19. Ключи от леса.

Shaize cempers! – кричал седоволосый пухлячок. – Чертовы туристы! Разбросали тут свой хлам! Чтоб у вас кактус на лбу вырос!

Человека этого, как выяснилось в последствии, звали Гульвен и ему тоже предстояло сыграть важную роль в жизни майсов. Однако, в тот момент смотрел он на ребят крайне враждебно. Жан быстро объяснил Гульвену на французском, что Чарли и Чухлинка никакие не туристы, а самые что ни на есть настоящие отважные путешественники, после чего взгляд его с сурового и недоброжелательного сменился на приветливый.

- О, так вы автостопщики! Что же вы сразу не объяснились! – распахнув объятия сказал Гульвен. – В молодости я тоже ездил автостопом, поэтому вы для меня отныне родственные души! Если вы хотите, вы можете..

Тут майсам подумалось, что Гульвен приглашает их переночевать у себя дома, но окончание предложения оказалось слегка обескураживающим.

-.. вы можете поставить свою палатку, если конечно она у вас есть, в моем саду!

Майсы немного опешили, но ни единым мускулом на лице не выдали своего смятения. По правде говоря, они вовсе не хотели ночевать ни в саду, ни даже дома у Гульвена, но чувство такта не позволило им отказаться от такого предложения, потому что, как им показалось, француз не из одного только чувства вежливости решил оказать им гостеприимство. К тому же, они помнили, что ставить переносные дома где попало во Франции запрещено. А еще очевидным плюсом ночевки у Гульвена будет то, что им не придётся всё время таскать свои вещи за собой. Поэтому, за доли секунды взвесив все за и против, ребята сказали:

- О, это было бы здорово!

Майсы трогательно попрощались с Жаном. Он пригласил их на обратном пути заехать к нему в гости. Ребята же в ответ позвали его в город Новое Море и в Москву, однако Жан сказал, что приедет в Россию только тогда, когда выучит русский язык.

Гульвен оказался потомком древнего графского рода и, хотя все дворянские титулы во Франции были отменены после революции 1789-го года, семья его, тем не менее, сохранила за собой обширные владения в провинции Бретань. Однако сам он был в своей семье что называется infant terrible, спокойной жизнью на деньги от земельной ренты и умножением капиталов не интересовался, а всю свою молодость путешествовал по миру и тоже часто ездил автостопом, правда не по зову сердца, а только в тех местах, где другого способа перемещения не существует. Бывал он и в Африке и в глухих, окраинных местах в России и везде его интересовало одно – птицы, страстным поклонником которых он являлся. И какие бы красоты природы он ни находил, если в этом пейзаже отсутствовали пернатые, он всегда оставался недовольным, откладывал свой бинокль, упирался кулаками в бока и с ужасно серьезным видом говорил: “Я не вижу птиц”. Но об этой его особенности майсы узнали годами позже, когда Гульвен, откликнувшись на их приглашение, приехал с ответным визитом.

А в тот день они узнали, почему предложение графа было столь скромным. Пока они ехали до его жилища, он рассказывал о своём дворянском титуле и о том, что каждый в его семье имеет по собственному замку а также, что его семейству принадлежит ровно половина городского храма, в полу которого и покоятся его славные предки. Родители его, однако, когда отпрыск их был еще юн, махнули на него рукой, угадав в нем будущего перкати-поле, и по случаю совершеннолетия Гульвена, наследовали ему очень скромный однокомнатный замок. Но зато, в придачу к столь непритязательному обиталищу, ему достался целый лес, который запирался на замок, и которым граф, так стали называть его майсы, владел единолично. Впрочем, единственная комната миниатюрной крепости не была совсем уж маленькой. Если бы её освободить от всего того что в ней находилось, то получилось бы очень просторное помещение, в котором могли бы без особенного стеснения разместиться и десять человек. Но покой этот был до отказа забит всем тем, что так или иначе связано с птицами. Это и книги, и альбомы с фотографиями, и альбомы с марками, на которых изображены птицы, и чучела птиц, и картины с птицами, и различные предметы украшенные птичьим орнаментом, например вазы или шкафы. Даже кровать Гульвена содержала в себе птичьи изображения. Здесь же находилась кухонная плита, на которой была оставлена вариться горчица, от запаха которой у майсов перехватило дыхание.

- Но ведь обычно горчицу покупают, а не варят сами, - заметил Чарли, конечно, желая польстить находчивости и сметливости обездоленного аристократа.

 - Это богатые люди покупают, а люди со средним достатком – варят! – с достоинством ответил граф.

- М-да, - продолжал Чарли. – А как называется ваша машина? Мне очень нравится. Такая маленькая и старая, как раз как я люблю.

- Это Рено. А что до её размера и возраста, то я всегда беру самый дешевый автомобиль, который только есть, - сказал Гульвен с довольной ухмылкой, по которой было видно, как он горд тем, что обхитрил весь мировой капитал, сумел остаться вне системы созданной этими выскочками, с точки зрения потомственного вельможи, буржуа! Ведь обманутые люди за огромные деньги покупают новые машины, в то время как продаются старые и дешевые, которые отлично ездят! Все эти мысли читались на лице смекалистого нобиля. Чарли понял все его мысли и заговорщически улыбнулся в ответ. Все вместе поболтали еще часок о путешествиях, а затем хозяин показал ребятам, где они могут поставить свою кочующую лачугу, предупредив, что не нужно пугаться собак, которых он выпустит ночью на прогулку.

Как часто сон преломляет реальность и вполне безобидные вещи в полудремоте могут казаться совершенно жуткими. Так лай собак в сознании засыпающих майсов превратился во что-то зловещее. Им стало казаться, что лютый и коварный нобиль, специально заманил их сюда, а теперь выпустил собак, чтобы майсы никуда не делись, пока варится горчица! Что место это является чем-то наподобие логовища Дракулы и хозяин его сейчас наверняка потирает руки и думает, как ловко увлек он ребят в свои сети и как вкусны будут поджаренные майсы приправленные горчицей собственного приготовления!  

Однако, не смотря на тревожные мысли, Чарли и Чухлинка вскоре уснули глубоким сном. Наутро они нашли двери в крепость запертыми, однако, рядом с ними лежал завтрак - несколько бутербродов, яблоки и йогурт, так заботливо собранные человеком, которого еще вчера ребята подозревали в недобрых намерениях. Под фруктами же лежала бумажка с посланием, а написано в нём было вот что:

“Приятного аппетита! Я уехал по делам и смогу показать вам окрестности только послезавтра. Желаю вам приятно провести время. Оставляю вам ключи от леса, дорога через который является кратчайшим путём к океану. На то время, что вы будете моими гостями – лес принадлежит ВАМ! ”

Майсы долго не могли поверить своим глазам, перечитывали записку снова и снова. Наконец Чарли очухался от эмоционального потрясения и произнес:

- Ключи от леса! Ключи от леса! Чухля, у тебя когда-нибудь были собственные ключи от леса? Да еще и от такого, который спускается к океану!

- Да уж! Ничего лучше просто невозможно было себе даже вообразить.. – кажется всё еще не вполне веря вдруг свалившемуся на них счастью сказала девочка.

Как выглядит лес, в котором никто не бывает, кроме его хозяина? Где никто не рубит деревья, не оставляет мусор, не пугает птиц? Как выглядит лес, которым владеет столь бесхозяйственный человек, как Гульвен? Прекрасно. Он выглядит как Эдемский сад до того, как в нём появились Адам и Ева. В нём нет выложенных плиткой дорожек, только душевные тонкие тропинки похожие скорее на козьи, чем на человеческие. Там по глади озера скользят невиданные для русского человека птицы. Растут широкоплечие великаны деревья и строят плотины суетливые бобры. За эту прогулку майсы увидели столько диких зверей, сколько не видели за всю свою жизнь. Но самое главное, это, конечно, тишина. Казалось, что временами, когда затихал ветер, дикие звери тоже синхронно прекращали свою напряженную работу ради того, чтобы не нарушить этой величественной церемонии природы, когда она останавливает движение воздуха и все другие свои жесты, возможно для того, чтобы поразмышлять о чём-то или же провести какое-то торжественное, невидимое человеческом глазу таинство. В эти минуты раздумий мира о самом себе никакие земные создания не осмеливаются подавать свои голоса. Птицы скользят по воде медленно, бобёр откладывает палку, которую грыз и думает над устройством будущей плотины, а зайчик замирает и навостряет уши, чтобы в следующий за торжеством тишины миг мгновенно определить, откуда исходит опасность. Майсы тоже старались не нарушать своими разговорами общее молчание.

Среди географов ни один век ведутся споры – являются ли воды омывающие Ле-Конке атлантическим океаном или же они представляют из себя частицу пролива Ла-Манш. У Гульвена на этот счет была своя теория.

- В сущности всё, это bullshit, - говорил он. – Фигня. Разделения на моря и океаны условны, и уж тем более символичны они, если речь идет о месте, где заканчивается океан и начинается пролив. Это то же самое, что обсуждать, является ли угол дома или его стена частью собственно дома или же элементом улицы. И даже если допустить, что формально правы те, кто считают эти места побережьем Ла-Манша, то и это не зачеркнуло бы то обстоятельство, что перед майсами открылась вся мощь настоящего Океана, во всей его необузданной силе. Полный штиль, в момент когда ребята только вышли из леса, вскоре сменился сильным западным ветром, и именно это и было нужно майсам. Ведь по их представлениям, которые, вероятно, недалеки от истины, разница между морем и океаном помимо сугубо условных вещей состоит в первую очередь в их силе, а именно в силе ветра и волн, которые как будто вступают в извечный поединок с сушей, во время затишья собирая силы, а затем обрушивая на неё всю свою мощь. Океан, конечно, неоспоримо сильнее и должен бушевать и волны его должны далеко-далеко закатываться вглубь земли. А еще им казалось, что океан, это самое древнее, что есть в мире. Он древнее морей и озёр. Древнее всего что есть, потому что всё вышло из него и, потому, он всё помнит и обо всём может рассказать, если его попросить. Поэтому майсы просто сели рядом с Ним, облокатились спиной о скалы и стали слушать, и слушали весь оставшийся день, не прерываясь на обед или разговоры друг с другом. Но, внимая Ему весь день, они поняли, что ошибались, и что Океан знает не всё. В нем сохранилась информация только о самом начале времен, когда земная твердь отделилась от водных пучин, определялись очертания континентов, всё выходило из воды и человек, как написано в книге Рабадзы вышел, чтобы пожарить рыбу. Что же до всех последующих времен, то у Океана сложились очень избирательные представления о жизни людей, ведь видел он только праздничную сторону их жизни. К его берегам люди приходят чтобы порезвиться, покувыркаться в волнах, запустить воздушного змея. Океан знает только лучшие мысли человечества и потому ему так легко. Лишь иногда на том или ином берегу этого мирового вместилища всех солёных вод высаживаются люди, чтобы залить песок пляжей кровью и заглушить шум волн криками детей и матерей, но, видимо, мировое море предпочитает забывать некоторые неприятные вещи, а, возможно, оно просто не стало рассказывать о них Чарли и Чухлинке. Во всяком случае, так они решили.