Я склонен поставить на второй, но в качест­ве участника рынка я должен быть готов ко всему. Однако я без колебаний утверждаю, что мировая капиталистическая си­стема не устоит перед напором своих недостатков, если не на этот раз, то на следующий, — пока мы не осознаем, что она порочна, и своевременно не исправим ее недостатки.

Я уже различаю зарождение финального кризиса. Он будет политическим по своему характеру. Скорее всего в странах возникнут местные политические движения, которые будут стремиться экспроприировать многонациональные компании и вернуть «национальные» богатства. Некоторым из них это, возможно, удастся — на манер боксерского восстания или ре­волюции Запатисты. Этот успех способен будет тогда поколе­бать уверенность финансовых рынков, инициировав тем самым самоусиливающийся процесс их разрушения. Вопрос – произойдет это сейчас или во время следующего кризиса — остается открытым.

Когда процессу подъем — спад удается выдержать испыта­ние, он выходит из этой ситуации более уверенным. Чем су­ровее испытание, тем выше уверенность. После каждого успешного испытания наступает период ускорения процесса развития, а после периода ускорения наступает момент исти­ны. На каком витке этого цикла мы сейчас находимся, точно определить невозможно, если не считать некоторых сообра­жений ретроспективного характера.

 

7. МИРОВОЙ ФИНАНСОВЫЙ КРИЗИС

 

 

Азиатский кризис

 

Финансовый кризис, начавшийся в Таиланде в 1997 г., внушает особое беспокойство из-за своего масштаба и остроты. Как я уже отмечал в предисловии, в руко­водстве Soros Fund видели приближение кризиса, как его мог­ли видеть и другие, но масштабы неурядиц застали всех врас­плох. Обнаружился ряд скрытых и, как казалось тогда, не свя­занных между собой дисбалансов, а их сочетание вызвало к жизни процесс, весьма далекий от равновесия, последствия которого неизмеримо превзошли то, что можно было бы ожи­дать от составляющих его элементов.

Финансовые рынки сыграли роль, сильно отличающуюся от той, которую им отводит экономическая теория. Предпо­лагается, что финансовые рынки совершают движения, похо­жие на движения маятника: они могут испытывать беспоря­дочные колебания под воздействием внешних ударов, но счи­тается, что в конечном счете они приходят в точку равнове­сия, и это точка — вроде бы — одна, независимо от временных колебаний. Вместо этого, как я объяснял Конгрессу, финан­совые рынки скорее повели себя как разрушительный шар — они перекатывались из страны в страну и сметали более сла­бые рынки.

Трудно избежать вывода, что международная финансовая система сама стала главным фактором кризисного процесса. Она определенно сыграла активную роль в каждой стране, хотя влияния других факторов различались по странам. Такой вы­вод трудно примирить с широко распространенным мнени­ем, согласно которому финансовые рынки пассивно отража­ют глубинные экономические процессы. Если же мой вывод обоснован, тогда роль финансовых рынков в мире нуждается в коренном пересмотре. Чтобы проверить мой тезис о финан­совых рынках, попробуем оценить другие составляющие кри­зиса, а затем посмотрим, что же произошло на самом деле.

Самой непосредственной причиной неурядиц стало несоот­ветствие валютных курсов. Страны Юго-Восточной Азии при­держивались неформального соглашения о привязке своих ва­лют к доллару США. Видимая стабильность доллара побуждала местные банки и фирмы брать кредиты в долларах и конверти­ровать доллары в местные валюты без хеджирования; затем банки ссужали деньги или вкладывали их в местные проекты, преимущественно в недвижимость. Это казалось безопасным способом зарабатывать деньги, пока неформальная долларовая база оставалась стабильной. Но система начала испытывать давление, отчасти из-за занижения курса китайской валюты в

1996 г., отчасти из-за повышения курса доллара по отношению к иене. Торговый баланс соответствующих стран ухудшился, хотя дефицит поначалу компенсировался существующим круп­ным сальдо по счетам движения капиталов. Однако к началу

1997 г. управляющим Soros Fund стало ясно, что разрыв между торговым балансом и балансом движения капиталов становит­ся невыносимым. Тогда же мы осуществили «короткую» прода­жу таиландского бата и малазийского ринггита со сроками по­гашения от шести месяцев до одного года[23]. Впоследствии пре­мьер-министр Малайзии Махатир обвинил меня в иницииро­вании кризиса. Это обвинение было совершенно необоснован­ным. Мы не продавали валюту во время кризиса или за несколько месяцев до него; напротив, мы выступили ее покупате­лями, когда валюты начали падать, — мы скупали ринггиты, чтобы получить прибыль от прежней сделки (как выяснилось, мы с этим поторопились).

Если в январе 1997 г. нам стало ясно, что ситуация стано­вится тревожной, то это должны были осознать и другие. Од­нако кризис разразился лишь в июле 1997 г., когда таиланд­ские власти отказались от привязки бата к доллару и устано­вили плавающий валютный курс. Кризис наступил позднее, чем мы ожидали, так как местные органы кредитно-денежно­го регулирования продолжали поддерживать свои валюты слишком долго, а международные банки по-прежнему предо­ставляли кредиты, хотя они должны были ясно видеть угрозу. Запаздывание несомненно способствовало обострению кри­зиса. Из Таиланда он быстро распространился на Малайзию, Индонезию, Филиппины, Южную Корею и другие страны.

Важно, однако, подчеркнуть, что в некоторых других ази­атских странах, втянутых в кризис, валюты не были привяза­ны к доллару. Действительно, курс корейской воны — завы­шен, но это не относится к японской или китайской валю­там. Напротив, факторами, ускорившими кризис, как раз ста­ли преимущества, которые Китай имел в конкурентном отно­шении, и существенное обесценение японской иены. Что же тогда общего между странами, охваченными кризисом? Не­которые утверждают, что проблема состоит в их зависимости от искаженного или незрелого капитализма, который теперь уничижительно именуют «приятельским капитализмом», хо­тя раньше его превозносили в качестве конфуцианского капи­тализма или «азиатской модели» капитализма. В этих утверж­дениях все же есть доля истины; я кратко поясняю это далее. Но связывать кризис со специфически азиатскими особенно­стями, значит, рисовать заведомо неполную картину, посколь­ку кризис перекинулся на Латинскую Америку и Восточную Европу, а теперь начинает влиять на финансовые рынки и эко­номики Западной Европы и США. Поэтому после краткого описания того, что произошло в Азии, я вернусь к основной линии своей аргументации, а именно — мировой кризис капитализма обусловлен свойствами, внутренне присущими са­мой мировой финансовой системе.

 

 

Конец «азиатской модели»

 

Экономикам азиатских стран были присущи многие струк­турные недостатки. Большинство фирм находились в семей­ном владении, а в соответствии с конфуцианской традицией семьи стремились сохранить над ними контроль. Если они и выпускали акции в открытую продажу, то обычно игнориро­вали права акционеров, находившихся в меньшинстве. Если им не удавалось финансировать рост фирмы за счет доходов, они полагались на кредит, но не рисковали утратой контроля. В то же время правительственные чиновники использовали банковский кредит в качестве инструмента финансовой по­литики; они использовали его также с целью вознаградить свои семьи и друзей. Существовала порочная связь между биз­несом и органами управления, и отмеченное выше — лишь одно из ее проявлений. Сочетание таких факторов привело к тому, что соотношение задолженности к собственному капи­талу оказалось крайне завышенным, а финансовый сектор ли­шился прозрачности и здоровой основы. Идея о том, что «бан­ковский кредит» будет дисциплинировать акционеров компа­нии, попросту не сработала[24].

К примеру, в экономике Южной Кореи доминировали конт­ролируемые семьями конгломераты (chaebof). Они характери­зовались высоким уровнем заемных средств в капитале (леве-реджа). Среднее отношение задолженности к акционерному капиталу у тридцати крупнейших конгломератов (а на них кос­венно приходилось 35% промышленного производства Кореи) в 1996 г. составляло 388%, а у некоторых конгломератов этот по­казатель доходил до 600—700%. К концу марта 1998 г. средний показатель вырос до 593%. Владельцы использовали свой конт­роль для «перекрестного» страхования долгов другим членам групп, нарушив тем самым права сторонних акционеров, не владеющих контрольным пакетом акций. Положение усугубля­лось тем, что корейские компании имели крайне низкую норму прибыли: по отношению к процентным платежам тридцати крупнейших chaebol она была только в 1, 3 выше в 1996 г., а в 1997 г. — только 0, 94. Это означает, что процентные платежи не обеспечивались текущей прибылью. Корейские банки предо­ставляли легкий кредит в рамках промышленной политики. Правительство решило стимулировать некоторые отрасли, и конгломераты-chaebol подхватили призыв, опасаясь остаться в стороне. Это привело к безудержной экспансии — без оглядки на прибыльность. В этом смысле действия Кореи сознательно повторяли действия Японии в прежние годы, но это оказалось слишком грубой копией более изящной модели. Как я указывал ранее, преимущества Японии заключались в демократических институтах, тогда как в Южной Корее на протяжении почти всей послевоенной истории существовала военная диктатура. Традиции поиска согласия, существовавшие в Японии, а также сдерживающие механизмы и противовесы, характерные для де­мократии, в Корее отсутствовали.

Когда стали накапливаться неоплачиваемые кредиты, ко­рейские банки попытались выйти из трудного положения, ссу­жая еще больше денег за рубежом и вкладывая их в высоко­доходные, высокорисковые инструменты в таких странах, как Индонезия, Россия, Украина и Бразилия. Это стало важным фактором корейского кризиса.

⇐ Предыдущая6789101112131415Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: