3. «Война на страницах газет между Диллоном и Толстым».

«Л. Толстой написал сенсационную статью о голоде в России для журнала «Вопросы философии и психологии», редактором которого был Н. Я. Грот. Но когда цензоры прочитали статью, она была запрещена и книжка «Вопросов», в которой статья должна была появиться, вышла без неё»[41].

Как утверждал сам Диллон, его «отношения с графом Толстым стали источником одного из самых неловких, значительных и малоизвестных эпизодов в карьере писателя»[42]. Конечно, нельзя назвать эту нашумевшую в своё время «малоизвестной». Но действительно, поведение Л. Толстого во время скандала в связи с публикацией его статьи «О голоде» 1891 – 1892 года было нелицеприятным, о чем сам писатель, как мы увидим, впоследствии сожалел.

В главе «Война на страницах газет между Диллоном и Толстым» Диллон излагает свою точку зрения события на события 1891-1892 гг. Своё повествование он подкрепляет богатым фактическим материалом: письмами и газетными публикациями.

Первое упоминание о голоде появилось в Дневнике Л. Толстого 25 июня 1891 года: «… Все говорят о голоде, все заботятся о голодающих, хотят помогать им, спасать их. И как это противно! Люди, не думавшие о других, о народе, вдруг почему-то возгораются желанием служить ему. Тут или тщеславие – высказаться, или страх; но добра нет»[43].

Но приезжали очевидцы, рассказывали о бедствиях, горевали о конкретных случаях, когда они были бессильны что-либо сделать для крестьян. Вскоре после этого, 18 сентября 1891 года, Толстой принял решение открыть столовые для голодающих[44].

Статью «О голоде» Л. Толстой писал на фоне большой работы над религиозно-философским и социальным трактатом «Царство Божие внутри нас» с его полным и безоговорочным отрицанием государственности. 8 октября 1891 года автор делится своими сомнениями с М. А. Новоселовым[45]: «Пишу теперь о голоде. Но выходит совсем не о голоде, а о нашем грехе разделения с братьями»[46]. Через полтора месяца, 23 ноября 1891 года, он – уже из Бегичевки – сообщал И. Б. Файнерману: «Я начал с того, что написал статью по случаю голода, в к(оторой) высказывал главную мысль ту, что всё произошло от нашего греха – отделения себя от братьев и порабощения их, и что спасенье и поправка делу одна: покаяние, т. е. изменение жизни, разрушение стены между нами и народом, возвращение ему похищенного и сближение, слияние с ним невольное вследствие отречения от преимуществ насилия». Л. Толстой пишет, что отдал свою статью в журнал «Вопросы философии и психологии», где редактор журнала Н. Я. Грот, по словам Л. Толстого «возился месяц и теперь возится». «Её и смягчали, и пропускали, и не пропускали, кончилось тем, что её до сих пор нет. Мысли же, вызванные статьей, заставили меня поселиться среди голодающих, а тут жена написала письмо, вызвавшее пожертвования, и я сам не заметил, как очутился в положении распределителя чужой блевотины и вместе с тем стал в известные обязательные отношения к здешнему народу»[47].

Л. Толстой ещё не знал о том, что 24 октября 1891 года десятая книга журнала «Вопросы философии и психологии» была арестована, а его статья «О голоде» направлена в Главное управление по делам печати, откуда 17 ноября 1891 года был разослан приказ не публиковать ни одного выступления писателя. В связи с этим редактор «Недели» П. А. Гайдебуров 26 ноября 1891 года известил Толстого: «На этих днях я имел целых два объяснения с цензурой, связанных с вашим именем. На случай, если «Неделя» до Вас доходит, сообщу, что первое объяснение было вызвано несколькими словами о Вашей статье о голоде в «Заметках» №46, а второе – статьей «По поводу статьи о толстовцах». Любопытнее всего, что сперва они предположили, будто я сослался на Вашу невышедшую статью в «Вопросах философии», и собственно это поставили мне в вину; а когда я объяснил, что в «Заметках» имеется в виду статья «Русских ведомостей», то объявили, что все равно и та статья зловредная. Из этих объяснений я вывел заключение, что Вы становитесь человеком почти нелегальным, а поводом к этому послужили главным образом некоторые места и выражения в статье «Вопросов философии». Не знаю, насколько верно мне их передавали, но во всяком случае я очень сердился на Грота как редактора, что он не уговорил Вас смягчить эти места, дающие очень удобный повод цензуре инкриминировать вашу литературную деятельность и ещё более ухудшит и без того исключительное Ваше положение в литературе. Это очень плохая услуга с его стороны русскому обществу. Цензура говорит о Вас в таком тоне, что, пожалуй, скоро простое упоминание Вашего имени будет считаться преступным…».

Гайдебуров не преувеличивал. Ещё 1 ноября 1891 года начальник Главного управления по делам печати Е. М. Феоктистов убеждал редактора «Московских ведомостей» С. А. Петровского: «С Вашей точки зрения следовало бы, пожалуй, не зажимать рот и Льву Толстому, который намеревается выступить в журнале Грота с одною из самых мерзостных статей, которые когда-либо появлялись из-под его пера. Глупее и отвратительнее этой статьи ничего и представить себе нельзя, а между тем я уверен, что она привела бы в восторг стадо наших баранов». А через день, рассказав о борьбе Грота за журнал и публикацию в нем запрещенных статей, Феоктистов добавил: «Грот заявил между прочим, что если не позволят ему напечатать статью Толстого, то Толстой напечатает её в «Русских ведомостях». Посмотрел бы я, как они это сделают; у них затрещит во лбу! »[48]

Гайбедуров пытался спасти положение, но было уже поздно. Тем не менее, получив от Л. Толстого смягченный вариант статьи «О голоде», он 10 декабря 1891 года писал автору: «Если бы Ваша прекрасная статья о голоде попала прямо ко мне, я уверен, что она появилась бы в печати и при том с такими небольшими изменениями, что Вы их и не заметили бы. Теперь же, как Вы знаете, книжка «Вопросов философии» - в комитете министров, и потому мне почти не остается никакой надежды воспользоваться статьей. Но так как мне этого очень хочется и так как, кроме вещей щекотливых, в статье есть места чрезвычайно интересные и важные при всей их цензурности, то я решил поступить таким образом: исключил первую главу, где говорится о пререкании земства и администрации, а затем и те места, где враждебно противопоставляется простой народ высшим классам, и в таком виде отдал статью частным образом на просмотр председателю цензурного комитета, который по прочтении поговорит с Феоктистовым. Говоря откровенно, я делал это, как говорится, для очистки совести, потому что не питаю никакой надежды на дозволение.

Но если бы случилось противное, то я буду считать себя счастливым, что мне удалось провести статью хотя и очень оцензуренную, но все-таки существенно важную для народа и общества».

Для «Книжек Недели» Л. Толстой значительно переработал статью «О голоде» по имевшимся у него корректурным листам журнала «Вопросы философии и психологии» с многочисленными пометами цензора Колубовского. Он изменил её композиционно, внес существенную стилистическую правку, а также по цензурным соображениям снял некоторые наиболее острые моменты. Это важно подчеркнуть, потому что Диллон переводил статью Л. Толстого именно с экземпляра Гайдебурова.  

Известно, что Л. Толстой сразу же назвал Диллона как опытного и надежного переводчика, едва встал вопрос о публикации за границей статьи «О голоде». 25 ноября 1891 года он писал Софье Андреевне: «Статью мою, Гротовскую, пожалуйста, возьми в последней редакции без смягчений, но с теми прибавками, кот(орые) я просил Грота внести, и вели переписать, и пошли в Петерб(ург) Ганзену и Диллону, и в Париж Гальперину. Пускай там напечатают; оттуда перейдет и сюда, газеты перепечатают»[49]. Однако после письма Гайдебурова от 26 ноября 1891 года Л. Толстой решил последовать его совету, убрал особо резкие высказывания и предоставил журналисту возможность самому вести переговоры с цензурным комитетом и переводчиками.

11 декабря 1891 года Диллон из Петербурга обратился к Толстому:

«Многоуважаемый Лев Николаевич,

П. А. Гайдебуров обещал мне дать на днях список Вашей статьи о голоде и сообщил мне о том, что другая Ваша статья о столовых Данковского уезда находится в редакции «Русских ведомостей»[50]. Можно ли попросить и список этой последней статьи, так как она тоже будет иметь очень значительный интерес для всех. Очень желательно, чтобы английская публика слышала наконец голос знающего то, о чем говорит. Дело в том, что г-жа Новикова[51] печатает воззвания в английских газетах, в которых она просит денег для крестьян её имения в Тамбовской губернии, называя этот уезд одной из самых бедных местностей России и упрекая англичан в том, что они не дали пока больше тысячи рублей.

Вообще уверения правительства, что оно сможет остановить голод при помощи более сотни миллионов золотом, лежащих ныне непроизводительно в погребах казначейства, и поступки г-жи Новиковой, [52] с другой стороны, произвели тяжелое и вредное влияние за границей и в России.

Я позволил себе написать маленький очерк вашей деятельности на основании слов г. Михневича[53] и послать его в Англию, присовокупляя адрес графини Толстой, для желающих содействовать, хоть деньгами, доброму делу[54].

Желаю Вам всего хорошего, и в особенности благоприятных условий для оказания помощи страдающим братьям.

Э. Диллон.

P. S. Статья или, скорее, труд Ваш, о котором Вы мне говорили год тому назад[55], окончена ли? »[56]

В ответ английскому журналисту Л. Толстой писал из Бегичевки 24 (25? ) декабря 1891 года:

«Dear Sir!