2. Предисловие к книге «Новый портрет».

Напомним, как в одном из писем Л. Толстому Диллон сказал следующее: «Я желаю только одно: рассказать жизнь, как она была…». И уже читая предисловие к книге Диллона, становится очевидно, что жизнь виделась английскому журналисту исполненной противоречий, а сам граф Лев Толстой – фигурой неоднозначной: не случайно Диллон приводит в своей книге и мнение Чезаре Ломброзо, который после личной встречи с Л. Толстым в 1897 году, пришел к заключению, что тот - гениальный невропат.

Сам Диллон говорит о Л. Толстом следующее: «С самого начала существовало два Толстых: мальчик, бичующий себя веревками по спине и мальчик, лежащий в кровати и читающий романы. Духовное и телесное были в нем обострены и всегда находились в противоречии»[34].

Из довольно небольшого предисловия Диллона к своей книге мы приводим те отрывки, которые, как нам показалось, наиболее ярко характеризуют отношение английского журналиста к Л. Толстому.

«В течение всей своей жизни Толстой ничего не мог довести до конца. Он менял университеты и факультеты; он поступил на военную службу и бросил её; он старался быть хорошим землевладельцем и отцом своих крестьян, он пробовал реформировать деревню и отказался от этого. Он пытался стать скотоводом, производителем вин; брался шить обувь, класть печи, обрабатывать землю, пилить дерево, носить воду, делать крыши в крестьянских домах, но оставил все эти занятия. Одним словом, все, за что он ни брался, он бросал, но не потому, что был не способен довести до конца, а поскольку он никогда не мог продолжать одно дело долго, – он быстро охладевал. Он даже отказался от своего знаменитого литературного творчества»[35].

«Он был художником, который с радостью скинул бы Шекспира с его пьедестала в Храме Литературы. Он заклеймил поклонников английского поэта как лицемеров, объявил «Короля Лир» безвкусным произведением, насмехался над Вагнером, осуждал «Нибелунгов», «Фауста» Гёте, пренебрежительно отзывался о «Девятой симфонии» Бетховена и считал величайшими достижениями современной литературы романы Диккенса, «Адам Беде» Джордж Элиот, «Хижину дяди Тома» Бичер Стоу. < …> Толстой был художником, который принижал свое собственное искусство – действительно, отказывался его ценить. Его презрение к истории и традиции было равно презрению к науке и искусству»[36].

«Он был христианином, который не имел бы ничего общего ни с одной из существующих ныне Церквей Христа. Он был сторонником религии, но он не верил в божественное происхождение Христа, в бессмертие души и в существование Бога. В религии Толстого был собственный Бог.

Он был реформатором общества, который уничтожил бы социальные основы, правительство, закон, власть, собственность. Он был анархистом и в то же время аристократом из аристократов. Он одевался как русский «мужик» и никогда не переставал быть частью аристократии. < …> Он был в высшей степени русофилом, но его романы – западные. Его называли Сумасшедшим Муллой христианства и в этом качестве он был клубком противоречий: проповедуя одно учение, он практиковал другое; он потрясал веру и вводил в заблуждение всех глуповатых слушателей своих проповедей»[37].

В течение жизни Диллон пришел к выводу, что «религия Толстого, как и его политические идеалы, - одна из тех, где составляющие мало чем отличаются друг от друга и нет иерархии. Но это не шаг вперед по сравнению с системой, которую он собирался вытеснить. Общество, как и организм, - система сложносочиненная: когда части практически одинаковы, организм прост и общество дико. Когда организм сложен и элементы дифференцированы, они разделяют свои обязанности, их взаимоотношения многообразны. Общество без иерархии – или практически без неё – это племя. Более цивилизованное общество и более специализированно. Единообразие, которое хотел ввести Толстой, уничтожило бы те условия, что отличают современное общество от варваров.

Влияние Толстого на пробуждение у людей моральной энергии и живого чувства огромных перемен, которые вот-вот случаться, может показаться незначительным, если сопоставить с масштабами кризиса, который он и многие его современники предвидели и предсказывали, и с силой его проповедей. Причины неудачи – если это можно считать неудачей – множественны. Одна и них – в общем безразличии к религии, преобладающем у русских интеллектуалов, большинство из которых имели религиозные точки зрения, традиции и впечатления, но не четкие убеждения. В это время теологическая книга или диссертация имела мало шансов быть прочитанной большей частью публики, даже если и была написана светским теологом Хомяковым, или поэтом - философом Владимиром Соловьевым. Экономика, политика и беллетристика были наиболее подходящими предметами для изучения.

 Другое объяснение неудачи – личность проповедника. Толстой как пророк никогда не был серьёзно воспринят теми своими соотечественниками, чей интерес к религии был действительным и постоянным. С самого начала его считали одержимым, непоследовательным мыслителем, фанатичным преобразователем. Помимо лаврового венка как романист, он заработал блестящие оценки и либералов, радикалов и революционеров своим личным противостоянием царизму и всем его достижениям, и известным разлагающим влиянием своего учения на общественные устои. Это был его вклад в приближающийся переворот и частично - секрет популярности, что так радовала его.

Аристократ по происхождению, воспитанию, вкусам и пристрастиям, он был суровым русским крестьянином по телосложению и чертам лица и очевидным анархистом в своем учении. Это было его силой как политического агитатора и его слабостью как религиозного реформатора. Религия Иисуса была не для этого мира, тогда как Толстой был всецело в мире этом и никогда не выходит за его границы. Куда бы он ни повернул, его уши всегда слышали горячие обвинения нищеты народных масс и тирании и несправедливости классов имущих, пустоты церковных служителей, лицемерия политиков, гнилости общества и его институтов[…].

Толстой слышал эти жалобы и сам был свидетелем злоупотреблений, которые их порождали, и в позволял своему живому воображению раздувать пламя ненависти. Он замечал анархию в каждом направлении жизни, в каждой разлагающейся структуре общественного организма, и он, как и некоторые из его соотечественников, указывал на это, и в качестве лекарство предлагал анархию как систему. Подобное подобным – таков гомеопатический принцип. Он произносил своевременные предупреждения в безошибочных выражениях и тоном Иеремии или Иезекииля, наделенных божественными полномочиями. Но его проповеди слишком мало отвечали христианским концепциям, чтобы они могли пройти смотр у членов официальной церкви и даже у сектантов. По иронии обстоятельств, встречая враждебно анархию в политико-социальной системе, Толстой предлагал вселенский анархизм как панацею. Его личность и его поведение в большей степени, чем его работы, были смутным пророчеством будущего, а то, что они предвещали – это падение общества и цивилизации»[38].

«Он хотел запустить в мир совершенно новую и произвольную концепцию этики, политики и общественных отношений, во имя религии. Его не знающий покоя ум протестовал против безразличия мира, а его искушенность в искусстве успеха давала ему право постоянно находиться на виду»[39].

Кажется, приведенные выдержки в достаточной степени характеризуют точку зрения Диллона: безусловно, для него личность Л. Толстого полна противоречий, многие взгляды его английский журналист не разделял, Диллон даже утверждает, что главнейшим побуждением всех действий Л. Толстого в жизни была жажда славы.

Тем не менее, Диллон считает, что как бы ни противоречива была личность Л. Толстого, «но о нем надо судить как о художнике. Он всегда работал и брался на что-то новое, и без этого его величайшие романы никогда не были бы написаны». «Он был вдохновенным художником, который изображал великолепные сцены жизни и раздумий и работы народных масс и высшего класса своих соотечественников и который способствовал подъему русской литературы на высшие позиции в литературе мировой»[40], и его произведения будут жить до тех пор, «пока существует русский язык». Безусловно, занятая Диллоном позиция по отношению к Л. Толстому - предпочтение художника мыслителю, есть лишь частное и во многом спорное мнение.