Оценка объема невозвратных ссуд в странах Азии и Японии 6 страница

Будущее, которое пытаются предсказать участники рынка, состоит в основном из курса акций, а не основных показате­лей рынка. Основные показатели имеют значение только в той степени, в которой они оказывают влияние на курс ак­ций. Когда курсы акций находят способ оказывать влияние на основные показатели, может быть запущен самоусиливаю­щийся процесс, который приведет к тому, что и основные по­казатели, и курсы акций окажутся достаточно далеко от того состояния, которое некогда рассматривалось как традицион­ное равновесие. Это оправдало бы поведение, выражающееся в следовании за тенденцией; такое поведение может привести финансовые рынки в состояние, которое я называю террито­рией, далекой от равновесия. В конце концов расхождения между представлением и реальностью, ожиданиями и резуль­татом не смогут просуществовать долго и процесс примет об­ратный характер. Важно понять, что поведение, выражающе­еся в следовании за тенденцией, необязательно будет нераци­ональным. Инвесторы, как и определенные виды животных, имеют основания для передвижений стадами. Только на точ­ках перегиба тренда курсов не думающие инвесторы, следую­щие за тенденцией рынка, понесут настоящие убытки, но ес­ли они будут проявлять бдительность, то у них есть возмож­ность выжить. Однако инвесторы-одиночки, привязывающие свои состояния к основным показателям рынка, могут быть затоптаны стадом.

Курс акций конкретной компании редко может оказывать влияние на основные показатели этой компании, как собака, пытающаяся укусить собственный хвост. Нам необходимо ви­деть общую картину, чтобы найти рефлексивные взаимодей­ствия, возникающие как правило, а не как исключение. На­пример, движения валюты имеют тенденцию к определенной самостоятельности; кредитная экспансия и кредитное сокра­щение следуют циклической модели. На финансовых рынках действуют в основном пандемические и самоусиливающиеся, но в конечном счете также и саморазрушающиеся процессы, и хотя они множественны, но их не часто можно надлежащим образом подтвердить документально.

Для иллюстрации я хочу взять один конкретный случай из моей книги «Алхимия финансов»: так называемый бум конгло­мератов, достигший апогея в конце 60-х годов. В то время инвесторы были готовы платить высокие цены за акции тем компаниям, которые обеспечивали быстрый рост прибыли в расчете на акцию. Этот показатель — рост прибыли — казался инвесторам более значимым, чем остальные основные инве­стиционные показатели, например дивиденды или балансо­вые отчеты, и инвесторам не было дела до того, каким обра­зом был достигнут рост прибыли в расчете на акцию. Некото­рым компаниям удалось воспользоваться этим отношением инвесторов. Обычно конгломератами были оборонные ком­пании, применяющие высокие технологии, которые в недавнем прошлом имели высокий прирост прибыли и соответ­ственно высокий коэффициент доходности (отношение цены акции к доходам по ней). Они решили использовать свои ак­ции, продававшиеся по высоким ценам, для приобретения других компаний, акции которых продавались с более низ­ким коэффициентом доходности, что приводило к более вы­соким доходам в расчете на акцию. Инвесторы предвидели быстрый рост доходов, это привело к росту коэффициента до­ходности, что позволило компаниям продолжить процесс по­глощения. Даже компании с первоначально низким коэффи­циентом доходности могли достичь более высокого отноше­ния просто путем объявления о своих намерениях стать кон­гломератом. Так начался бум.

Сначала результаты компаний рассматривались независи­мо, но постепенно конгломераты стали считаться группой. По­явился новый тип инвесторов, так называемые руководители фондов — или «стрелки из рогатки», — у которых сложились близкие отношения с руководителями конгломератов. Между ними были установлены прямые линии связи, и конгломера­ты научились управлять как курсами своих акций, так и сво­ими прибылями. Курсы акций возросли, и в конце концов реальность больше не соответствовала ожиданиям. Масштаб приобретений должен был расти для поддержания темпа, и в итоге конгломераты достигли пределов своих размеров. Куль­минационным событием стала попытка приобретения Chemi­cal Bank Солом Стейнбергом: влиятельные круги оказали со­противление, и она не удалась.

Когда курсы акций начали падать, то процесс падения был самоускоряющимся. Внутренние проблемы фондов, которые они тщательно прятали на протяжении периода быстрого ро­ста, начали вылезать наружу. В отчетах о прибылях стали вскрываться малоприятные сюрпризы. У инвесторов пропали иллюзии, и после головокружительных дней успеха, основан­ного на приобретениях, немногие руководители оказались го­товы нести бремя руководства в распадающихся компаниях.

Ситуацию усугубил экономический спад, и многие ведущие и преуспевающие конгломераты рассыпались в буквальном смысле слова. К этому времени инвесторы уже были готовы поверить в худшее, и это худшее действительно в ряде случаев произошло. Но в других случаях реальность оказалась лучше ожиданий, и в конце концов ситуация стабилизировалась, и выжившие компании, часто с новым руководством, начали медленно выкарабкиваться из-под обломков[9].

Используя бум конгломератов в качестве парадигмы, я раз­работал идеальный тип последовательности: быстрый подъем деловой активности - спад. Этот цикл начинается с домини­рования некоторого предвзятого мнения и некой господству­ющей тенденции. В случае бума конгломератов доминирую­щим предвзятым мнением было предпочтение, отдаваемое бы­строму росту прибылей в расчете на акцию, без учета способа достижения этого роста; а господствующей тенденцией была способность компаний добиваться быстрого роста прибыли в расчете на акцию путем использования своих акций для при­обретения других компаний, продававших акции с более низ­ким отношением цены акции к доходам. На первоначальном этапе (1) тенденция еще не признается. Потом наступает пе­риод ускорения (2), когда тенденция признается и усиливает­ся доминирующим предвзятым мнением. Может вмешаться период проверки (3), в результате чего курсы падают. Если продолжают существовать и предвзятое мнение, и тенден­ция, то бум приобретает еще более высокие темпы (4). По­том наступает момент истины (5), когда реальная ситуация уже не может соответствовать завышенным ожиданиям, за­тем наступает период полумрака (6), когда люди продолжа­ют играть в игру, хотя больше не верят в нее. В конце концов достигается точка перехода (7), когда тенденция начинает ослабевать, а предвзятое мнение начинает работать в про­тивоположном направлении, что ведет к катастрофическому ускорению движения в обратном направлении (8), обычно называемому крахом.

Это проиллюстрировано графически на рис. 3. 1. График представляет собой идеальный случай, но графики подъема и спада в развитии различных конгломератов совпадали с дан­ным достаточно близко. Не каждый период цикла подъем — спад деловой активности следовал одному и тому же образцу. В «Алхимии финансов» я описал другой идеальный случай, в котором движения вниз и вверх графически выглядят более симметрично. Это типичная форма движения для рынков ва­лют, где движения вверх и вниз являются более или менее обратимыми. В реальности различные возвратные процессы взаимодействуют, создавая странную и уникальную модель. Каждый случай индивидуален, а кривые имеют столько на­чертаний, сколько существует случаев. Неожиданное разоча­рование в дальневосточных рынках в 1997 г., которое привело к изменению основных финансовых показателей во всей Азии и даже во всем мире, является наглядным примером этого (я буду анализировать этот пример позже).

Нет ничего определенного в идеальном случае, который я описал выше. Различные стадии цикла могут иметь различ­ные амплитуды и различную продолжительность. Похоже, в последовательности различных периодов существует своя ло­гика: было бы странно иметь период ускорения после перио­да истины. Но процесс может остановиться в любой момент; или даже — он может никогда и не начаться. Он возникает под влиянием самоусиливающегося взаимодействия предвзя­того мнения и тенденции, создаваемой мышлением и реаль­ностью. В большинстве случаев рефлексивный механизм об­ратной связи является самокорректирующимся, а не само­усиливающимся. Настоящий цикл быстрого подъема—спада деловой активности является скорее исключением, а не прави­лом, правилом является рефлексивность — будь она самоуси­ливающейся или самокорректирующейся, но она игнориру­ется доминирующими представлениями. Например, сущест­вует рефлексивный элемент в настоящем быстром росте ак­ций Internet, популярность Интернета и популярность акций Internet были взаимоусиливающими. Существует похожая реф­лексивная связь между прибылями корпораций и использо­ванием акций для вознаграждения руководителей. Она осо­бенно сильна в банковской сфере.

Концепция рефлексивности является на самом деле гораз­до более подходящей для понимания финансовых рынков, чем концепция равновесия. Но концепцию равновесия также мож­но использовать. Как мы видели, было сложно пролить до­статочно света на механизм обратной связи без использова­ния этой концепции. Равновесие, как и основные показате­ли, является как раз той самой «плодотворной ошибкой». Ведь мы не могли бы достаточно точно судить о предвзятом мне­нии участников без использования основных показателей, хо­тя я и утверждаю, что на так называемые основные показате­ли влияет предвзятое мнение участников. График бума конг­ломератов не будет иметь смысла без линии, указывающей на рост прибыли в расчете на акцию (т. е. основной показатель), даже если на нее влияют рыночные курсы.

Так что же такое равновесие? Я определяю равновесие как состояние, при котором существует соответствие между ожи­даниями и результатами. На финансовых рынках равновесия нельзя достигнуть в принципе, но можно установить, ведет ли доминирующая тенденция к равновесному состоянию или тренд движется в обратном направлении. Знание даже этого одного факта было бы важным продвижением вперед в на­шем понимании. Если мы можем определить доминирующую тенденцию и расхождение между ожиданиями и результата­ми, то это дает нам возможность предсказать, развивается ли тенденция в направлении равновесия или в обратном направ­лении. Это нелегко сделать, и это не может быть сделано на­учными методами, хотя я и установил, что может быть полез­ным адаптирование теории научного метода Поппера. Я де­лаю это путем установления гипотезы (или тезиса — для крат­кости) как основания для моих ожиданий и путем проверки ее по отношению к будущему ходу событий. В дни, когда я активно занимался руководством фонда, я начинал особенно волноваться, когда нападал на след первоначально самоуси­ливающегося, но в конечном счете саморазрушающегося про­цесса. У меня текли слюнки, будто я был собакой Павлова. Экономисты, говорят, предвидели десять из последних трех спа­дов, я также делал прогнозы наступления периодов подъема — спада деловой активности. Я ошибался в большинстве случа­ев, поскольку не каждая ситуация позволяет сформулировать рефлексивный тезис, но те несколько случаев, когда я оказы­вался прав, оправдывали все усилия, поскольку потенциал прибыли был намного больше, чем в ситуациях, близких к равновесию. Именно так я действовал будучи руководителем фонда. Это требовало воображения и интуиции, а также без­жалостного критического отношения.

Я описал один такой конкретный случай в «Алхимии фи­нансов» — случай с инвестиционными трастами недвижимого имущества в начале 70-х годов. Этот случай был замечатель­ным во многих аспектах. Я опубликовал брокерский отчет, ко­торый предсказывал процесс подъема — спада деловой актив­ности, а после этого сценарий был «разыгран» в жизни, как греческая драма, — точно так, как я и предсказывал. Я сам был одним из главных актеров, получив всю возможную вы­году как во время роста, так и во время спада. Убежденный собственным анализом и прогнозом, что большинство инве­стиционных трастов недвижимого имущества обанкротятся, я продолжал продавать срочные акции без покрытия по мере того, как они падали в цене, в конце концов я получил более 100% прибыли по моим коротким позициям, добившись, ка­залось бы, невозможной победы.

Даже в тех случаях, когда мой тезис оказывался ложным, я часто мог выйти из ситуации с прибылью, поскольку мое критическое отношение позволило мне раньше, чем кому-ли­бо, выявить ошибки в собственном тезисе. Когда я нападал на «след», я действовал согласно правилу: сначала инвестиро­вать, потом анализировать. Когда тезис был правдоподобным, это обычно давало мне шанс получить прибыль, поскольку были и другие люди, готовые поверить в это. Признание оши­бочности тезиса давало мне утешение; незнание всех потен­циально слабых моментов заставляло меня быть на чеку, по­скольку я твердо верил, что любой тезис по свой сути должен быть несовершенным.

На основании собственного опыта я разработал довольно интересную гипотезу о фондовых рынках: я постулировал, что фондовый рынок при адаптации теории научного метода Поппера действует во многом так же, как и я, с той лишь разницей, что он не знает, что так поступает. Другими слова­ми, он выбирает некий тезис и проверяет его; когда он оказы­вается ошибочным, как это обычно и бывает, он проверяет другой тезис. Это и вызывает колебания на рынке. Такой про­цесс происходит на разных уровнях, а получаемые модели яв­ляются рекурсивными, как и фракталы Мандельброта[10].

Выбираемый рынком тезис часто является тривиальным; он может заключаться в констатации того простого факта, что курсы акций определенных компаний, групп или целых рын­ков должны двигаться вверх или вниз. В тех случаях, когда участник наконец понимает, почему рынок принял опреде­ленный тезис, становится уже поздно: тезис может быть уже опровергнут — как несостоятельный. Гораздо лучше предви­деть колебания путем изучения моделей рынка. Именно это и делают технические аналитики. Меня это никогда особенно не интересовало, я предпочитал ждать появления нетриви­ального, т. е. рефлексивного тезиса. Конечно, рынки уже на­чинали опробовать этот тезис до того, как я мог его сформу­лировать, но я все же имел возможность опережать рынок в формулировании тезиса. Такие исторические, рефлексивные тезисы появляются не постоянно, но время от времени, и су­ществуют длинные периоды передышки, когда с таким же успехом можно вообще ничего не предпринимать.

Я сомневаюсь, будет ли у меня еще конкурентоспособное преимущество в признании более существенных, историче­ских тезисов, поскольку участники рынка уже начали осозна­вать потенциал, который имеет рефлексивность. Уже прои­зошли заметные перемены, например переход от основных показателей к техническим. По мере того как вера участни­ков в важность основных показателей ослабевает, растет важ­ность технического анализа. Последний имеет определенную значимость для стабильности рынков, но до того как я начну рассматривать эти технические соображения, я должен вве­сти отличительный признак, играющий ключевую роль в мо­их концептуальных построениях.

Я хочу провести разграничение между околоравновесным состоянием и состоянием, далеким от равновесия. Я заим­ствовал эти термины из теории хаоса, с которой моя теория определенно близка. В условиях, близких к равновесию, ры­нок оперирует тривиальными тезисами, так что противодей­ствие равновесию может вызвать отход от положения равно­весия, что возвращает цены в первоначальное положение. Эти колебания напоминают рябь на поверхности бассейна.

Наоборот, если рефлексивный тезис может быть опреде­лен, он оказывает влияние не только на цены, но и на основ­ные показатели, а возвратный процесс не приведет к перво­начальному положению. Это будет напоминать скорее при­ливную волну или оползень. Настоящие циклы смены подъема и спада деловой активности проникают в область, далекую от равновесного состояния. Это и придает им историческую зна­чимость. Где же проходит демаркационная линия?

Граница динамического неравновесия пересекается в тот мо­мент, когда тенденция, доминирующая в реальном мире, начи­нает зависеть от предвзятого мнения, господствующего в умах участников рынка, и наоборот. Как тенденция, так и само это предвзятое мнение развиваются дальше, чем это было бы воз­можно в отсутствие двусторонней обратной связи, т. е. рефлек­сивной зависимости. Например, в 90-х годах энтузиазм между­народных инвесторов и банкиров в отношении азиатских акций и активов вызвал внутренние бумы, подстегиваемые высокой стоимостью акций и легкими кредитами. Эти бумы ускорили рост в регионе и увеличили стоимость акций, что, в свою оче­редь, обосновало и стимулировало потоки капитала из-за гра­ницы. (Но в этой бочке меда была и ложка дегтя: бум не мог бы развиться быстро без неофициального фиксированного курса доллара, который позволил странам поддерживать торговый де­фицит дольше, чем стоило бы. Более подробно об этом позже. )

Самого по себе господства предвзятого мнения - явно не­достаточно; оно должно найти способ, чтобы стать действен­ным, - например, путем установления или усиления какой-либо тенденции реального мира. Я понимаю, что то, о чем говорю, тавтология: когда механизм двусторонней обратной связи действует, мы можем говорить о динамическом нерав­новесии. Но об этом тем не менее стоит говорить: мышление участников всегда предвзято, но это не всегда переходит в цикл подъем — спад деловой активности. Например, быстрый рост конгломератов мог бы быть остановлен, если бы инвесторы поняли, что их концепция роста доходов в расчет на одну ак­цию была ошибочной, как только компании - конгломераты стали эксплуатировать эту концепцию. Быстрое развитие бу­ма в Азии могло быть остановлено, если бы инвесторы и кре­диторы поняли, что, хотя потоки капитала в регион и дефи­цит текущего счета были направлены на финансирование «продуктивных инвестиций», эти инвестиции могли оставать­ся «продуктивными» до тех пор, пока можно было поддержи­вать на достаточном уровне поток капиталов в регион.

И это не конец истории. Что происходит, когда участники рынка признают рефлексивную связь между основными пока­зателями и оценкой? Такое признание также может стать ис­точником нестабильности. Оно может привести к фокусированию на так называемых технических факторах в ущерб основ­ным показателям и породить спекуляцию на основании тен­денции. Как же можно тогда сохранить стабильность? - Толь­ко продолжая опираться на так называемые основные показа­тели, несмотря на тот факт, что они зависят от наших оценок. Это может быть достигнуто путем незнания. Если участники рынка не знают о рефлексивности, рынки остаются стабиль­ными до тех пор, пока какая-нибудь случайность не спровоци­рует процесс подъема — спада деловой активности. Но как мож­но сохранить стабильность, если участники рынка знают о реф­лексивности? Ответ заключается в том, что это не может быть сделано только участниками рынка; сохранение стабильности должно стать целью государственной политики.

Можно утверждать, что концепция рефлексивности сама по себе рефлексивна. Экономическая теория фактически со­действовала тенденции к равновесию, игнорируя рефлексив­ность и подчеркивая важность основных показателей. Наобо­рот, мои доводы ведут к заключению, что рынки не могут быть предоставлены самим себе. Знание о рефлексивности ведет к увеличению нестабильности, если власти не осознают этого в такой же степени и не вмешиваются в тот момент, когда не­стабильность грозит выйти из-под контроля.

Проблема нестабильности становится еще более острой. Ве­ра в основные показатели исчезает, а поведение, заключаю­щееся в следовании за доминирующей тенденцией, становит­ся массовым. Оно формируется под растущим влиянием ин­ституциональных инвесторов, результаты деятельности кото­рых измеряются относительными, а не абсолютными показа­телями, и банков - центров денежных средств, действующих в качестве участников финансового рынка, которые форми­руют его состояние и являются провайдерами (проводниками) механизмов хеджирования. Роль страховых фондов амбива­лентна: они используют леверидж, т. е. опираются на определенное соотношение заемных и собственных средств, и тем самым поддерживают непостоянство на рынке; но делают они это только в той степени, в какой их поведение может быть мотивировано абсолютными, а не относительными показате­лями деятельности. Поэтому они часто действуют в направ­лении, обратном тенденции. Поскольку финансовые рынки сами развиваются согласно историческим тенденциям, нельзя относиться легко к опасности увеличения нестабильности. Я анализирую эту опасность в главах о системе мирового ка­питализма, но перед тем как мы подойдем к этому, нам следует подробнее познакомиться с рефлексивностью и исторически­ми моделями.

 

 

4. РЕФЛЕКСИВНОСТЬ В ИСТОРИИ

 

Я рассматриваю развитие финансовых рынков как ис­торический процесс. Я также полагаю, что моя ин­терпретация имеет некоторое отношение к истории в целом, при этом я имею в виду не только историю человече­ства, но и историю всех форм человеческого взаимодействия. Люди действуют на основании несовершенного знания, и их взаимодействие друг с другом рефлексивно.

Как отмечалось раньше, мы можем разделить все события на две категории: случайные, повседневные события, кото­рые не вызывают изменения в восприятии, и уникальные, ис­торические события, которые влияют на сложившиеся мне­ния участников и ведут к дальнейшим изменениям господ­ствующих условий. Такое разделение, как мы отмечали ранее, представляет собой простую тавтологию, но оно полезно. Пер­вая категория событий чувствительна к анализу равновесия, вторая — не чувствительна, поэтому она может быть понята только как часть исторического процесса.

В повседневных событиях ни функция участника, ни ког­нитивная функция не претерпевают значительных изменений. В случае уникальных, исторических событий обе функции ре­ализуются одновременно таким образом, что ни представле­ния участников, ни ситуация, с которой эти представления связаны, не остаются такими же, какими они были раньше

Именно это и оправдывает описание таких событий как исто­рических.

Исторический процесс, как я его вижу, является откры­тым, т. е. неокончательным. Когда в ситуации действуют ду­мающие участники, последовательность событий не ведет пря­мо от одного ряда событий к другому; скорее она соединяет факты и восприятия, а также восприятия и факты — подобно некой нити. Но история — это особенный вид нити, или свя­зи. Две связанные стороны представляют собой различные ма­терии; фактически только одна сторона материальна, другая же — состоит из идей участников исторического процесса. Эти две стороны никогда не совпадают, а расхождения между ни­ми определяют ход событий, который как раз и соединяет их вместе. Узлы, которые уже были завязаны, имеют определен­ную форму, но будущее — открыто в том смысле, что оно мо­жет сложиться иначе. Феномены истории значительно отли­чаются от явлений природы, по отношению к которым — для объяснения прошедшего и предсказания будущего — могут быть использованы универсально действующие законы.

Необходимо признать, что теория, представляющая исто­рию в виде некой «нити», является своего рода диалектикой, или связью между нашими мыслями и реальностью. Ее мож­но рассматривать как некий синтез идеалистической диалек­тики Гегеля и диалектического материализма Маркса. Гегель предложил диалектику идей, которая в конечном итоге при­ведет к концу истории: т. е. к свободе. Маркс, а точнее Эн­гельс, предложил антитезис, утверждая, что идеологическую надстройку определяют условия производства и производ­ственные отношения. Теорию «нити» можно рассматривать как их некий синтез. Не идеи и материальные условия, воз­никающие самостоятельно диалектическим образом, а взаи­модействие между ними — приводит к диалектическому про­цессу. Единственная причина, почему я не хочу использовать слово «диалектический», заключается в чрезмерно тяжелом идеологическом багаже, который сопровождает это понятие. Ведь Маркс предложил детерминистическую теорию истории, а она диаметрально противоположна моей позиции. Взаимодействие между материальным и идеальным интересно имен­но потому, что они не соответствуют друг другу и не опреде­ляют друг друга. Отсутствие соответствия не просто усилива­ет предвзятое мнение участников истории, но и делает это мнение причиной реальных событий. Ошибки, неверные по­нимания и трактовки событий, ошибочные концепции участ­ников играют в исторических событиях ту же роль, что и му­тации генов в биологических процессах: они творят историю.

 

 

Цикл подъем - спад деловой активности

 

Я утверждаю, что развитие цикла подъем — спад деловой активности имеет такое же отношение к истории в целом, как и к динамике состояния финансовых рынков. Нет необходи­мости повторять, что это не единственный путь, по которому может пойти история. Также возможно, что господствующее предвзятое мнение и доминирующая тенденция изначально являются самокорректирующимися в такой степени, что про­цесс развития цикла подъем — спад деловой активности даже и не начинается. Иногда господствующее предвзятое мнение может быть скорректировано на раннем этапе. Процесс само­стоятельной корректировки является менее значимым, но встречается достаточно часто. Большинство исторических со­бытий вообще не имеют ни регулярной формы, ни повторя­ющейся модели. Это происходит потому, что реальность яв­ляется бесконечно сложной, и любой процесс, который мы можем выделить для рассмотрения, взаимодействует с рядом других процессов.

Развитие цикла подъем — спад деловой активности приоб­ретает определенную значимость постольку, поскольку он свя­зывает состояние, близкое к равновесию, с состоянием, дале­ким от равновесия. Я могу продемонстрировать свои рассуж­дения на конкретном историческом примере: рост и падение советской системы. Я был активно вовлечен в последнюю ста­дию процесса падения и как участник руководствовался тео­рией истории, которую я здесь разъясняю. Я предложил свое объяснение процессу развития цикла подъем - спад в работе Opening the Soviet System («Открывая советскую систему»), ко­торую я опубликовал в 1990 г. Вот, что я там писал:

«Первоначальное предвзятое мнение и первоначальная тенденция привели к закрытому обществу. Существовало взаимно усиливающееся отношение между жесткостью дог­мы и суровостью общественных условий. Система достиг­ла своего зенита в последние несколько лет правления Ста­лина. Она стала всеобъемлющей: форма правления, эко­номическая система, территориальная империя и идеоло­гия. Система была всеобъемлющей, изолированной от внешнего мира и жесткой. Но расхождение между реаль­ным положением вещей и его официальным объяснением было настолько велико, что положение дел можно было считать статическим неравновесием.

После смерти Сталина был краткий период, момент истины, когда Хрущев вскрыл некоторую часть правды о правлении Сталина, но в конце концов иерархия систе­мы снова набрала силу и система самостоятельно восста­новилась. Начался период полумрака, когда догма сохра­нялась административными методами, но больше не под­держивалась верой в ее действенность. Интересно, что жесткость системы усилилась. Пока у руля партии нахо­дился живой тоталитарный лидер, линия Коммунистиче­ской партии могла меняться по его прихоти. Но теперь, когда режимом управляли бюрократы, эта гибкость ис­чезла. Одновременно ослабел и ужас, заставлявший лю­дей принимать коммунистическую догму, начался — сна­чала незаметный — процесс упадка. Экономические ин­ституты стали добиваться положения любыми средства­ми. Поскольку ни один из них не пользовался настоящей автономией, они были вынуждены заняться бартерным обменом с другими институтами. Постепенно сложная си­стема заключения сделок между экономическими инсти­тутами заменила то, что, как предполагалось, было цен­тральным планированием. В то же время развивалась Heофициальная, или теневая, экономика, которая допол­няла официальную систему и заполняла оставляемые ею бреши. Этот период полумрака сейчас называется пери­одом застоя. Неадекватность системы становилась все бо­лее очевидной, нарастала необходимость в реформах.

Реформы ускорили процесс дезинтеграции, поскольку они ввели или легитимизировали альтернативы в то вре­мя, когда для выживания системе нужны были именно альтернативы. Экономические реформы на начальном этапе были успешными во всех коммунистических стра­нах, но Советский Союз был заметным исключением. Ки­тайские реформаторы назвали этот этап Золотым перио­дом, когда существовавший акционерный капитал был пе­реадресован и направлен на удовлетворение нужд и за­просов потребителей. Но все движения реформ основа­ны на неправильном представлении: система не может быть реформирована, потому что она не допускает эко­номического распределения капитала. Когда существую­щий потенциал был полностью переориентирован, про­цесс реформ начал сталкиваться со сложностями.

Почему так происходит — становится понятно теперь. Коммунизм изначально задумывался как противоядие ка­питализму, который изолировал работника от средств про­изводства. Вся собственность была взята под контроль го­сударства, государство стало воплощением коллективного интереса, как это было определено Партией. Таким обра­зом, Партия оказалась ответственной за распределение ка­питала. Это означало, что капитал распределялся не на основании экономических соображений, а на основании политических и квазирелигиозных догм. Самая лучшая аналогия для объяснения этого явления может быть найде­на в строительстве пирамид фараонами: часть ресурсов, направляемая на инвестиции, была максимально увеличе­на, в то время как экономическая выгода, получаемая от этого, была минимальной. Другое сходство заключалось в том, что инвестирование приняло формы монументальных проектов. Мы можем рассматривать гигантские гидроэлек­тростанции, сталелитейные заводы, мраморные залы мо­сковского метрополитена и небоскребы сталинской архи­тектуры как своего рода пирамиды, построенные совре­менным фараоном. Гидроэлектростанции на самом деле производят энергию, а сталелитейные заводы — выпуска­ют сталь, но если сталь и энергия используются для соору­жения еще большего числа электростанций и сталелитей­ных заводов, экономический эффект не намного превы­шает эффект от строительства пирамид.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: