16. Город без романтики.

К вечеру у Чухлинки из-за всех пережитых волнений прорезалась простуда, накопившаяся в результате всех переохлаждений этого холодного в Европе лета. Что делать? Лекарства в Париже ужасно дорогие, а смелость, о которой говорил эстонский водитель, спасала лишь до поры до времени.

- Красота спасёт мир, - продекламировал Чарли, будто это политический лозунг. – Так говорят. А раз уж она может спасти целый мир, то простуженного она точно может выручить.

Где же взять ударные дозы красоты? Решено было, раз уж майсам всё равно негде ночевать, уложить Чухлинку спать в картинной галерее, а как известно, главная картинная галерея Парижа – это Лувр. Разумеется, у майсов не было и мысли о том, чтобы покупать билеты в музей, тем более, что они прекрасно знали: чтобы прикоснуться к Высокой Культуре в Европе нужно отдать баснословное количество монет. План был придуман такой: внести Чухлинку через служебный вход под видом скульптуры, а Чарли переночевать где-нибудь в другом месте. Ступни девочки были приклеены к “постаменту” из пенопласта, а всё тело её Кузнечный осыпал мелом и хорошенько втёр его в кожу, волосы и одежду. Затем, взяв свою спутницу под мышку, он понёс свою спутницу в Лувр, не мало удивляя при этом прохожих и туристов, так что весь путь ребята проделали под трескотню затворов фотоаппаратов.  

На месте оказалось, что в Лувре не один служебный вход, а целых два. Над одним из них висит табличка: “Для смертных”, над другим “Для бессмертных”. У Чарли не было сомнений, что ему надо войти именно в ворота для бессмертных, так как он сразу понял, что под бессмертными подразумеваются не люди, а произведения искусства, а он как раз нёс одно такое головой вперед. Когда юноша поравнялся с охранником он жестами объяснил ему, что в его руках не что иное как искусство и ему положено находиться не где-нибудь, а именно в музее, так как во всех цивилизованных странах произведения передовой эстетической мысли по праву принадлежат народу. Охранник недоверчиво оглядел Чухлинку, застывшую в воинственной позе, и нехотя набрал какой-то номер. Через минуту на проходную подошел человек, очевидно занимающийся отбором и хранением музейных ценностей. Такую должность он занимал определенно потому, что куда лучше разбирался в ПРЕКРАСНОМ, чем остальной обслуживающий персонал.

- Искусство! – произнес Чарли по-английски, указав при этом на Чухлинку, которую он, устав держать на руках, уже положил плашмя на пол.

Хранитель ценностей наклонился к “скульптуре” и стал внимательно, напряженно вглядываясь в каждую складку на её “облачении”, изучать принесенную “реликвию”. Чарли уже было подумал, что дело на этот раз не выгорит, как вдруг лицо музейщика озарилось улыбкой.

- Фригийский карлик! Это же древнегреческая статуя Фригийского карлика! Это они научили греков ковать железо! Наконец-то она нашлась! Где вы её раздобыли? – сказал культуровед на прекрасном английском.

Чарли было растерялся, но вовремя вспомнил фразу: “Чем более невероятна ложь, тем охотнее в неё поверят”, и поэтому ответил,

- В пруду, в своей деревне, в своём собственном пруду. Я ловил в нём осетра и обнаружил вот это. Искусство должно принадлежать народу, я так считаю, поэтому я и принес..

Лицо искусствоведа еще больше засияло.

- Вы правильно, правильно сделали, что решили передать статую в государственный музей. Вы истинный, настоящий француз, гражданин, гуманист!

- Но я не француз! Вы же видите, что я даже не говорю на вашем языке! – возмутился Чарли

- Нет, вы Француз! Причём Подлинный! Теперь я в этом абсолютно убеждён! - восторженно уверял музейщик.

Чарли бросил взгляд на свою подругу. На её лице была изображена недовольная гримаса. Чухлинке не нравилось, что её признали фригийским карликом.

- Я – фригийский карлик, а он, видите ли, француз! – мысленно ворчала она.

Музейщик еще раз поблагодарил Кузнечного за активную гражданскую позицию и за то, что тот передал реликвию государству, не требуя никакого вознаграждения. Он сжал руку Чарли обеими своими руками, потряс ими, а затем позвонил по телефону, чтобы вызвать носильщиков, которые аккуратно перенесут изваяние в музейные загашники. Но во взгляде работника теперь уже можно было отчетливо прочитать: “Вот вы принесли статую. Спасибо вам! Но почему бы вам теперь не убраться восвояси, в свою глушь из которой вы приехали? ”

“Какой дурацкий город – этот Париж” – Думал Чарли, шагая по одной из вечерних авеню, где за летними столиками гоготали посетители кафе, шуршали накрахмаленные подолы полупрозрачных платьев и отдавал спиртом шлейф от духов прошедших мимо барышень. “Мало того, что здесь не пускают в туалет помыть яблоки, так люди еще и заняли все чердаки, живут в них совершенно официально, платят за электричество и называют это мансардами. НИКАКОЙ РОМАНТИКИ! Купить чердак и жить в нём, разве это романтично? Вот просто залезть на крышу и переночевать – вот это романтика, а парижане её убили! ”

Но делать нечего. Пришлось Кузнечному брести с двумя рюкзаками через фешенебельные районы в надежде не путешественническое счастье. И возможно, если бы он пошел на восток Парижа, то нашел бы свою удачу в виде пустого чердака, которые в этой части города, оккупированной в основном арабами, вероятно, всё же изредка встречаются. Но так вышло, что красота бульваров повела его не на Восток, как обычно, ведь в большинстве городов Западного полушария именно восточная часть городов бывает заселена бедняками, а потому привлекает таких как Чарли своей ветхостью. Нет, на этот раз шум листвы липовых деревьев на широких парижских бульварах повел его на запад, ведь, как вы помните, Чарли всегда шел туда, где красиво. И пришел Чарли к опушке огромного Булонского леса, находящегося в городской черте и, одним своим краем подбирающимся практически к центру города. И казалось бы, вот где бы Чарли провалиться в прошлое, хотя бы в Средние Века, где всегда, там где заканчивался город и начинались пустоши – безлюдные пространства, начинались настоящие приключения. Но юноша остался в нашем времени и приключения к нему пришли в виде современных ужастлей и кошмариков. И если в Берлинских парках по ночам сложно вдохнуть глоток чистого воздуха из-за дыма от самокруток с марихуаной, то в ночном Булонском лесу в наши дни все тропинки облюбованы “жрицами любви” – пугающими женщинами в кожаных юбках, на каблуках и с покрытыми косметикой лицами. Они были похожи на монстров, в лапы которых сама шла юная беззащитная добыча. И хоть Чарли, как и все люди, и имел свои недостатки, все же был он человеком с чистой душой, по крайней мере, как представляется автору, с высоты его опыта. А ведь именно неиспорченные молодые души так привлекают укоренившихся в пороке сознательных или несознательных прислужников неправды. Женщины прикасались к нему, когда он проходил мимо них по узкой тропинке, говорили какие-то гадости на английском. Вот где в Париже, кроме музея знают английский язык! Чарли с каждым прикосновением всё ускорялся, а затем и вовсе перешел на бег, бормоча шепотом: “Отстаньте, отстаньте проклятые Ужастли! ” Он, конечно, видел таких женщин в России, но ему всегда казалось, что они бедные, несчастные, тяжелыми обстоятельствами жизни или даже кем-то насильно принужденные заниматься этим позорным делом. Здесь же он увидел упивающихся своим распутством, сделавших свой свободный выбор и, кажется, вполне довольных этим людей.

Кузнечный забрался вглубь леса, как можно дальше от всех тропинок, и только там расставил палатку, продолжая тихо шептать: “Отстаньте, отстаньте! ”. В первый день Париж ему не понравился.