Оценка объема невозвратных ссуд в странах Азии и Японии 10 страница

В утверждении, что капитализм ведет к демократии, кроется некая фундаментальная проблема. В системе мирового капитализма отсутствуют силы, которые могли бы толкать отдельные страны в направлении демократии. Международные банки и многонациональные корпорации зачастую чувствуют себя бо­лее комфортно с сильным, автократическим режимом. Воз­можно, самая могущественная сила в борьбе за демократию — это свободный поток информации, что усложняет дезинформа­цию людей со стороны государства. Но нельзя переоценивать свободу информации. В Малайзии, например, режим имеет до­статочный контроль над средствами массовой информации, чтобы позволить премьер-министру Махатиру Мохаммеду без­наказанно влиять на события. Информация еще более ограни­чена в Китае, где государство держит под контролем даже Internet. В любом случае свободный поток информации совсем необязательно побуждает людей к демократии, особенно когда люди, живущие в демократическом обществе, не верят в демо­кратию как универсальный принцип.

Чтобы не погрешить истиной, надо сказать, что связь между капитализмом и демократией в лучшем случае незначительная. Здесь различные ставки: целью капитализма является благосо­стояние, демократии — политическая власть. Критерии, по ко­торым оцениваются ставки, также различаются: для капитализ­ма единица исчисления — деньги, для демократии — голоса граждан. Интересы, которые, как предполагается, должны удовлетворять эти системы, разнятся: для капитализма — это частные интересы, для демократии — общественный интерес. В США напряженность между капитализмом и демократией символизируют уже ставшие притчей во языцех конфликты между Уолл-стрит и Мэйн-стрит. В Европе распространение политических привилегий привело к исправлению некоторых наиболее явных крайностей капитализма: страшные предсказа­ния «Манифеста коммунистической партии» были сведены на нет благодаря расширению демократии.

Сегодня способность государства предоставлять средства для социального обеспечения граждан оказалась серьезно по­дорванной способностью капитала избегать налогообложения и возможностью граждан обходить обременительные условия найма путем переезда в другие страны. Государства, перестроившие систему социального обеспечения и условия найма, — США и Великобритания — процветают, в то время как о дру­гих, пытавшихся сохранить их без изменения, например о Франции и Германии, этого сказать нельзя.

Демонтаж государства всеобщего благосостояния — отно­сительно новое явление, и все его последствия еще не ощу­щаются в полной мере. После окончания второй мировой войны доля государства в валовом национальном продукте (ВНП) в промышленно развитых странах, вместе взятых, по­чти удвоилась[21]. Только после 1980 г. эта тенденция измени­лась. Интересно, что доля государства в валовом националь­ном продукте сократилась незначительно. Но произошло сле­дующее: налоги на капитал и взносы в фонд страхования по безработице уменьшились, в то время как другие формы на­логообложения, особенно налоги на потребление, продолжа­ют увеличиваться. Другими словами, бремя налогообложения было переложено с капитала на граждан. Это не совсем то, что было обещано, но мы даже не можем говорить о незапла­нированных последствиях, поскольку результаты были имен­но такими, какими их видели сторонники свободного рынка.

 

 

Роль денег

 

Мировую экономическую систему, соответствие которой нельзя найти в мировой политической системе, анализиро­вать крайне трудно, особенно в свете неоднозначных отно­шений между капитализмом и демократией. Очевидно, что мне приходится вводить упрощения. Однако моя задача про­ще, чем можно было бы ожидать, так как в мировой капита­листической системе присутствует некий объединяющий принцип. И это не тот принцип, который вводят ради упро­щения; речь идет о действительно доминирующем принципе. Таким принципом являются деньги. Использование рыночных принципов только запутало бы вопрос, поскольку, кроме участия в конкуренции, деньги можно накапливать различ­ными путями. Не может быть сомнения в том, что в конеч­ном счете все сводится к прибыли и богатству, выраженным в деньгах.

Мы можем далеко продвинуться в понимании мировой ка­питалистической системы, поняв роль, которую играют в ней деньги. Деньги — не простое абстрактное понятие, и мы до­вольно многое знаем о них. В учебниках говорится о трех основных функциях денег: это — мера стоимости, средство обращения и средство накопления. Названные функции хо­рошо известны и подробно проанализированы, хотя наличие третьей функции можно оспаривать.

Классическая экономическая теория считает деньги сред­ством достижения цели, а не самоцелью, они представляют собой меновую стоимость, но не обладают собственной сто­имостью. Иными словами, стоимость денег зависит от стои­мости товаров и услуг, на которые их можно обменять. Но каковы подлинные ценности, которые, предположительно, должны лежать в основе экономической деятельности? Это — сложный вопрос, который так и не получил до сих пор удов­летворительного ответа. В конечном счете экономисты реши­ли, что им вообще незачем отвечать на этот вопрос; они мо­гут принять ценности экономических агентов как нечто дан­ное. Их предпочтения, какими бы они ни были, можно пред­ставить в виде кривых безразличия, а последние — использо­вать для определения цен.

Но проблема состоит в том, что в реальном мире ценности не заданы. В открытом обществе люди вправе самостоятельно делать выбор; но при этом они не всегда знают, чего на самом деле хотят. В условиях быстрых перемен, когда традиции утра­тили былую власть, а людей со всех сторон осаждают предло­жениями, разменные меновые ценности вполне способны за­менить подлинные. Сказанное особенно верно в отношении капиталистического строя, где делают упор на конкуренцию, а успех меряют деньгами. Люди хотят иметь деньги и готовы почти на все, чтобы их получить, потому что деньги — это власть, а власть может стать самоцелью. Те, кто преуспел, — могут даже не знать, что делать со своими деньгами, но они по меньшей мере могут быть уверены, что другие завидуют их успеху. Этого может оказаться достаточно, чтобы продолжать делать деньги до бесконечности, несмотря на отсутствие ка­кого-либо иного мотива. Те, кто продолжает стремиться по­лучить много денег, в конце концов приобретают большую власть и влияние в капиталистической системе.

Рассмотрение морального вопроса о том, должны ли день­ги стать подлинной ценностью (т. е. получить собственную сто­имость), я отложу до главы 9. Сейчас я пока исхожу из того факта, что преобладающей ценностью в мировой капитали­стической системе выступает погоня за деньгами. Я считаю правомерным делать такое допущение, так как существуют экономические агенты, единственная цель которых — делать деньги, и они преобладают в современной экономической жизни, как никогда ранее. Я имею в виду открытые акцио­нерные общества. Этими компаниями теперь управляют про­фессионалы, применяющие принципы менеджмента с един­ственной целью — максимизировать прибыль. Эти принципы применимы ко всем областям деятельности, и они приводят к тому, что менеджеры компаний покупают и продают пред­приятия точно так же, как управляющие портфельными ин­вестициями в брокерских фирмах (portfolio managers) покупа­ют и продают акции. Корпорации, в свою очередь, принадле­жат профессиональным управляющим портфелей; а един­ственная цель владения акциями заключается в том, чтобы делать на них деньги.

Согласно теории совершенной конкуренции, фирма созда­ется как раз для максимизации прибыли, но на деле макси­мизация прибыли не всегда была единственной целью пред­приятия. Частные владельцы предприятий нередко руковод­ствуются другими целями. Но даже во главе открытых акци­онерных обществ (корпораций) часто стоят менеджеры, ко­торые чувствуют себя настолько уверенно, что они могут ру­ководствоваться иными мотивами, кроме прибыли. Такими мотивам бывают не только собственные блага и причуды, но и альтруистические или даже - националистические сообра­жения. Управляющие крупных многонациональных компаний в Германии традиционно считают себя ответственными перед работниками и обществом в целом, равно как и перед акци­онерами. Японская экономика характеризуется «переплетаю­щимся» участием через акции, причем личным отношениям часто отдается предпочтение перед прибылью. Корея довела японскую идею до крайности и обанкротилась, пытаясь до­биться доли на рынках ключевых отраслей.

Тем не менее в современной капиталистической системе наблюдается явная тенденция к максимизации прибыли и со­ответственно — к обострению конкуренции. По мере глоба­лизации рынков положение частных компаний становится ме­нее выгодным с точки зрения обеспечения или сохранения доли на рынке; они нуждаются в капитале акционеров, чтобы воспользоваться возможностями, которые открывает мировой масштаб деятельности. В результате на рынках доминируют открытые акционерные общества, которые все более настой­чиво добиваются прибыли.

В США акционеры начинают требовать больше прибыли в расчете на акцию, а фондовый рынок в растущей мере благо­приятствует менеджерам, нацеленным на максимизацию при­были. Успех оценивается по краткосрочным результатам, ме­неджеров чаще вознаграждают акциями, чем доплатами к жа­лованью. В Европе компании склонны преуменьшать значе­ние прибыли как во имя создания положительного имиджа в глазах общественности, так и реально — в публикуемых ба­лансах. Дело в том, что за более высокими прибылями следо­вали требования работников повысить заработную плату, по­этому считалось нецелесообразным привлекать большое вни­мание к прибыльности предприятия. Однако под давлением международной конкуренции требования повышения заработ­ной платы пришлось умерить, а основное внимание смести­лось в сторону необходимости финансировать рост фирмы. Образование единого рынка с единой валютой вызвало в Ев­ропейском союзе обострение борьбы за долю на рынке. Цены акций приобрели немного большее значение как с точки зрения получения капитала, так и для возможностей приобрете­ния предприятий (или же в случае низкой цены - как стимул быть скупленным). Социальные цели, например обеспечение занятости, должны были уйти на второй план. Конкуренция вынуждала консолидироваться, упрощать структуры и пере­водить производство за рубеж. Таковы важные факторы со­храняющегося высокого уровня безработицы в Европе.

Итак, основным критерием, отличающим современный ка­питализм от его прежних этапов, служит всепоглощающее стремление к успеху: усиление мотива прибыли и проникнове­ние его в сферы, где ранее преобладали иные соображения. Не­когда в жизни людей нематериальные ценности играли более значительную роль: в частности, считалось, что представители культуры и свободных профессий руководствуются культурны­ми и профессиональными ценностями, а не коммерческими соображениями. Чтобы понять отличие современного капита­лизма от его прежних этапов, необходимо признать растущую роль денег в качестве самодовлеющей ценности. Не будет пре­увеличением сказать, что деньги правят теперь жизнью людей в большей степени, чем когда-либо раньше.

 

 

Кредит как источник нестабильности

 

Деньги тесно связаны с кредитом, однако роль кредита изу­чена меньше, чем роль денег. И неудивительно, поскольку кре­дит — это тоже рефлексивное явление. Кредит предоставляют под залог или иное доказательство платежеспособности, а цен­ность залога, как и показатели платежеспособности, по свое­му характеру рефлексивны, так как платежеспособность за­висит от оценки кредитора. На ценность залога влияет до­ступность кредита. Сказанное относится к недвижимости -это наиболее широко принятая форма залога. Банки обычно склонны выдавать ссуды под залог недвижимости без права регресса на заемщика, а основным фактором определения цен­ности недвижимости выступает сумма, которую банк готов под нее предоставить. Как ни странно, рефлексивная связь не признана пока в теории и ее часто упускают из виду на практике. Для строительства характерно чередование бума и спада, и после каждого спада управляющие банков становят­ся крайне осторожными и клянутся никогда больше не под­даваться соблазну. . Но когда у них опять скапливаются сво­бодные деньги, которые они отчаянно стремятся заставить ра­ботать, начинается новый цикл подъема. Аналогичную схему можно наблюдать и в международной кредитной деятельно­сти. Платежеспособность суверенных заемщиков измеряют с помощью ряда коэффициентов: задолженность/В НП; расхо­ды на обслуживание долга/экспорт и т. п. Эти показатели -рефлексивные, т. е. взаимосвязанные, поскольку процветание страны-заемщика зависит от ее способности брать взаймы, но эту обратную связь часто игнорируют. Именно это и про­изошло во время великого кредитного бума 70-х годов. После кризиса 1982 г. можно было думать, что фаза чрезмерного кре­дитования более не повторится; тем не менее она снова про­явилось в Мексике в 1994 г. и, как мы видели, в Азиатском кризисе 1997 г.

Большинство экономистов-теоретиков не признают реф­лексивности. Они стремятся определить условия равновесия, а рефлексивность — это источник неравновесия. Джон Мей-нард Кейнс хорошо понимал суть явления рефлексивности — он сравнивал финансовые рынки с конкурсами красоты, где люди вынуждены угадывать, что другие люди угадывают, о том что угадывают другие люди. Но даже он излагал свою теорию в терминах равновесия, чтобы сделать ее приемлемой в науч­ном отношении.

Излюбленный способ избежать рефлексивности, присущей кредиту, состоит в том, чтобы сконцентрировать внимание на денежной массе. Последняя поддается количественному из­мерению, поэтому предполагается, что количество денег от­ражает условия кредитования, - и таким способом можно иг­норировать явление рефлексивности, объясняющее расшире­ние и сжатие кредита. Однако стабильность денежной массы не означает стабильности экономики, о чем свидетельствует опыт введения золотого стандарта. Эксцессы, возможно, поддаются саморегулированию и корректировке, но — какой це­ной? XIX век характеризовался кризисами опустошительной паники, за которыми следовали спады в экономике. Сейчас мы близки к тому, чтобы повторить этот опыт.

Кейнс развенчал монетаризм в 30-е годы, но после смерти его идеи были отвергнуты, так как его рецепты лечения деф­ляции привели к возникновению инфляционных тенденций. (Будь Кейнс жив, он, возможно, изменил бы рецепты. ) Вме­сто этого первоочередной задачей стало обеспечение и сохра­нение стабильности денежной базы. Это привело к возрожде­нию монетаристской теории Милтоном Фридманом. Теория Фридмана порочна, ибо она игнорирует рефлексивный, т. е. взаимосвязанный аспект расширения и сжатия кредита. На практике монетаризм предлагал вполне приличные рецеп­ты, но в основном — благодаря игнорированию теории. Цен­тральные банки не полагаются исключительно на монетар­ные показатели, а учитывают большое число различных фак­торов — включая иррациональную избыточность рынков, — когда они принимают решения о том, как сохранить моне­тарную стабильность. Центральный банк Германии всячески стремится внушить иллюзорную идею, будто он руководству­ется денежными агрегатами. В отличие от этого Федеральная резервная система более прагматично и открыто признает, что кредитно-денежная политика - это вопрос здравого смысла. Именно так практику удается примирить с теорией, которая не признает рефлексивности. Однако в условиях нынешнего мирового финансового кризиса несостоятельными оказались и теория, и практика.

Кредит играет важную роль в экономическом росте. Спо­собность заимствовать существенно повышает прибыльность инвестиций. Ожидаемая норма прибыли обычно выше, чем безрисковые процентные ставки, — иначе инвестиций и не де­лали бы — поэтому заимствования сулят положительную нор­му прибыли. Чем выше доля заемных средств в данной инве­стиции, тем она привлекательнее, при условии, что стоимость заемных средств остается неизменной. Поэтому стоимость и доступность кредита становятся важными факторами, воздействующими на экономическую активность; более того, воз­можно, это — самые существенные факторы, определяющие асимметрию цикла подъем — спад. Могут сыграть роль и дру­гие факторы, но именно из-за сжатия кредита спад становит­ся значительно более резким, чем предшествовавший ему бум. Когда дело доходит до вынужденной ликвидации долгов, то залог продается по заниженной цене, а это дает толчок само­ускоряющемуся процессу, который значительно короче, чем фаза подъема. Сказанное справедливо, независимо от того, предоставлен ли кредит банками или ссуды получены на фи­нансовых рынках — под залог ценных бумаг или физических активов.

Ситуация на международном рынке кредитов нестабильна, поскольку здесь нет такого жесткого регулирования кредит­ной политики, как на отечественных рынках кредитных опе­раций, — особенно в экономически развитых странах. С нача­ла зарождения капитализма периодически происходили фи­нансовые кризисы, нередко — с опустошительными послед­ствиями. Чтобы предупредить их повторение, банки и финан­совые рынки были подвергнуты регулированию, но меры ре­гулирования обычно ориентировались на последний, а не на будущий кризис, так что каждый новый кризис формирует новые меры регулирования. Таким образом, центральные бан­ки, органы надзора за банками и финансовыми рынками при­обрели свою нынешнюю крайне сложную форму.

Их развитие было не простым. Крах 1929 г. и последующий сбой в банковской системе США обусловили введение весьма жестких мер регулирования применительно как к фондовому рынку, так и к банкам. После окончания второй мировой войны начался процесс послаблений, сначала развитие шло достаточно медленно, но постепенно процесс набирал ско­рость. Разделение деятельности банков и других финансовых институтов, введенное согласно закону Гласса — Стиголла, еще не было упразднено, однако и банки, и финансовые рынки стали постепенно регулироваться менее жестко.

Дерегулирование и глобализация финансовых рынков шли рука об руку, и процесс этот развивался рефлексивно, т. е. взаимосвязанным образом. Большинство правил регулирования имели национальный характер, так что глобализация рынков означала ослабление регулирования, и наоборот. Но это не бы­ла улица с односторонним движением. Даже когда меры регу­лирования внутри отдельных стран ослабевали, в междуна­родном масштабе вводились новые правила. Оба Бреттон-Вудсских института — МВФ и Всемирный банк — адаптиро­вались к новым условиям и стали более активно действовать в качестве международных контролеров. Органы кредитно-де­нежного регулирования ведущих индустриальных стран нала­дили каналы сотрудничества, были введены некоторые новые подлинно международные меры регулирования. Самой важ­ной из них является требование к минимальным размерам соб­ственного капитала коммерческих банков, установленное под эгидой Банка для международных расчетов (Bank for Interna­tional Settlements, BIS) в Базеле в 1988 г.

Действительно, без вмешательства органов кредитно-де­нежного регулирования международная финансовая система терпела бы крах по крайней мере четыре раза: в 1982, 1987, 1994 и 1997 гг. Тем не менее масштаб международного конт­роля все еще совершенно неудовлетворителен по сравнению с политикой регулирования, преобладающей в развитых стра­нах. Кроме того, страны в центре системы более склонны ре­агировать на кризисы, которые затрагивают их непосредствен­но, чем на кризисы, основные жертвы которых находятся на периферии. Примечательно, что крах фондового рынка США в 1987 г., который был обусловлен исключительно внутренни­ми факторами, привел к переменам в политике регулирова­ния, а именно введению так называемых «размыкателей или предохранителей»[22], позволяющих предохранить внутренние рынки от неурядиц на международных финансовых рынках. Хотя введение нормативов BIS стало запоздалым ответом на кризис 1982 г., остается фактом, что международные правила регулирования не поспевали за процессом глобализации фи­нансовых рынков. Запаздывание введения мер регулирования в международ­ном масштабе отчасти можно объяснить неспособностью по­нять рефлексивную природу кредита, отчасти — преобладаю­щими настроениями против регулирования, но главным об­разом — отсутствием соответствующих международных инсти­тутов. Национальные финансовые системы контролируются центральными банками и другими финансовыми органами внутри стран. В целом они работают неплохо; финансовые системы основных индустриальных стран не переживали кра­ха вот уже в течение нескольких десятилетий. Но кто отвечает за международную финансовую систему? Международные фи­нансовые институты и национальные органы кредитно-денеж­ного регулирования сотрудничают во времена кризисов, од­нако международный центральный банк и международные ор­ганы регулирования, сравнимые с институтами на националь­ном уровне, отсутствуют. Трудно также понять, как их можно было бы создать: как деньги, так и кредит тесно связаны с вопросами национального суверенитета и экономического преимущества стран, которые не собираются отказываться от своего суверенитета.

 

 

Асимметрия, нестабильность и сплоченность

 

По определению, центр - это поставщик капитала, а пери­ферия — его получатель. Резкая перемена в готовности центра предоставлять капитал периферии способна вызвать серьез­ные сбои в странах-получателях. Характер сбоев зависит от формы, в которой предоставлялся капитал. Если он предо­ставлялся в форме кредитных инструментов или банковских кредитов, это может вызвать банкротства и спровоцировать банковский кризис; если это — акции, то может разразиться кризис на рынке акционерного капитала; если речь идет о прямых инвестициях, то капитал трудно быстро изъять, - так что сбой проявляется лишь в отсутствии новых инвестиций. Обычно все формы капитала движутся в одном и том же на­правлении.

Что происходит, если страна неспособна погасить долг? От­вет окутан тайной, ибо формального дефолта (default) обычно избегают. Существует общее мнение, что терпит непоправи­мый урон только одна конкретная страна, но в действитель­ности дефолт одной страны означает, что многие страны не сумели выполнить свои обязательства, но тем не менее спо­собы облегчить их положение найдены. После международ­ного долгового кризиса 1982 г. был образован Парижский клуб, имеющий дело с государственным долгом, и Лондонский клуб, занимающийся долгами коммерческих организаций. Кроме того, были выпущены так называемые облигации Брейди (Brady bonds) с целью сократить размер основного долга. Не­которые виды долгов африканских стран были списаны пол­ностью, чтобы позволить этим странам как бы начать все сна­чала. Уступки такого рода делаются исключительно в рамках переговоров; односторонний отказ от обязательства считает­ся недопустимым (такова была по меньшей мере официаль­ная точка зрения до отказа России от своего внутреннего дол­га в августе 1998 г. ), а помощь со стороны международных финансовых институтов определяется упорядоченными про­цедурами урегулирования обязательств. Хотя считается, что МВФ не должен отдавать предпочтение банкам, его основная задача - сохранить именно международную банковскую си­стему. Кроме того, у него нет достаточных ресурсов, чтобы выступать в роли кредитора последней инстанции; поэтому он вынужден мобилизовывать средства на финансовых рын­ках. Коммерческие банки знают, как воспользоваться своим стратегическим положением. В немногих случаях отказа от долгов, например во время русской и мексиканской револю­ций, соответствующие страны подвергались финансовой изо­ляции на протяжении многих лет. Странам, попавшим на крю­чок иностранных кредитов, трудно от него освободиться.

Как правило, кредиторы намного легче справляются с меж­дународным долговым кризисом, чем должники. Первые мо­гут продлить срок кредита путем его возобновления, продлить сроки погашения или даже снизить процентные ставки, не отказываясь от своих обязательств. Часто они способны даже убедить страны-должники взять на себя обязательства коммер­ческих банков, которые в противном случае пришлось бы спи­сать (именно это произошло в Чили в 1982 г. и Мексике — в 1994 г. и снова происходит в ограниченном масштабе в 1997 г. в Корее, Индонезии и Таиланде). Разумеется, кредиторам при­ходится создавать резервы, но в конечном счете они в целом взыскивают значительную часть безнадежных долгов. Хотя страны-должники, возможно, и не сумеют погасить свои обя­зательства полностью, они вынуждены будут рассчитываться в меру возможностей. Это бремя обычно давит на них на протя­жении многих последующих лет. Внутренние долговые кризи­сы в развитых странах развиваются и происходят иначе, внут­ри страны процедуры банкротства призваны защищать должни­ков. (Банки США в ходе кризиса сбережений в 1985—1989 гг. потеряли больше, чем в результате международного долгового кризиса 1982 г. ) Относительный иммунитет кредиторов к меж­дународной системе порождает опасные настроения: риски не настолько велики, чтобы остановить нездоровую практику кре­дитования. Такая асимметрия — серьезный источник нестабиль­ности. Каждому финансовому кризису предшествует неоправ­данная кредитная экспансия. Когда кредит становится легко доступен, было бы неразумно ожидать самоограничения от за­емщиков.

Когда заемщиком выступает государственный сектор, за долги придется расплачиваться будущим правительствам — на­капливание долга это чудесная лазейка для слабых режимов. К примеру, так называемый реформистский коммунистиче­ский режим в Венгрии попытался «купить» лояльность наро­да заемными деньгами, пока кризис 1982 г. не положил этому конец. Однако сдержанности не хватает не только государ­ственному сектору, и когда долги делает частный сектор, фи­нансовые органы могут даже и не знать об этом, пока не ста­новится слишком поздно. Так обстояло дело в нескольких ази­атских странах во время кризиса 1997 г.

Но асимметрия — это также источник сплоченности. Стра­ны-должники подвержены давлению различного рода финан­совых и политических факторов, которые крайне затрудняют им выход из системы. Эти факторы скрепляют систему даже тогда, когда отдельные страны чувствуют, что пребывание в ней оказывается для них довольно болезненным. Например, первые демократические выборы в Венгрии в 1990 г., каза­лось, предоставили отличную возможность подвести черту под прошлой задолженностью и обязательствами, которые взял на себя новый демократический режим. Я попытался подго­товить такую схему, но будущий премьер-министр Иожеф Ан-талл отказался от нее, так как считал, что страна несет обяза­тельства перед Германией — крупнейшим кредитором Венг­рии. Можно привести и другие примеры. На память приходит ситуация в Чили в 1982 г. Под влиянием чикагской экономи­ческой школы банковская система в стране была приватизи­рована, а люди, скупившие банки, рассчитались деньгами, за­имствованными у самих банков. В 1982 г., когда банки не су­мели рассчитаться по своим международным обязательствам, государство взяло их на себя, поскольку режиму Пиночета — которому тогда не хватало легитимности — нужно было под­держать кредитное положение Чили в глазах зарубежных ин­весторов.

Следует отметить еще одно проявление асимметрии. Выпуск денег в обращение — это прерогатива страны, а те страны, чью валюту охотно признают в международных финансовых опера­циях, находятся в намного лучшем положении, чем страны, ко­торым трудно осуществлять заимствования в собственной ва­люте. В этом — одно из основных преимуществ центра по срав­нению с периферией. Преимущества получения «сеньоража» (проценты, сэкономленные в результате выпуска банкнот вме­сто казначейских векселей) относительно невелики по сравне­нию с выгодами от проведения собственной кредитно-денеж­ной политики. Страны периферии вынуждены пользоваться подсказками центра, прежде всего США. А так как кредитно-денежная политика стран центра диктуется внутренними сооб­ражениями, страны периферии имеют ограниченный контроль над своими судьбами. В каком-то смысле ситуация напоминает проблему, которая привела к американской революции — нало­гообложение без представительства.

Колебания обменных курсов трех-четырех основных валют относительно друг друга способны породить новые осложне­ния. Изменения обменных курсов и уровень курсов таких ва­лют ударяют по зависимым странам — для них это экзоген­ные, т. е. внешние потрясения, хотя на деле — это не более чем эндогенные, внутренние явления международной финансо­вой системы. Международный долговой кризис 1982 г. был ускорен резким повышением процентных ставок в США; Ази­атский кризис 1997 г. стал реакцией на повышение курса дол­лара США. Внутриевропейский валютный кризис 1992 г. был вызван аналогичной асимметрией между германской маркой и валютами остальных стран Европы.

Два указанных фактора — ключевые для проявления асим­метрии, но ни в коем случае не единственные источники не­стабильности международной финансовой системы. В исто­рическом плане именно зарубежные инвестиции оказывались особенно нестабильными, ибо их производили на стадии по­дъема рынка «быков» — в период оживления фондовой конъ­юнктуры, когда цены акций в стране завышены, а инвесторы становятся более предприимчивыми. В результате такого вне­запного интереса к зарубежному рынку цены на этом рынке бьют все рекорды, чтобы столь же быстро упасть, когда рынку «быков» наступает конец и инвесторы думают лишь о том, как вернуть обратно свои деньги. Поначалу я специализиро­вался именно в этой области, а потому пережил несколько таких эпизодов. С тех пор ситуация изменилась. Зарубежные инвестиции это не случайная операция, а повседневная прак­тика международных финансовых рынков. Хотя специфиче­ский ритм зарубежного инвестирования, к которому я при­вык в первые годы своей карьеры, возможно, вышел из моды, было бы глупо полагать, что фондовые рынки более не чув­ствительны к динамическому неравновесию.

В периоды неопределенности капитал стремится вернуть­ся к месту своего происхождения. Такова одна из причин, по­чему неурядицы в мировой капиталистической системе име­ют непропорционально серьезные последствия для перифе­рии в сравнении с центром. Как гласит поговорка, когда Уолл-стрит заболевает простудой, остальной мир страдает пневмо­нией. Во время Азиатского кризиса неурядицы начались на периферии, но как только Уолл-стрит начал сопеть, всех охва­тило непреодолимое желание изъять деньги с периферии.

⇐ Предыдущая567891011121314Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: