20. У святого Танги.

Насквозь изнемогая от тоски

Мы оборвём у солнца лепестки,

Затем лишь, чтобы помнить – это Было.

                                Михаил Боде.

И на второй день майсы большую часть времени сидели на берегу океана. А еще гуляли по городку. Оказалось, что длинный залив, который разрезает посёлок на две части и в котором пришвартованы сотни рыбацких лодок, лишь половину времени является заливом. Когда наступает отлив – вода из него полностью уходит и лодки и яхты погружаются в ил и глину, накренившись под своим весом в одну или другую сторону. И если ты, например, приплыл с хутора чтобы совершить покупки, то надо торопиться, ведь у приливов и отливов нет раз и на всегда сложившегося расписания, поэтому, вернувшись, можно обнаружить лодку стоящей уже не на воде.

Когда ребята подошли к заливу, как раз начинался прилив. Вода журчала у входа в бухту и заполняя своими передовыми отрядами все желобки, ямки и выщерблинки. После чего, уже подобно несметным полчищам варваров накрывала всё своей пеленой и неумолимо стремилась всё дальше и дальше во владения суши. Происходящее казалось майсам торжеством жизненных сил, и им захотелось поучаствовать в этой мистерии. Они не пожалели часа своего времени и встали босыми ногами на кусочек твёрдой поверхности среди болотистого ила и стали ждать, когда вода как долгожданный сон примет их в свои объятия. Неумолимо приближаясь, она сначала коснулась кончиков их пальцев, затем добралась до пяток и вот уже дошла до щиколоток, поглотив всю ступню, а потом дотронулась и до колен. Всё это происходило медленно и невероятно нежно. Так родители по утрам будят своих юных отпрысков тихими поглаживаниями и поцелуями, так и в вода струилась по их коже как руки любящей матери, и в этом своем ощущении ребята были не далеки от истинного положения дел, ведь, как известно, всё живое обязано своему существованию именно этой первостихии.

- Хорошо было бы использовать воду как нежный будильник. Ложиться спать в ил, и вставать, когда тебя разбудит прилив.. – еще подумали майсы, но потом опять вспомнили то, что знали раньше - у приливов нет постоянного распорядка, поэтому воспользоваться ими как часами вряд ли получится.

Еще Чарли и Чухля бродили в этот день по краю утеса вдоль берега, где аромат разнотравья смешивается с солёным запахом волн, разбивающихся о чёрные скалы. Идя долго-долго по этой извилистой тропинке, описывающей все горные выступы и ниши, можно дойти до руин монастыря Святого Матфея заложенного в 6-м веке отшельником по имени Танги. Предание гласит, что будущий основатель аббатства жил с мачехой, которая издевалась над ним и его сестрой и, когда он вернулся после продолжительного отсутствия в родные места, приёмная мать оклеветала сестру будущего святого, которую звали Од. Разгневанный пасынок, поверив лукавым словам мачехи, в гневе обезглавил сестру, но убиенная, взяв свою голову в руки, вернулась домой и попросила перед смертью святого причастия. Потрясенный увиденным, Танги покаялся и поклялся посвятить свою жизнь Господу, после чего и основал обитель на этой северной скудной земле. И где как ни здесь – среди черных холодных скал и пронизывающего ледяного даже летом ветра мог он искупить свою вину? И где как ни здесь, на самом краю света, в земле Финистерии вообще могла случиться эта удивительная история? И, хотя до аббатства Сен-Мэтью и маяка от Ле-Конке всего 4 километра пешего пути, майсы в тот день не дошли до него, просто потому, что ничего о нём не знали..

И на третий день Чарли и Чухлинка в основном сидели на берегу, наблюдая за волнами и за детьми, которые пускают воздушных змеев и бегают по кромке набегающей водной пены. Ничего другого им не было нужно, но Гульвен настоял на том, чтобы покатать их на своей самой дешевой машине. Для начала он показал им замок своего брата и замок своей мамы, и для майсов стало очевидно, НАСКОЛЬКО сильно он провинился перед своими родителями, ведь, по сравнению с их дворцами, пристанище опального наследника виделось не более, чем коморкой для вельможеской челяди. Потом он показал ребятам ту половину церкви, которая находится в собственности его семьи и отвез к Монастырю с Маяком, до которого майсы по незнанию не дошли днём ранее.

 Удивительное дело, как вещи достигают своей истинной красоты, стоит их только забросить! Если бы это величественное и мрачное здание главного храма, стоящее на самом краю утёса, обдуваемое солёными холодными ветрами, будто сошедшее с полотен Каспара Давида Фридриха, не было бы покинутым, то есть имело бы крышу, застеклённые окна, пол, то в эти окна не дул бы ветер, внутри стояла бы душная, закупоренная, глухая тишина, изредка нарушаемая звоном монет, пересчитываемых храмовым служкой и не был бы слышен шум океана. Посреди алтаря не выросло бы тонкое и изящное, как стан юной девы, деревце, солнечные блики не играли бы на покрывшихся лишайником камнях. Если бы не всё это – здание это походило бы скорее на затхлую тёмную теплицу, в которой сподручнее под лампочками выращивать помидоры, нежели проводить церковные службы. Возможно, только когда люди покидают свой кров, начинается его истинное бытие, задуманное свыше. Так думали майсы в молчании бродившие среди покрытых мхом стен и обвалившихся арок. Они не стали спрашивать у Гульвена, почему монахи покинули это место. Этого требовал закон красоты – такой очевидный для них ответ сам собой следовал из их собственных рассуждений.

Возможно, майсы остались бы здесь, в Ле-конке надолго. У них закончились бы деньги, они стали бы давать концерты перед рыбаками, жили бы в пещере под скалой, питались бы рыбой, которую уронили из лап чайки, их волосы бы от постоянного ветра спутались в колтуны, а сами они превратились бы в типичных прибрежных хиппи, которые живут на пляжах в более южных широтах, так им здесь нравилось. Но они были в гостях, а у гостеприимства есть свои законы. Жить у странноприимца можно три дня, а на четвертый нужно либо покинуть приют, либо начать приносить пользу. Никакой пользы орнитологу ребята принести не могли, а хлебосольность хозяина была самой настоящей, ведь утром второго дня Гульвен принес ребятам не только завтрак, но еще и новую, купленную специально для Чухлинки куртку, которая должна была защитить её от пронизывающего сырого ветра. Посему, далее пользоваться добротой графа путешественники, по законам совести и традиций, никак не могли. Покинуть же его и переселиться в другое место неподалёку, означало бы нанести сердобольному нобилю обиду. Поэтому, они сказали ему, что на следующий день отправятся в дальнейший путь.

Наутро Гульвен вызвался добросить майсов до города Бреста, где они смогут легко поймать машину в нужном им направлении. Ребятам довелось наблюдать утренние сборы анархичного графа, который своей жизнью нарушил многие установившиеся порядки. А собирался он так – сначала надевал шляпу, а уже потом складывал всё, что ему может понадобиться вне дома в рюкзак, и только в самую последнюю очередь надевал одежду – неизменные клетчатую рубашку и белые брюки. Должно быть, подумали ребята, одежду он возит стираться в замок брата или родителей, ведь для стиральной машины в его опочивальне места не нашлось.

Последний раз майсы проскользили взглядом по рыбацкой деревушке, на этот раз из окна автомобиля. Вот десятки прогулочных велосипедов припаркованы возле белой как первый снег церквушки, вот рыбацкие лодки покачиваются на легких утренних волнах, вот круглые и большие как воллейбольные мячи разноцветные бутоны местных цветов, высаженные здесь вокруг каждого дома и название которых ни Чарли ни Чухлинке не удалось запомнить, облизали стекло машины. И вот путешественники уже на круговом перекрестке возле заправки на выезде из Бреста. Как и обещал Гульвен, отправиться отсюда можно в любом направлении. Граф сказал, что не любит долгих прощаний, и потому дружелюбно и просто пожал ребятам руки, сел в автомобиль и уехал, сказав на прощанье, чтобы ждали его с ответным визитом.