Глава II. «Кэмбриджское руководство к Л. Толстому».

Глава II. «Кэмбриджское руководство к Л. Толстому».

 

В 2002 году в Кэмбридже вышел в свет сборник статей о Л. Н. Толстом – «Кэмбриджское руководство к Л. Толстому» // The Cambridge companion to Tolstoy. [90]

Редактором сборника и автором одной из статей выступила Донна Тассинг Орвин, уже на протяжении нескольких лет являющаяся редактором журнала «Tolstoy Studies Journal».

Сборник включает в себя статьи ведущих толстоведов и славистов США и Англии.

Книга состоит из трех частей.

Первая часть – «Три романа», состоит из трех статей: «Война и мир» Гэри Сол Морсона[91], «Анна Каренина» Барбары Лённквист[92], «Воскресение» Хью Маклина[93].

Вторая, названная составителями «Жанры», также включает три статьи:

«Л. Толстой как писатель популярной литературы» Гэри Джэна[94], «Длинная короткая история у Л. Толстого» Ричарда Фриборна[95] и «Л. Толстой на сцене на сценах Парижа, Берлина и Лондона» В. Гарет Джонс[96].  

Третья, под названием «Общие темы», состоит из семи статей, посвященных анализу творчества Л. Н. Толстого. Перечисляем их: «Развитие стиля и темы у Л. Толстого» Лизы Кнапп[97], «История и автобиография у Л. Толстого» Андрю Уотчела[98], «Женщины, сексуальность и семья у Л. Толстого» Эдвины Круз[99], «Л. Толстой в ХХ веке» Джорджа Клэя[100], «Тема мужества в творчестве Л. Толстого» Донны Тассинг Орвин[101] и «Эстетика Л. Толстого» Кэрила Эмерсона[102].

Наиболее интересными нам показались следующие работы: введение к сборнику редактора Донны Тассинг Орвин, статья Э. Круз о проблемах женщины, сексуальности и семьи у Л. Толстого, а также работа Дж. Клэя, посвященная анализу проблемы восприятия творчества Л. Толстого в литературе ХХ века. Перевод этих статей мы и предлагаем в данной работе.

Несколько слов об авторах этих статей. Донна Тассинг Орвин – профессор кафедры славянских языков и литературы университета Торонто, главный редактор журнала «Tolstoy Studies Journal», автор большого числа работ о Л. Толстом, одна из последних её публикаций, помимо статей для сборника «Кэмбриджское руководство к Л. Толстому», - «Искусство и мысль Л. Толстого, 1847 - 1880»[103].

Эдвина Круз – профессор русского языка и заведующая кафедрой русского и восточноевропейских языков в Маунт Хольок Колледж (Mount Holyoke College). Она занимается преподаванием русского языка, её исследовательские интересы включают: роман, драму, творчество Л. Толстого, А. Чехова. Её текущее исследование, связанное с русской культурой, с особенным акцентом на творчестве Л. Толстого, отражено в её последних публикациях. Профессор Круз – бизнес-менеджер «Tolstoy Studies Journal».

Джордж Клэй – писатель, эссеист, обозреватель. Его работы появлялись в «Нью - Йоркер» (The New Yorker), «Лучшие американские новеллы» (The Best American Short Stories), «Интернэйшенл фикшн ревью» (The International Fiction Review). В 1998 г. вышла его монография «Феникс» Л. Толстого: от метода к значению в «Войне и мире»[104].  

Донна Тассинг Орвин. Толстой как художник и общественный деятель[105].

 

Граф Лев Толстой, один из выдающихся романистов мира, пришел в литературу не сразу, и даже став известным писателем, он продолжал делать и другое. В 1852 г. он вступил волонтером в армию и начал карьеру военного. В разные периоды своей жизни он уделял внимания то сельскому хозяйству, то педагогике и различным социальным преобразованиям больше, чем литературе, которую, более того, он не раз оставлял для более важных дел. Как он однажды гордо сказал, он и Лермонтов, в отличие от Пушкина и Тургенева, не были литераторами[106]. [107] < …>

Он очень остро чувствовал потребность в славе. Он рассказывал своей жене, что когда читал на охоте в 1852 году благоприятный отзыв на «Детство», он «прослезился от радости»[108]. Как он не раз упоминал в ранних дневниках и набросках к ранним работам, он смотрел на читателя как на потенциально близкого друга. Эту установку прозы сентименталистов Толстой использовал в своих личных и профессиональных целях. (Многие критики объясняли его потребность в понимании, доверительности с ранней потерей матери - ему не было тогда ещё и трех лет, и отца, когда не было девяти). Даже в преклонные годы, в 1890-е, он говорил своему последователю (П. А. Сергеенко), что поскольку он более не заботится о славе, он теперь хочет «высказать свои самые искренние и задушевные мысли»[109].

Мотивы писательского труда у Толстого были отчасти исповедальными, а кроме того, у него была ещё одна причина для художественного творчества. Как и многие люди, он представлял себе жизнь вымышленную как средство для понимания и контроля над жизнью реальной. Очень часто поэтому его произведения являются контрапунктом его жизни того времени, когда он их создавал, и представляют собой решения реальных жизненных проблем. Так, например, он написал «Анну Каренину» со счастливой концовкой (для Левиных) в то время, как сам он переживал затянувшийся жизненный кризис, который начался как раз после завершения им «Войны и мира» в 1869 г., и который в итоге привел к «Исповеди», где он открыто отрекается от своей предшествующей жизни. Но с возрастом пропасть между искусством и жизнью начинает уменьшаться. Всегда склонный к радикальному экспериментированию, Толстой все больше и больше старался «прожить» те способы решения проблем, которые он отстаивал в своих книгах. Противоречия между его жизнью и его теориями привели в конце концов к реальному заключительному жизненному кризису. В возрасте восьмидесяти двух лет, 28 октября 1910 года, после двадцати пяти – с перерывами – лет угроз, Толстой все-таки уходит из дома, чтобы начать новую жизнь, более сообразную с его идеями. Может быть, было хорошо для него, что он умер чуть больше, чем через неделю после ухода, на железнодорожной станции Астапово. Его смерть - одна из тех хорошо сделанных концовок, от которых он отказывался в своих произведениях, поскольку «жизнь не такова». Если бы он выжил, для него бы это означало возврат к борьбе и парадоксам. На один из таких парадоксов указала мне в частной беседе биограф Толстого Лидия Дмитриевна Громова – Опульская: только благодаря преданной заботе о нем Толстой был жив в 1910 году, однако, в конце концов, оставил свою жену. Как только он её покинул, он сразу умер.

Знаменательно, что, по мнению Толстого, характерный недостаток поэтов – тщеславие, самое низшее проявление политической страсти – любви к славе. Известный пацифист и анархист, он считал, что политика по своей природе испорчена, и, будучи общественным деятелем, сам был в основе своей испорчен, ведь уже в двадцать три года он почувствовал, что был рожден «принимать большое влияние в счастии и пользе людей» (Дневники, 29 марта 1852 года). Толстовед Борис Эйхенбаум сравнивал его с Наполеоном, и в честолюбии, и в успешном маневрировании, чтобы более пятидесяти лет оставаться уместным в развивающейся литературной и культурной среде[110]. Его величайшее политическое достижение, в котором он равен Гомеру, Данте, Шекспиру, Гёте и Пушкину, - его роль основополагающего писателя нации. Он достиг зрелости в 1840 – 1850-ые гг., как раз тогда, когда русские боролись за свое самоопределение как современной нации, и его работы способствуют этому проекту национальной самоидентификации. Со времени своего появления роман «Война и мир» воспринимался как основополагающий эпос, русская «Илиада».

И личные обстоятельства Толстого, и время, в которое он жил, сформировали его политические взгляды. Его отец, офицер во время наполеоновских войн, был взят в плен и затем освобожден во время захвата Парижа в 1814 году. После пяти лет работы в правительстве, он ушел в отставку и уехал в имение своей жены Ясную Поляну, где и родился Толстой. Толстые владели восемьюстами крепостных, и их благосостояние ни от кого не зависело, но они были членами аристократии, политическая сила которой постоянно разрушалась по время правления Романовых. Толстой вырос при Николае I, пришедшем к власти после неудавшегося дворянского восстания и пытавшегося сосредоточить - насколько возможно- власть в своих руках. Николаю нужны были солдаты, а не советчики, и для него аристократия была лишь кастой военных. Толстой однажды сказал своему другу и биографу Эльмеру Мооду, что русские свободнее англичан, которым приходится заниматься политикой. Однако Моод, со своих позиций, сделал предположение, что изоляция от тяжелых практических вопросов управления делает русских склонными к «очень радикальным решениям»[111]. О самом Толстом он сказал, что «у Толстого нет адекватного ощущения себя ответственным членом сложного сообщества, с мнениями и желаниями которого необходимо считаться. Напротив, он склонялся к тому, чтобы с необычайной живостью осознать личный долг, обнаруживаемый работой собственного сознания и интеллекта, не интересуясь систематическим изучением социального образования, частью которого он был»[112].

Толстой автобиографичен, когда описывает главного героя «Казаков», молодого Дмитрия Оленина, накануне его отъезда на Кавказ.

«В восемнадцать лет Оленин был так свободен, как только бывали свободны русские богатые молодые люди сороковых годов, с молодых лет оставшиеся без родителей. Для него не было никаких – ни физических, ни моральных оков; он все мог сделать, и ничего ему не нужно было, и ничто его не связывало. У него не было ни семьи, ни отечества, ни веры, ни нужды».

Помимо этого, «Казаки», начатые в 1952, но опубликованные только в 1863, обнаруживают и ещё одно умонастроение писателя. Оленин остерегается связать себя с чем - или кем-либо, сковывающим его свободу, но в то же время сознательно ищет цель, «сильное желание или идею», ради которых он был бы готов пожертвовать собой и своею свободой. Ощущение личной свободы, - с одной стороны и идеализм - с другой были типичны для молодых людей в России накануне освобождения крестьян в 1861 году.

Как потомственный аристократ, Толстой был интересовался политикой: в университетские годы он начал комментарии к «Наказу» Екатерины Великой, и в 1849 году он даже думал о гражданском карьере. Он пошел в армию в 1852. Как артиллерийский офицер, он служил на передовых во время Крымской войны, и был свидетелем коррупции и фаворитизма, которые, по его мнению, подрывали героические усилия русских солдат на полях сражений. Как и князь Андрей в «Войне и мире» он предлагал реформы вышестоящим, но эти попытки ни к чему не привели. Политический анархизм Толстого, сформировавшийся позднее, происходит частично и из этих разочарований. Его опыт говорил ему, что исполненная смысла и свободная жизнь возможна только за пределами политики, и это стало его точкой зрения на всю жизнь. В его произведениях, герои проходят через воспитание, которое отвращает их от политики так же, как отвернулся от неё и сам писатель. И все же, так как почти все произведения Толстого затрагивают вопрос отношения индивидуума к обществу, они неизбежно имеют и политическую сторону. Парадоксально для нас, он стремился к социальному устройству, исключающему представительное правление, в которое он не верил. Да и почему вдруг ему верить в него? Не важно, сколько реформ за время жизни Толстого проводили, начиная со времени поражения в Крымской войне, цари из династии Романовых, с целью модернизировать Россию, никто из них по собственной воле не отступился от своей власти ни на йоту. Каждый из них оставлял за собой право аннулировать закон, таким образом делая его бессильным. И удивительно ли, что Толстой рассматривал политические организации как несправедливые инструменты для угнетения слабых сильными? Именно так по большому счету и обстояло дело в России в эпоху Толстого.

 Многие русские надеялись на то, что уничтожение крепостного права даст импульс к развитию новых социальных связей. Не случайно, что роман «Война и мир» был написан в десятилетие после освобождения крестьян. В нем Толстой изображает всех русских людей, действующих согласованно, как модель будущей гармоничной нации. Он сознательно сводит до минимума межклассовые противоречия во время войны с Наполеоном и он настаивает, что дворянство – главные действующие лица романа, поддерживают войну наряду с солдатами из крестьян и купцами. Фактически, однако же, уничтожение крепостного права и его последствия скорее обострили социальные проблемы в Росси, чем смягчили их. Освобождение крестьян разрушило экономические основания жизни дворянства, и, хотя были предприняты бесполезные усилия избежать этого результата, разорило крестьян, освободив их без земли. Миграция в города увеличила число городского пролетариата, который в конце концов стал центром революционной агитации. С конца 1870-ых решительное преследование правительством левых группировок (которые сначала проводили свою агитационную деятельность в деревнях, и только с 90-ых годов сконцентрировались в городах) усилило борьбу.

Личный кризис Толстого, изображенный в «Исповеди» (1881), был вызван как политическими, так и личными обстоятельствами, и он органично связан с политическим радикализмом, которому Толстой отдался, вскоре после того, как написал «Исповедь». Начиная с 1880-ых годов, он призывает к ликвидации государства и установлению на его месте вселенского христианского братства, в котором свободно организованные небольшие сообщества поддерживали бы друг друга и никто бы не тиранил своих братьев. В трактате «Так что же нам делать? » (1882-86) он заявлял, что государства с их армиями и полицией помогают богатым и влиятельным угнетать бедных. Привилегированные сословия утверждают, что освободили себя от необходимости работать для того, чтобы быть полезными другим. Но Толстой оспаривает это мнение, говоря что «нет деятельности государственной или общественной, которая не считалась бы очень многими людьми вредным», и поэтому так называемая полезность привилегированных всегда навязана силой тем людям, которым она призвана помогать. Не существует такого правления, на которое бы каждый человек дал согласие, а только такое было бы справедливо. Все правители, демократические или иные, должны были бы признать, что «главное побуждение их – личная выгода» (гл. 27). Трактат «Так что же нам делать? » был написан во время периода политического кризиса: панслависты чрезвычайно критиковали переговоры по итогам русско-турецкой войны 1877 года, в конце 1870-ых правительство намеревалось уничтожить народническое движение, в 1881 году радикальными народниками был убит Александр II. Толстой предостерегал, что революция не только неизбежна, но была предотвращена лишь обманом предыдущие 30 лет, со смерти Николая I и поражения в Крымской войне (гл. 39).

Пятнадцатью или около того годами позже, около 1900-х гг. в трактате «Рабство нашего времени» обвинение Толстым существующего русского строя распространялось на все современные способы лечения общественных болезней, включая марксизм, приобретший значение в России только в 1890-е гг. Он прямо утверждал, что до тех пор пока люди, богатые или бедные, настаивают на образе жизни, основанном на прежних стандартах благосостояния, рабство будет необходимо для его поддержания. И проблемой, по мнению Толстого, было улучшение условий жизни рабочих, которые сами были развращены жизнью в городе. Необходим был возврат к сельской жизни, где люди трудились бы осмысленно в естественных условиях. Любое сотрудничество, необходимое таким сообществам, удовлетворяло бы всех всеми.

На склоне лет Толстой считал, что политические интересы – это зло, которое необходимо преодолеть для того, чтобы Царство Божие было установлено на земле. Практически наименее убедительная часть его политической программы – это его утверждение, что если каждый будет жить согласно советси, тогда все мы жили бы в гармонии. Тысячи лет свидетельств о противоположном не поколебали Толстого в этой «простой» идее. Он приписывает все несправедливости прошлых лет преступлениям богатых и влиятельных, и, кажется, думает, что в будущем всех виновников можно будет убедить исправить свои поступки. Он представляет, что плоды прошлого поведения связаны с телесным, животным существованием. Могущественные хотят управлять слабыми, чтобы не работать самим и чтобы удовлетворять свои плотские потребности. Но, хотя он и не подчеркивает это, он не забывает о любви к славе, которую князь Андрей в «Войне и мире» определяет как желание, которое других, даже тех, кого он презирает, привлекает в нем. Страсть требует сотрудничества с другими и, следовательно, политики. В трактате «В чем моя вера» Толстой утверждает, что стремление к «земному счастью», которое, хотя он и не упоминает это, содержит в высшей своей точке любовь к славе, происходит из страха перед смертью. Мы потворствуем своим страстям и стремимся продлить наше существование, властвуя над другими в попытке забыть или даже избежать смерти, но поскольку смерть неизбежна, было бы мудрее отречься от бессмысленных дел и жить вне бремени материальных потребностей.

Хотя Толстой думал, что по большей части люди действуют в соответствии со своими чувствами, а не мыслями, он никогда не прекращал попыток взывать к разуму в себе и в других. (Фактически, он становился более, а не менее рационалистом с годами, и поэтому более походил на мыслителя эпохи Просвещения). В течение своего недолгого пребывания в Казанском университете в 1847 году, он изучал философию и вел дневник. Как мыслитель, Толстой в большей степени моралист, нежели метафизик: у него всегда находятся практические, нравственные причины для философствования. Дидактическая сторона делала его настоящим учителем. Педагогика, к которой он в разных формах обращался в течение своей жизни, не была для него второстепенной работой, он полагал, что это менее личная, а потому более убедительная причина писать. Уцелевшие философские записи студенческих дней соотносятся с дневниками, как теория с практикой. Его дневники устанавливают правила, основанные на философских обобщениях, и свидетельствуют о прогрессе в моральном развитии Толстого (или, чаще, о его вероотступничестве). В 1920 году Эйхенбаум, читая эти ранние неопубликованные работы, установил, что художественные произведения Толстого уходят корнями в его дневники[113], но и философские отрывки также важны. Его переключение с философии на художественную литературу скорее было вопросом стратегии, нежели темперамента. По мнению Толстого, назначением обеих было назидание с целью привести читателя к добродетели и свободе через воспитание[114]. Неудача его ранних попыток контролировать и направлять свою жизнь и последствия его руссоистской философской ориентации привели его к заключению, что образование должно проводится не посредством убеждения и философствования, и через чувства и, следовательно, искусство.

В искусстве, которое выросло из идущих вместе чар детализации и философских обобщений, молодой Толстой преследовал две цели: воспроизвести реальность и организовать её согласно высшей нравственной истине. Все художественные произведения Толстого отчасти автобиографичны. Он был убежден, что правда находится в личном опыте, и следовательно, то, что он извлек из самоанализа можно применить ко всему человечеству в целом. Этот посыл лежит в основании всего его искусства, начиная с его первой великой работы – трилогии «Детство – Отрочество - Юность», в которой он попытался воспроизвести первые три этапа жизни. Четвертый этап описан в другом шедевре молодого Толстого - повести «Казаки».

Вера Толстого в то, что всякое знание нуждается в обосновании личным опытом, так же повлияло на его поэтику. Он работал над стилем, который бы вовлекал читателя в изображение характера, прежде всего апеллируя к личному восприятию и воспоминаниям читателя. Успех этой техники дал уже в XIX веке Толстому репутацию величайшего реалистического писателя. Для здания своего трезвого реализма Толстой развил повелительный тон рассказчика, голос, впервые прогремевший в «Севастопольских рассказах», написанных в ответ на разные этапы осады Севастополя во время Крымской войны. Хотя этот тон и может показаться безличным, было бы ошибкой назвать его объективным, или, более того, логическим. Это сам Толстой говорит со своим читателем, тоном, который напоминает о его собственном наставнике Жан-Жаке Руссо. В художественных произведениях Толстого этот голос не доминирует, в отличие от философских, публицистических и прочих его сочинениях, но везде намерение писателя остается неизменным: заразить читателя своими чувствами и мыслями. Уже в 1853 году он объявил, что его «главный интерес» в любой литературной работе был «характер автора»: «Самые интересные работы – те, в которых автор стремится спрятать свою точку зрения, но остается последовательным в своих убеждениях, где бы он ни появлялся». (1 ноября 1853 года). Однажды определив художественное место данного рассказчика, читатель сможет, кроме того, и идентифицировать его мысли. В нехудожественных работах, автор выходит из тени придуманных повествователей, но все же он опирается на множественные иносказания и дополнительные линии повествования, чтобы довести до читателя свою мысль. Другими словами, даже здесь, взывая больше к чувствам, нежели чем к разуму, для философских целей, он все же выступает более как поэт, нежели философ.

Философия Толстого, развиваясь со студенческих лет, сосредоточилась на сложных проявлениях психологии человека. В 1857 году, в набросках к никогда не законченной второй части «Юности» он объяснял:

«Помню, что основание новой философии состояло в том, что человек состоит из тела, чувств, разума и воли, но что сущность души человека есть воля, а не разум, что Декарт, которого я не читал тогда, напрасно сказал Cogito, ergo sum, ибо он думал потому, что хотел думать. Следовательно, надо было сказать: volo, ergo sum. На этом основании способности человека разделялись на волю умственную, волю чувственную и волю телесную»[115].

И даже хотя воля – это суть человеческой натуры, воля сама по себе не объединяющая сила и этой психологической модели. Нравственной целью, которую Толстой ставил перед собой, была организация его души так, чтобы разные её части находились в гармонии. Для того чтобы это произошло надо чтобы «воля разума» управляла всеми остальными «волями». Как Толстой вскоре обнаружил, разум сам по себе может легко сбиться с пути. Особенно чинил препятствия «большой разум», который, будучи предоставленным самому себе, позволил бы себе опасные умственные упражнения, что разрушило бы его бессознательные нравственные инстинкты и привычки, не предоставив взамен ничего осознанного. В начале 1850-ых Толстой прочитал «Исповедание веры Савойского викария» из романа «Эмиль, или О воспитании» Руссо и принял для себя решение викария избегать любой метафизики, кроме той, что необходима для объективного обоснования нравственной свободы и закона. Теперь он навсегда оставил попытки напрямую связаться с Богом или метафизической истиной, и становится трансценденталистом, которым и остается, хотя и в разной степени, на всю жизнь.

В начале 1880-ых Толстой начинает видеть в себе в большей степени мудреца и учителя, чем художника. В отличие от художников, гуру полагаются на ясно сформулированные нравственные учения, и в первую половину этого десятилетия Толстой как раз занимался разработкой такого учения. Как параллель и как противоположность его автобиографическим проектам 1859-ых, он планировал и в значительной степени выполнил большую работу, состоящую из «Исповеди» (1879-82), «Исследование догматического богословия» (1879-81, 1884), «Четвероевангелие» и «В чем моя вера» (1882-84). Через все четыре части были согласованно выстроены от описания Толстым кризиса веры («Исповедь»), через изучение и развенчание современного христианства к утверждению веры в том, виде, в каком она исповедовалась им самим и была рекомендована другим («В чем моя вера»).

Христианство Толстого опиралось на этику и было антиметафизическим. Бог недоступен кроме как через «знание смысла человеческой жизни» («В чем моя вера», гл. 9). Это знание прогрессивно и нравственно: только когда человек отвергает, посредством опыта и силы знания «иллюзорность конечного», тогда он обратится и уверует в «бесконечное». На практике это означает нравственную эволюцию от жизни телесной, сконцентрированной на себе и семье, к жизни, сконцентрированной на благополучии других. Социальные теории Толстого, развитые в это время, исходят из этого главного посыла. В 1881 году он начал проводить зимние месяцы в Москве и впервые столкнулся с городской беднотой. В ответ на это он написал сначала впечатляющее описание того, что он увидел, озаглавленное «О переписи в Москве», а потом трактат «Так что же нам делать? ». В более поздних работах он утверждал, что филантропия – не способ разрешения социальных противоречий. Вместо этого, богатые должны оставить свой праздный образ жизни и улучшить жизнь бедных и всего общества. И это решение он применял и к самому себе. В 1880-е он усиленно старался изменить свою жизнь, чтобы сделать её сообразной с его новыми идеями, и противодействие его жены привело к их отчуждению друг от друга. Уже в 1884 году он предпринял первую попытку уйти из дома.

Толстой настаивал на том, что личная нравственная реформа важнее, чем общественные действия, которые сами по себе, без должного морального отношения, не имели бы продолжительных результатов. В любом случае, правильно организованное общество не потребовало бы широкомасштабной и институциональной социальной работы, потому что каждый сам был бы способен одеть и прокормить себя. В 1891-92 гг., несмотря на позицию правительства по поводу голода, Толстой продолжал защищать необходимость помощи голодающих в своих статьях по этому вопросу; он и его семья организуют помощь голодающим в своей и соседних областях. Когда Толстой только начинал свою деятельность, царское правительство отрицало серьезность и даже сам факт существования голода, поскольку частично было в нем виновато. Статья Толстого «О голоде» была запрещена, после чего Толстой приготовил её для перевода и опубликования в нескольких зарубежных странах. Частично в результате общественного интереса, вызванного этой и другими статьями Толстого, в голодные местности стала поступать помощь из России и из-за рубежа.

Уже знаменитый как величайший живущий русский писатель и нравственный авторитет, теперь Толстой стал общественным деятелем и громоотводом для политических диссидентов. В начале 1890-ых его много читали заграницей: фактически, с тех пор как его противоречивые статьи и некоторые из его художественных произведений были запрещены на родине, они сразу были переведены и распространены повсюду, так что иностранные читатели имели к ним более свободный доступ, нежели русские. Читатели со всего мира, так же как и у него на родине, ответили на его призыв сердца, который распространял новую религиозную веру, основанную на разуме и нравственности больше, чем на догматах. В 1891 году Эрнест Говард Кросби (Ernest Howard Crosby) (1856 - 1907), преуспевающий дипломат из известной нью-йоркской семьи, обосновавшейся в Александрии (Египет), прочитал во французском переводе «О жизни», философское объяснение новых идей Толстого. Кросби незамедлительно написал Толстому о том, как сильно подействовало на него это сочинение: «Хотя я и был воспитан в христианской среде, я никогда раньше не видел и не чувствовал действительную тайну учения Христа и настоящие обоснования нашей веры и наших надежд. Все, что вы говорите, отзывается в моем сердце, и все это так удивительно просто и так очевидно»[116]. Эта сочинение изменило жизнь Кросби. Он оставил работу и стал главным защитником и последователем Толстого в США. < …>

В 1890-е гг., в период империалистических войн, Толстой был вовлечен в пацифистское движение. Он использовал свой огромный писательский авторитет для борьбы с причинами войны в России и по всему миру, и многие его работы этого периода написаны в поддержку пацифистов. Его учение повлияло на Ганди в Индии, на движение киббутсов в Палестине, а на родине его моральный авторитет соперничал и даже часто превосходил авторитет царя и церкви. На родине Толстой был и героем сопротивления. Обличителем царского самодержавия. Есть что-то от исторической иронии в том, что мы читаем сегодня Толстого по большей части из-за его описаний дворянской жизни, а не из-за его поздних, обличительных работ. В этом смысле, эти сочинения, столь известные в своё время, стали жертвой собственного успеха: в некоторой степени и из-за них тот режим и тот мир, который они обличали, исчезли.

 В 1880 г. сам Толстой объявил громко и отчетливо, что он изменил свое направление настолько, что его сочинения последующего десятилетия, и художественные и публицистические, могут быть поняты как его попытка пересоздать себя как иное психологическое существо. Для такого решения были личные причины, основные – старение и различные смерти в семье. Сам он думал, что эти «биологические» происшествия образумили его и привели в конце концов к правильному пониманию мира. Когда он писал «Войну и мир», он верил в то, что природа нравственна, и нуждается только в том, чтобы быть полностью отображенной в искусстве, которое по своей сути миметично, а не дидактично. Поздний Толстой меньше верил в слияние природы и нравственности и использовал искусство для передачи урока нравственности от повествователя, который теперь становится персоной автора, направленной на то, чтобы «заразить» читателя[117].

Другая причина, которой он объяснял свою эволюцию, - это то, что в зрелые годы он перестал верить в естественное соединение эстетики и этики[118]. Следствие этой перемены в образе мыслей нашло художественное воплощение в метафоре, которую он раскрывает в «Исповеди». В третьей главе, Толстой сравнивает себя, каким он был юношей, с ранним некритичным принятием «совершенствования» и прогресса как достойных целей в жизни, с беспомощным пассажиром, которого «несет в лодке сквозь ветер и волны» и который на естественный вопрос: «Куда мы направляемся» даст ответ «куда-то». В конце четвертой главы он повторяет, что «чужая жизнь несла меня на своих волнах, пока я верил, что жизнь имеет смысл, хоть я и не умею выразить его». В десятой главе он определяет обычных людей как тех, кто научит его смыслу жизни и которые «живут и нас с Соломонами вынести на своих волнах жизни». Двенадцатая глава заканчивается длинной метафорой, которая содержит в себе художественный образ раннего периода жизни толстого и изменений в его взглядах. Погрузившись в лодку, впервые упомянутую в третьей главе, взяв руки весла и направившись к другому берегу, он попадает в течение. Сперва он добросовестно работал, но потом, под влиянием окружающих, бросил весла и стал плыть по течению. И лишь когда несчастье стало принимать угрожающие размеры, он оглянулся, увидел крестьян – гребцов, которые по-прежнему двигались к другому берегу, и, присоединившись к ним, спасся.

Читатели Толстого, следуя логике этого художественного образа до его кульминационного момента в двенадцатой главе, неизбежно вспоминали сравнение истории с великим океаном в первом эпилоге «Войны и мира» и объяснения автора, что каждый человек, пока занят своими собственными делами, неосознанно играет какую-то роль в течениях и сдвигах океана, который отражает неизвестную волю Бога в истории[119]. < …> В своем великом романе, Толстой позволяет нам следовать этому потоку до тех пор пока нас не покидает человечность, и политическая и историческая жизнь поглощены у него природой. В «Исповеди», метафора реки представляет не только человеческую историю, но и соединение психической жизни, страстей и чужого, разлагающего мнения – все то, чему, по мнению Толстого тогда, человек должен противостоять. В «Воскресении» метафора реки вновь повторяется, но здесь она раскрыта как яростный весенний разлом льда: этот образ сопровождает соблазнение Масловой Нехлюдовым. < …>

 Как выше было сделано предположение, изменение образа моря в мыслях Толстого отражает и изменение его отношения к искусству. В «Исповеди» он объясняет, что в ранний, ошибочный период (когда он написал «Войну и мир» и «Анну Каренину»), он полагал, что искусство только миметично: «отражения жизни всякого рода в поэзии и искусствах доставляли мне радость, мне весело было смотреть на жизнь в это зеркальце искусства … эта игра светов и теней – комического, трагического, трогательного, прекрасного, ужасного в жизни – потешала меня» (глава 4). Когда он осознал, что жизнь не имеет смысла, сама идея искусства не изменилась, но подражание (мимесис) стало «или ненужно, излишне и смешно, или мучительно». В этом отрывке не сказано, но подразумевается, что раньше Толстой отождествлял жизнь и её нравственное значение, и искусство как «зеркальце» было замечательным средством, чтобы отобразить правду и добро. Позже, когда он пришел к убеждению, что нравственность требует отказа от «игры светов и теней», которую так красноречиво защищает Стива Облонский в «Анне Карениной», его искусство, более не имеющее главенствующего значения, официально полностью подчинено задаче борьбы с самим собой и по большей части становится «мучительным» для самого Толстого и его читателей. Его наиболее типичные поздние художественные произведения одновременно и более натуралистичны, и более морализаторские. С одной стороны его поздние дидактические сочинения представлены такими реалистическими историями с ясно очерченной моралью как «Фальшивый купон», а с другой стороны – такими современными притчами, как «Ассирийский царь Асархадон» и «Разрушение ада и восстановление его», которые, в том, как они иллюстрируют моральные заповеди, часто походят на средневековые моралите.

 Следуя этим новым идеям, роман «Воскресение» существенно отличается по структуре от двух предыдущих. Здесь нет хорошей любовной истории, которая уравновешивала бы плохую: вместо этого, читатель должен следовать за главным героем, Дмитрием Нехлюдовым, по мере того, как он отвергает личное счастье для любви к другим. Как руссоист, Толстой всегда ненавидел излишества и общественные деяния, кроме тех, что практикуются в небольших сообществах, но теперь он пошел ещё дальше по пути отрицания тела как такового как неуправляемой силы, которая должна быть укрощена, для того чтобы жизнь была счастлива и добродетельна. Он разоблачает страсти, доводя их следствия до наивысших отрицательных значений. В «Крейцеровой сонате», например, мы должны допустить, что все мы когда-либо, пусть и на мгновение, ненавидели наших супругов и хотели убить их. Если такое побуждение когда-либо приходило нам на ум, так, как это случалось с Толстым, то, как следует из эпиграфа к «Власти тьмы»: «Коготок увяз, всей птичке пропасть». Мы не можем сопротивляться тому, чтобы не сыграть весь сценарий вместе с Позднышевым, от похоти до убийства; и тогда Позднышев, за спиной которого стоит Толстой, поворачивается к нам и говорит: видите, секс, даже в браке, дурен, и приводит к убийству. Даже животные не защищены. «Холстомер», рассказанный мерином, показывает неестественность права собственности, но, кроме того, предполагает, что сексуальные страсти запутывают умы его собратьев лошадей. С удивительной уверенностью, что читатель последует за ним повсюду, в своих поздних рассказах Толстой обрушивает гнев на тело, для того чтобы провести себя и своих читателей к объятиям бесконечного, которое, как он верит, наступит только тогда, когда будет разрушена вера человека в удовольствия и блага конечного, то есть, вещественного, животного начала.

Во многом, конечно, Толстой был последователен в своих убеждениях в течение всей жизни. Это истинно в той мере, что его поздние, открыто догматические работы и трактаты на различные темы являются продолжением его плана самоанализа и нравственного совершенствования, появившегося в 1840-е, в студенческие годы. За всеми поворотами в его идеях и поведении стоит есть психологическая последовательность от начала до конца жизни. Его гений не широк, но глубок: ни один человек не прожил более искреннюю жизнь, чем он; более посвященную служению нуждам личности. Это постоянство дало великого художника, мыслителя и общественного деятеля, который принимал участие в трагических судьбах своей страны. С ранней юности он стремился к эмоциональной близости с окружающими,

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: