Медиатекст в функционально-прагматическом аспекте. Специфика автора и адресата

Главными субъектами медиакоммуникации являются автор и адресат, именно их своеобразие определяет специфику современного медиатекста. Следует различать реального автора и реального адресата – соответственно создателя и получателя медиатекста – и тот образ автора/адресата, который формируется языковыми средствами в самом тексте. Давая общую характеристику медиатекста, мы отмечали, что реальный автор‐ производитель медиапродукта – коллективный субъект, однако образ автора(авторское начало) может по‐ разному конструироваться медиатекстом. Т. В. Шмелева выделяет три параметра стилистической характеристики авторского начала: выявленность автора, степень сложности и удельный вес средств репрезентации авторского «я». Своеобразная шкала выявленностиавтора в тексте предполагает существование двух полюсов – «теневого присутствия» автора в абсолютно объективированной информации и «откровенного Я» с повествованием об обстоятельствах добывания информации и её осмыслении, между которыми располагаются традиционно описываемые в русской грамматике неназывание субъекта, неопределенно‐ личность, обобщенно‐ личность. Исследователь предлагает также список ролей, в которых выступает автор: пропагандист (агитатор), полемист, репортёр, летописец, художник, аналитик, исследователь, иронист, информатор («скромный» и «оценивающий»), интервьюёр (явный и скрытый), репортёр, аналитик, выразитель мнения (в этой функции чаще выступают колумнисты). Естественно, что названные типы авторов не встречаются в чистом виде: в рамках одного текста автор может менять роли и выступать то как участник событий, то как интервьюёр, то как выразитель мнения или аналитик. «Выявленность автора и его роли позволяет увидеть жанровое существо текста, учесть все проявления автора – от имплицитных до откровенных – и стилистически оценить каждый из способов выражения авторского начала». Рассуждая о степенисложности репрезентации автора в тексте, Т. В. Шмелева разграничивает тексты с одним авторским голосом и полифоничные тексты и обращает внимание на следующую закономерность: чем больше чужих голосов включается в текст, тем меньшее значение имеет его непосредственный автор. Исследователь называет это явление «имитацией автора». Разновидностью его является замещение в тексте позиции автора названием газеты («Известия» обратились…, «Эхо Москвы» попросило прокомментировать…), при этом под газетным текстом стоит фамилия автора, а с просьбой о комментарии обращается конкретный корреспондент. Такой способ репрезентации автора можно считать реализацией коммуникативной стратегии «уход от ответственности»: автор демонстрирует, что, хотя он обозначен персонально, он выступает не как частное лицо, а как представитель корпорации. Наконец, можно говорить о разном удельном весеавторского начала в медиатексте. Очевидно, что этот параметр существенен для жанровой дифференциации: минимальный удельный вес авторское начало имеет в новостных текстах, максимальное – в аналитических жанрах. В современном медиатексте, по мнению Т. В. Шмелевой, возникает парадоксальная ситуация: в синтаксическом плане авторское начало текста становится всё сложнее, однако в смысловом отношении собственно авторская позиция сводится к «подношению микрофона», она опустошается. Интересно, что такой вывод нисколько не противоречит утверждению экспертов об увеличении доли субъективности в современных медиа: «читатель получает не объективную информацию, а оценочную реакцию журналиста на произошедшее», «автор сегодня – это не проводник информации, а её демиург, читатель же – не получатель информации, а объект манипуляции». Реальный автор‐ журналист становится всё более субъективным, но при этом всё реже выражает индивидуальную точку зрения, выступая как ретранслятор корпоративных интересов определенных социальных групп. Адресат медиатекста. Парадокс адресата заключается в том, что, хотя любой текст СМИ потенциально доступен любому потребителю, однако – и это хорошо известно журналисту‐ профессионалу – в действительности каждый медиатекст (включая и самый «массовый» – новостной) адресован вполне конкретной аудитории, объединенной достаточно общими возрастными, гендерными, социальными, конфессиональными, мировоззренческими, вкусовыми и проч. характеристиками. Новости на НТВ, на радиостанции «Эхо Москвы» и в газете «Московский комсомолец» предполагают разную целевую аудиторию, а что уж говорить о развлекательных телепередачах или, например, аналитике в журнале «Русский репортёр»! По определению Ю. М. Лотмана, «текст как бы включает в себя образ “своей” аудитории, а аудитория – “своего” текста». Бурный количественный рост и качественные изменения в современной медиасфере коснулись прежде всего «фактора адресата» (Н. Д. Арутюнова). Для СМИ правильное структурирование «потребительского» (читательского) рынка становится значимым по мере превращения средств массовой информации в субъекты рыночной ситуации: вычленение собственной целевой аудитории, её постоянный многоаспектный мониторинг является залогом коммерческого успеха в обществе, где информация превращается в «продукт» и «товар». Один из прогнозов развития современного медиарынка предполагает «фрагментацию медиа» и переход от «широкого вещания» к «узкой специализации» в сфере печатных и электронных технологий: «Масс‐ медиа – уже нет. Средства массовой информации перестали быть массовыми (скорее они стали средствами узкой, а в будущем – персональной информации) – по причине узкой специализации СМИ, с одной стороны, или по причине разбредания целевых аудиторий по нишам». Для массовой коммуникации адресат является особо провозглашаемой ценностью, его роль в этом процессе не менее важна, чем намерение адресанта. Поэтому естественно, что в современной массовой коммуникации мы наблюдаем тенденцию к установлению персональности, единичности коммуникантов, стремление к тому, чтобы конкретизировать личности коммуникантов, уменьшить дистанцию между адресантом и адресатом. Мы полагаем, что в отношении адресанта и адресата сегодня можно говорить об инверсии коммуникативных ролей. Именно «давление адресата» в числе прочих отмеченных факторов приводит к тому, что авторское, личностное начало в медийном дискурсе всё более стирается. Если в художественном тексте интерпретация действительности определяется прежде всего особенностями идеологии и индивидуальной когнитивной картиной мира автора произведения, то в современных медиа, в особенности рассчитанных на достаточно определенную целевую аудиторию (женскую, подростковую, студенческую, музыкальных фанатов, рыболовов, спортивных болельщиков и т. п. ), картина мира, создаваемая и транслируемая текстом, зависит скорее не от автора, а от предполагаемого читателя. Журналист, работающий в молодежном издании, обязан ориентироваться на речевой и жизненный опыт молодых (знать соответствующие языковые и социальные коды – лексику и фразеологию, прецедентные имена и ситуации, политические, музыкальные и ки‐ нематографические вкусы, соответствующий дресс‐ код и проч. ), учитывать их стиль жизни и возможный социальный статус. Его собственная когнитивная база может быть несравненно богаче прогнозируемой когнитивной базы читателя – в этом случае он реализует в тексте лишь ту её часть, что предположительно совпадает с читательской, и чем точнее прогноз, тем сильнее эффект воздействия. Наконец, «то, что автор подает в тексте как собственное от‐ ношение, должно согласовываться с особенностями восприятия тех групп в обществе, которые являются целевыми аудиториями данного текста» и – что весьма существенно – с политикой владельцев издания или теле‐ радиоканала. Таким образом, фактор адресата – обязательный компонент понятия формат издания. Прагматический эффект, планируемый и предполагаемый любым медиатекстом, – это эффект воздействия. Массмедиа, как утверждает американский культуролог А. Моль, фактически контролируют всю нашу культуру, пропуская её через свои фильтры, выделяют отдельные элементы из общей массы культурных явлений и придают им особый вес, повышают ценность одной идеи, обесценивают другую, поляризуют, таким образом, всё поле культуры. То, что не попало в каналы массовой коммуникации и не было включено в «технологии раскрутки», почти не имеет шансов оказать влияние на общество. Вывод исследователя таков: «В настоящее время знания формируются не системой образования, а средствами массовой коммуникации». Таким образом, общество в целом и отдельный индивидуум не может уклониться от воздействия СМИ. О манипулятивном характере современных СМИ говорит тот факт, что функция воздействия сегодня вытесняет все другие функции. Ряд исследователей считает манипулятивное воздействие одной из важнейших функций современных средств массовой информации. Языковое манипулирование– скрытое языковое воздействие на адресата, намеренно вводящее его в заблуждение относительно замысла или содержания речи. Существует (и описано) множество языковых механизмов и средств, с помощью которых осуществляется языковая манипуляция:

- введение оценочной информации в фактологическую – сознательное представление для реципиента «в качестве истинного такого сообщения, которое или заведомо ложно или не является фактологическим и содержит лишь оценку (т. е. вообще не может быть ни истинным, ни ложным)» (см., например, замечания исследователей о проникновении авторской субъективной оценки в такой изначально «бесстрастный» жанр, как новости);

- дробление информации. При передаче новостей по радио и телевидению многочисленные не связанные друг с другом сообщения выстреливаются в эфир подобно автоматной очереди. Газеты и журналы намеренно разбивают статьи, помещая основную часть текста в конце номера, с тем чтобы заставить читателя просмотреть несколько страниц рекламы. В результате подавляется способность читателя критически осмыслить текст и тем самым облегчается манипулирование его сознанием;

- метафоричность, размытость значений (метафора – «приговор суда без разбирательства», – утверждает Н. Д. Арутюнова. «Метафора – как партком в коммунистической России – всё решает и ни за что не отвечает», – пишет А. П. Чудинов). Так, например, в американских СМИ бомбардировки блоком НАТО суверенного государства именуются «акцией по привнесению мира» и «попытками заставить мир жить по‐ человечески». Активно развивается метафора Бомбардировки – это мир и стабильность;

- система эвфемизмов и слов‐ определителей с «диффузной» семантикой (некоторый, известный, определенный, соответствующий). Так, например, сотрудники центральных телеканалов однажды получили от своих начальников «список терминов», розданный последним на брифинге в Кремле. Предписывалось, например, вместо чеченский терроризм писать международный терроризм, вместо шахид – террористсмертник, а вместо моджахед – боевик, террорист. А журналистка Дарья Асламова предложила собственный политкорректный словарь: Террористы– это «борцы за свободу», «повстанцы», «мятежники», «бомбисты», «hostage‐ takers» («держатели заложников»), «misguided criminals» (мое любимое! ) – «ложно направленные криминалы» (по‐ видимому, есть ещё криминалы, стоящие на верном пути). Негры– черные (уже не модно! ), цветные, афро‐ американцы (особо политкорректные граждане предлагают называть белых американцев евроамериканцами). Можно продолжить этот сумасшедший ряд: подрывников следует называть «пиротехниками», камикадзе, взорвавших ньюйоркские башни, – «пилотами‐ любителями». Или, как написал один участник Интернет‐ форума по политкорректности: «Взорвал бомбу – бомбист, стрельнул в человека – стрелок, наехал на пешехода – шофер, съел человека – гурман» (КП, 16. 08. 2005). - использование лексики, вызывающей прогнозируемые эмоции: интервенция, эвакуация, неприкрытая агрессия, военно‐ полицейский режим диктатуры США, репрессивный аппарат, сытая Европа, кровавая развязка, роковые последствия, кровь мирных жителей и т. д. Не представляется возможным перечислить все или хотя бы большинство языковых средств, приёмов и механизмов манипуляции, тем более что корректнее было бы говорить о манипулятивном потенциале многих единиц и категорий языка: синонимов, антонимов, фразеологизмов, многозначных слов, имен собственных, жаргонной и просторечной лексики и т. п. Важно только, чтобы журналист помнил об этой функции медиатекста и соблюдал этический кодекс и постулаты речевого общения.