Лингвистика на пути преобразований 1 глава

ГЛАВА I ВЗГЛЯД НА РАЗВИТИЕ ЛИНГВИСТИКИ

I

В течение последних лет исследования языка и языков претер­пели значительные изменения, которые заставляют еще шире раздвинуть и без того очень широкие горизонты лингвистики. Сущ­ность этих изменений нельзя понять с первого взгляда, они под­спудны и проявляются в конечном счете во все большей труднодос-тупности оригинальных работ, которые все больше переполняются специальной терминологией. В самом деле, трудно читать сочине­ния лингвистов, но еще труднее понять, чего они хотят. Какова их цель? Как относятся они к этому величайшему достоянию лю­дей, постоянно вызывающему у человека неослабный интерес—к языку? Может возникнуть впечатление, что для лингвистов наших дней факты языка превратились в абстракции, стали материалом не связанных с человеком алгебраических схем или служат лишь аргументами в бесплодных спорах о методе, что лингвистика от­ходит от реальности языка и изолируется от других гуманитарных наук. Однако все обстоит как раз наоборот. В то же самое время можно констатировать, что методы языкознания дают пример и даже становятся образцом для других дисциплин, что проблемы языка занимают теперь самых разных специалистов, число которых постоянно растет, и что общее направление мысли побуждает все гуманитарные науки работать в том же духе, что и лингвистика.

Полезно поэтому по возможности просто, насколько позволяет сама сложность вопроса, выяснить, как и почему лингвистика претерпела такие изменения со своих первых шагов до сего дня.

Начнем с того, что лингвистика имеет два объекта; она является наукой о языке и наукой о языках. Это различение, которое не всегда соблюдают, необходимо: язык как человеческая способность, как универсальная и неизменная характеристика человека, не тоже самое, что отдельные, постоянно изменяющиеся языки, в которых

она реализуется. Именно отдельными языками и занимается лингвист, и лингвистика есть прежде всего те*ория языков. Однако, окидывая взглядом эволюцию лингвистики, мы видим, что эти два направления исследования часто переплетаются и в конце концов смешиваются друг с другом, поскольку бесконечно разно­образные проблемы, связанные с отдельными языками, объединя­ются тем, что на определенной ступени обобщения всегда приводят к проблеме языка вообще.

Известно, что западная лингвистика зародилась в недрах гре­ческой философии. Все говорит об этом родстве. Наша лингвистичес­кая терминология в значительной части создана на основе гречес­ких терминов, воспринятых непосредственно или в их латинском переводе. Но интерес к языку, очень рано проявленный греческими мыслителями, был исключительно философским. Они скорее заду­мывались о первоначальном происхождении языка — возник ли он от природы или по установлению,— чем изучали его функцио­нирование. Введенные ими категории (имя, глагол, грамматичес­кий род и т. д.) всегда покоились на логической или философской основе.

В течение веков, от досократиков до стоиков и александрийцев, и позднее, во время аристотелевского ренессанса, донесшего гре­ческую мысль до конца латинского Средневековья, язык оставался объектом философского умозрения, а не объектом наблюдения. Ни у кого тогда не возникало намерения изучить и описать какой-либо язык ради него самого или проверить, всюду ли пригодны катего­рии, основанные на греческой и латинской грамматике. Это поло­жение не изменилось до XVIII века.

Новый этап ознаменовался открытием санскрита в начале XIX века. Одновременно было обнаружено, что существует родство между языками, которые тогда же получили название индоевропей­ских. С тех пор происходит становление лингвистики в рамках сравнительной грамматики на основе методов, которые делаются все более строгими, по мере того как открытия новых фактов и успехи дешифровки укрепляют принципы новой науки и расширяют ее границы. В течение века была проделана большая и замечатель­ная работа. Метод, испытанный на индоевропейских языках, ста­новится образцом. В наше время, обновленный, он привел к новым достижениям. Но не следует забывать, что до первых десятилетий нашего века лингвистика заключалась, по существу, в генетике языков. Она ограничивалась изучением эволюции языковых форм и утверждала себя как наука историческая, находя свой объект всегда и повсюду в виде какой-либо фазы истории языков.

Но вот среди всех этих успехов в некоторых умах возникла беспокойная мысль: какова природа языкового факта? какова ре­альность языка? действительно ли эта реальность заключается только в изменении? но как же тогда, постоянно изменяясь, язык остается самим собой? как он тогда функционирует и каково отно-

шение звуков к смыслу? Историческая лингвистика не давала никакого ответа на эти вопросы, потому что ей никогда не прихо­дилось их ставить. В то же время вырисовывались трудности со­всем иного порядка, но не менее серьезные. Лингвисты начали ин­тересоваться языками, не имеющими письменной истории, в част­ности индейскими языками'Америки, и обнаружили, что к ним не применимы традиционные рамки, в которых изучались индоевропей­ские языки. Лингвисты столкнулись с совершенно иными категория­ми, которые, ускользая от исторического описания, заставляли их разрабатывать новый аппарат определений и новый метод анализа.

Мало-помалу, в непрестанных теоретических спорах и под влия­нием «Курса общей лингвистики» Фердинанда де Соссюра (1916), формируется новое понимание языка. Лингвисты осознают, что их дело — посредством адекватных приемов изучать и описывать актуальную языковую реальность, не примешивая к описанию, которое должно быть синхронным, никаких априорных теорети­ческих или исторических допущений, и анализировать язык в рам­ках его собственных формальных элементов.

Таким образом лингвистика вступает в свою третью, нынеш­нюю фазу. Не философия языка, не эволюция языковых форм ста­новятся объектом лингвистики, а прежде всего имманентная реаль­ность языка. Лингвистика стремится стать наукой — формальной, строгой, систематической.

С этого момента подвергаются пересмотру и исторический под­ход, и рамки, установленные для изучения индоевропейских язы­ков. Став дескриптивной, лингвистика начинает в равной мере интересоваться всеми языками, как обладающими письменностью, так и бесписьменными, приспосабливая к новой задаче свои методы. Ее цель — узнать, из чего состоит язык и как он функционирует.

Когда лингвисты по примеру Ф. де Соссюра начали рассматри­вать язык «в самом себе и для себя», они признали принцип, ставший основным для всей современной лингвистики: язык образует си­стему. Этот принцип имеет силу для любого языка, какова бы ни была культура, которую он обслуживает, и какой бы историче­ский период мы ни взяли. От основания до вершины, от звуков до самых сложных форм выражения, язык есть упорядоченная система частей. Язык состоит из формальных элементов, соединяемых в переменные комбинации в соответствии с определенными принципа­ми структуры. Структура — это второй ключевой термин линг­вистики. Этим термином обозначают прежде всего структуру язы­ковой системы, последовательно выявляемую на основе того уста­новленного факта, что язык всегда содержит лишь небольшое число основных элементов, но эти элементы, сами по себе немногочислен­ные, могут вступать в большое число комбинаций. Самые элементы обнаруживаются нами именно через эти комбинации. Последова­тельный анализ показывает, что язык использует лишь небольшую часть от громадного числа теоретически возможных комбинаций,

которое могло бы дать свободное соединение минимальных основных] элементов. Такое ограничение образует специфические конфигура­ции, меняющиеся от одной языковой системы к другой. Это прежде ■ всего и понимают под структурой: структура есть, таким образом, типы отношений, на основе которых сочетаются друг с другом еди­ницы определенного уровня.

Каждая единица системы определяется при этом совокупностью,. отношений к другим единицам и оппозиций, в которые она входит;.' единица есть сущность относительная и оппозитивная, как говорил / Соссюр. Мы отказываемся, следовательно, от мысли, что каждый «факт» языка можно расценивать сам по себе, что он является абсо-> лютной и объективной величиной, допускающей изолированное рассмотрение. В действительности языковые сущности можно опре­делить лишь в их отношении друг к другу, рассматривая их в пре­делах системы, которая их организует и доминирует над ними. Они представляют собой нечто лишь постольку, поскольку являются элементами структуры. Именно систему следует выделять и описы­вать прежде всего. Таким образом вырабатывается теория языка как системы знаков и как иерархии единиц.

Может показаться, что столь абстрактные представления уводят нас от того, что именуется реальностью. Напротив: они находятся в соответствии с самым конкретным языковым опытом. Отличитель­ные признаки, выявленные посредством анализа, согласуются с теми, которые инстинктивно использует говорящий. Было экспери­ментально показано, что фонемы, то есть различительные звуки языка, представляют собой психологическую реальность, и гово­рящий без труда может осознать их, ибо, воспринимая звуки, он в действительности идентифицирует фонемы; он признает вариан­тами одной фонемы звуки, иногда значительно различающиеся, а, казалось бы, похожие звуки относит к разным фонемам.

Теперь можно видеть, как отличается эта концепция лингвис­тики от господствовавшей прежде. Позитивистское понятие язы­кового факта заменено понятием отношения. Вместо того чтобы рассматривать каждый элемент сам по себе и искать его «причину» в более ранней стадии, его рассматривают как часть синхронного целого: «атомизм» уступил место «структурализму». Выделяя в не­посредственно наблюдаемой языковой реальности сегменты раз­ной природы и разной протяженности, лингвисты устанавливают единицы нескольких типов; разные типы единиц характеризуются принадлежностью к различным уровням, каждый из которых дол­жен быть описан в адекватных терминах. Это и определило исклю­чительную развитость техники и терминологии анализа; каждый прием исследования должен быть эксплицитным.

Единицы языка принадлежат одновременно к двум планам: синтагматическому, когда их рассматривают в отношении друг к другу в материальной последовательности внутри речевой цепи, и парадигматическому, когда они поставлены одна к другой в от- Н

ношение возможной замены, каждая на своем уровне и в своем
формальном классе. Описать эти отношения, определить эти пла-
д_{Ы____} значит выявить формальную структуру языка; а формализо­
вать таким образом описание •— значит (и это не парадокс) делать
его все более и более конкретным, сводя язык к значимым элемен­
там, из которых он единственно и состоит, и определяя эти элементы
через их взаимные отношения. Вместо ряда бесчисленных и случай­
ных обособленных «явлений» мы получаем конечное число единиц
и можем охарактеризовать структуру языка через их распределе­
ние и их допустимые комбинации.

В процессе анализа разных систем можно отчетливо видеть, что языковая форма представляет собой определенную структуру:

1) она есть единица некоего целого, доминирующего над частями;

2) эти части формально упорядочены на основе определенных посто­
янных принципов; 3) форма получает характер структуры именно
в силу того, что все компоненты целого выполняют ту или иную
функцию; 4) наконец, эти компоненты являются единицами како­
го-либо определенного уровня, причем каждая единица одного уров­
ня становится подъединицей более высокого уровня.

Язык во всех своих существенных пунктах имеет прерывный характер и оперирует дискретными единицами. Можно сказать, что язык характеризуется не столько тем, что он выражает, сколько тем, что он различает на всех уровнях:

— различение лексем, позволяющее установить инвентарь обо­
значаемых понятий;

— различение морфем, создающее инвентарь формальных клас­
сов и подклассов;

— различение фонем, дающее инвентарь фонологических, не
„связанных со значением, различий;

— различение «меризмов», или признаков, организующих фо­
немы в классы.

Это и делает язык системой, в которой ничто ничего не значит само по себе и по своему природному свойству, но в которой все имеет значение вследствие зависимости от целого; ст£у_ктура при­дает частям их «смысл», или их функцию. Й это также обеспечивает безграничные возможности коммуникации: поскольку язык орга­низован системно и функционирует по правилам кода, говорящий, отправляясь от очень небольшого числа основных элементов, может составлять знаки, затем группы знаков и, наконец, бесконечное количество разнообразных высказываний, каждое из которых может быть опознано воспринимающим, так как в его распоряжении на­ходится та же самая система.

Мы видим, что понятия системы, различия, оппозиции тесно связаны друг с другом и с логической неизбежностью ведут к по­нятиям зависимости и взаимосвязи. Между членами оппозиции существует взаимосвязь такого рода, что, если затронут один из них, это тотчас отражается на положении другого и, как следствие,

<Jj ■■<

равновесие системы нарушается, что может повлечь за собой создание новой оппозиции в другой точке для восстановления равновесия. В этом отношении каждый язык в каждый момент своей истории обнаруживает особую ситуацию. Такой взгляд в наши дни вновь вво­дит в лингвистику понятие эволюции, определяя диахронию как от­ношение между следующими друг за другом во времени системами. Дескриптивный подход, понятие системности, стремление до­водить анализ до элементарных единиц, эксплицитный выбор процедур — вот те черты, которые характеризуют современные лингвистические работы. Разумеется, на практике существуют мно­гочисленные расхождения, столкновения между школами, но мы сосредоточиваемся здесь на самых общих принципах, а принципы всегда интереснее, чем школы.

В настоящее время стало известно, что у сторонников такой концепции языка были предшественники. В неявном виде она при­сутствовала у автора, признанного современными дескриптиви-стами своим предтечей, у индийского грамматика Панини, который в середине IV в. до н. э. кодифицировал ведический язык в образ­цово четких формулировках, создав формальное, полное и строгое описание, свободное от всяких спекулятивных или мистических рассуждений. Однако следует воздать должное и тем предшествен­никам, которые не были грамматиками и фундаментальные труды которых, обычно анонимные и недооцененные, столь существенны для нас в каждый момент нашей жизни, что мы перестаем их заме­чать: я хочу сказать о создателях наших современных алфавитов. То, что алфавит мог быть изобретен, то, что небольшим количеством (Графических значков смогли записывать все, что произносится, — уже одно это свидетельствует о расчлененной структуре языка. Латинский алфавит, армянский алфавит — изумительные примеры нотации, которую мы назвали бы фонематической. Современный аналитик почти ничего не смог бы изменить здесь: учтены реальные различия, каждая буква всегда соответствует только одной фонеме и каждая фонема воспроизводится всегда одной и той же буквой. Алфавитное письмо, таким образом, принципиально отличается от письма китайского, являющегося морфематическим, или от сил­лабической клинописи. Те, кто составлял алфавиты для записи звуков своего языка, были стихийными фонематистами и инстинк­тивно сознавали, что все разнообразие произносимых звуков сво­дится к довольно ограниченному числу различительных единиц, которые и должны быть представлены таким же количеством единиц графических. Современные лингвисты действуют точно так же, когда им приходится записывать языки, существующие только в устной традиции. В этих алфавитах мы имеем древнейшие модели анализа: графические единицы алфавита и их комбинации в большое число специфических группировок дают наиболее близкое к действитель­ности представление о структуре языковых форм, которую они воспроизводят.

II

Языковая форма — не единственное, что подлежит анализу: не­обходимо параллельно рассматривать и функцию языка.

Язык вос-производит действительность. Это следует понимать вполне буквально: действительность* производится заново при по­средничестве языка. Тот, кто говорит, своей речью воскрешает со­бытие и свой связанный с ним опыт. Тот, кто слушает, воспринимает сначала речь, а через нее и воспроизводимое событие. Таким обра­зом, ситуация, неотъемлемая от использования языка, есть ситуа­ция' обмена и диалога, и она придает акту речи двойную функцию: ^для говорящего акт речи заново представляет действительность,;а для слушающего он эту действительность воссоздает. Это и делает язык орудием коммуникации между индивидами.

Здесь сразу же возникают серьезные проблемы, которые мы предоставим решать философам, в частности проблема адекватности сознания — «реальности». Лингвист, со своей стороны, считает, что не может существовать мышления без языка и что, следователь­но, познание мира обусловлено способом выражения познания. Язык воспроизводит мир, но подчиняя его при этом своей собствен­ной организации. Он есть логос — речь и разум в единстве, как пони­мали это древние греки. И он является таковым потому, что язык — это членораздельный язык, заключающийся в совокупности орга­нически упорядоченных частей и формальной классификации пред­метов и процессов. Следовательно, передаваемое содержание (или, если угодно, «мысль») расчленяется в соответствии с языковой схемой. «Форма» мысли придается ей структурой языка. Й язык ТГсйстеме своих категорий также обнаруживает свою посредничес­кую функцию. Каждый говорящий может выступать в качестве субъекта лишь в противопоставлении другому — партнеру, кото­рый владеет тем же самым языком и имеет в своем распоряжении тот же самый набор форм, тот же синтаксис высказывания и тот же способ организации содержания. На основе языковой функции и в силу противопоставления я~ты индивид и общество перестают быть противоречащими терминами и становятся терминами допол­нительными.

Именно в языке и через язык индивид и общество взаимно де­терминируют друг друга. Человек всегда ощущал, а поэты часто воспевали основополагающее могущество языка, который создает воображаемую реальность, одушевляет неодушевленное, позволяет видеть то, что еще не возникло, восстанавливает то, что исчезло. Поэтому во многих мифологиях, там, где требовалось объяснить, как на заре времен нечто могло возникнуть из ничего, в качестве созидающего принципа мира избирали нематериальную и суверен­ную сущность — Слово. В самом деле, нет силы более высокой, и, по сути дела, все без исключения могущество человека происте­кает из нее. Общество возможно только благодаря языку, и только

благодаря языку возможен индивид. Пробуждение сознания у ребеЫ ка всегда совпадает с овладением языком, который постепенно вводит его в общество как индивида.

Но каков же источник этой таинственной силы, которая заклк
чена в языке? Почему существование и индивида и общества не
ходимо основано на языке? i

Потому что язык представляет собой наивысшую форму способ-j ности, неотъемлемой от самой сущности человека,— способности к символизации.

Под этим мы в самом широком смысле понимаем способность представлять (репрезентировать) объективную действительность с помощью «знака» и понимать «знак» как представителя объективной действительности и, следовательно, способность устанавливать от­ношение «значения» между какой-то одной и какой-то другой вещью. Рассмотрим сначала эту способность в наиболее общей форме, вне языка. Употребить символ — значит зафиксировать характер-] ную структуру какого-либо объекта и затем уметь идентифици-! ровать ее в различных других множествах объектов. Именно эта! способность свойственна человеку и делает его существом разумным.' Способность к символизации делает возможным формирование по­нятия как чего-то отличного от конкретного объекта, который вы-; ступает здесь лишь в качестве образца. Она является одновременно ■ принципом абстракции и основой творческой фантазии. Эта символи­ческая в своей сущности репрезентативная способность, лежащая в основании образования понятий, появляется только у человека. У ребенка она пробуждается очень рано, еще до начала речевой деятельности, на заре его сознательной жизни. Но она отсутствует у животного.

Здесь следует все же сказать, что есть одно замечательное ис­ключение: оно касается пчел. По наблюдениям К- фон Фриша, когда пчела-разведчица в своем одиночном полете находит источник пищи, она возвращается в улей, чтобы сообщить о своей находке, и исполняет на сотах особый виляющий танец, описывая определен­ные фигуры, которые оказалось возможным проанализировать. Выяснилось, что таким образом она указывает другим пчелам, по­вторяющим за ней ее движения, направление и расстояние до источ­ника пищи. Затем эти пчелы улетают и безошибочно направляются к цели, которая зачастую находится очень далеко от улья. Это очень важное наблюдение заставляет предположить, что пчелы общаются между собой с помощью особой символики и передают настоящие сообщения. Нет ли связи между этой системой коммуни­кации и столь замечательным функционированием улья? Предпола­гает ли жизнь социально организованных насекомых определенный уровень символических отношений? Это всего лишь вопрос, но и вопрос этот — уже большой шаг вперед. Как зачарованные, мы стоим в нерешительности перед великой проблемой: не здесь ли впервые сможет человек, преодолев биологический барьер,. загля-£8

" уть во внутреннюю жизнь общества животных и открыть принцип его организации?

Сделав эту оговорку относительно пчел, мы можем более точно показать, где проходит грань, разделяющая человека и животное. Прежде всего, будем четко различать два понятия, которые очень часто смешивают, когда говорят о «языке животных»: сигнал и символ.

Сигнал — это физическое явление, связанное с другим физи­ческим явлением естественным или конвенциональным отношением: молния возвещает о грозе, колокол возвещает об обеде, крик возвеща­ет об опасности. Животное воспринимает сигнал и способно аде­кватно на него реагировать. Можно научить животное распознавать различные сигналы, то есть научить его связывать два ощущения с помощью сигнала. Это хорошо видно на знаменитых условных рефлексах Павлова. Человек, как и животное, тоже реагирует на сигнал. Но кроме того, он использует символ, который ^щоиов- лен~£ймим человеком. Смысл символа нужно выучить, символ нужно уметь интерпретировать в его значащей функции, а не только вос­принимать его как чувственное впечатление, так как символ не имеет естественной связи с тем, что он символизирует. Человек изобретает и понимает символы, животное — нет. Все остальное вытекает из этого. Пренебрежение этим различием приводит ко вся­кого рода путанице и псевдопроблемам. Часто говорят, что дресси­рованное животное понимает человеческую речь. На самом же деле животное повинуется слову, поскольку научено узнавать в нем сигнал, но оно Никогда не сумеет интерпретировать его как символ. По той же причине животное выражает свои эмоции, но оно не может их называть. В средствах выражения, существующих у животных, нельзя видеть ни зачатки языка, ни нечто приближающееся к язы­ку. Между сенсорно-моторной функцией и функцией репрезентатив­ной существует порог, преодолеть который смог лишь человек. Ибо человек не был создан дважды, один раз без языка, а дру­гой разе языком. Возникновение homo sapiens из разряда животных могло быть облегчено строением его тела или его нервной органи­зацией, но обязано это появление прежде всего его способности к символической репрезентации, которая является общим источ­ником мышления, языка и общества.

; Способность к символизации лежит в основе мыслительных функций. Мышление — не что иное, как способность создавать представления вещей и оперировать этими представлениями. Оно по ярироде своей символично *. Символическое преобразование эле-

у ютпитп Ие ° самого начала символично, поскольку образы, посредством ввемя пп«Г ох°атывает гРУппы вещей, являются их символами, поскольку она все р**я оперирует символами, и вещи, которыми она оперирует,— хотя и кажется,

^^«Лышление в символах и есть само мышление. Суждение порождает символы. создает врптя ад^{Кая мысл}ь. Всякая мысль создает знаки в то самое время, как она ««двегвици. мысль в своем становлении неизбежно приходит к символу, посколь-^»,«Л!.__-_^{Ование с самог}° начала символично, поскольку образы, посредством

ментов действительности или опыта в понятия — это процесс, рез который осуществляется логизирующая способность раз) Мысль не просто отражает мир, она категоризует действительнс и в этой организующей функции она столь тесно соединяется с яз ком, что хочется даже отождествить мышление и язык с этой точ зрения.

В самом деле, способность к химводизации у человека достига своего наивысшего выражения в языке, который является симвс ческим по преимуществу; все другие системы коммуникации — гр фические, жестовые, визуальные и т. д.— производны от язь и предполагают его существование. Но язык — это особая симвс ческая система, организованная в двух планах. С одной сторону язык — физическое явление: он требует посредства голосового парата при своем производстве и посредства слухового аппарат для восприятия. В этом материальном виде он поддается наблюл нию, описанию и регистрации. С другой стороны, язык—^н рйальная структура, передача означаемых, которые замещают яц ления окружающего мира или знание о них их «напоминание!»* Такова двусторонняя сущность языка. Вот почему языковой симвс имеет посреднический характер. Он организует мысль и реализуе ся в специфической форме, он делает внутренний опыт одного лиц доступным другому в членораздельном и репрезентативном выра> нии, а не с помощью такого сигнала, каким является простой дулированный крик; он реализуется в определенном данном язык^ присущем отдельному обществу, а не в общем для всего биологу ческого вида голосовом проявлении.

Язык представляет собой модель структуры отношений в само буквальном и в то же время самом широком смыслеТОн устанавл» вает отношения слов и понятий в потоке речи и тем самым, воспр изводя объекты и ситуации, порождает знаки, отличные от их ма териальных референтов. |Он осуществляет переносы наименован» по аналогии, что мы называем метафорой,— мощный фактор '" гащения понятий. Он связывает суждения в умозаключение и новится орудием логического мышления.

Наконец, язык являет собой самый экономичный образец симв^ лизации. В отличие от других репрезентативных систем он требует ни физических усилий, ни перемещения тела в пространс ве, ни трудоемких операций. Представим себе, какого труда стой; бы изобразить «сотворение мира» в живописных, скульптурнь или иных образах, и сравним это с тем, как та же история воплои на в рассказе, в цепочке звуков голоса, которые исчезают, едв только произнесены и восприняты, но каждая душа восторгает ими, а поколения повторяют их, и всякий раз, как слово разверт

что она оперирует непосредственно вещами,—по сути только символы. И символы мысль упорядочивает в мир символов, в систему знаков в соответствии с < ношениями и законами» (Н. Delacroix, Le langage et la pensee, стр.

вает это событие, мир возникает снова. Никакая сила не сравнится с этой, которая столь малым достигает столь многого.

Существование системы символов раскрывает нам одну из ос­новных, может быть самую глубокую особенность человеческого бытия: нет естественного, непосредственного и прямого отношения _Ни между человеком и миром, ни между одним человеком и другим. Необходим посредник — тот символический аппарат, который сде­лал возможным мышление и язык. За пределами биологической сферы способность к символизации — самая характерная способ­ность человеческого существа.

Остается лишь сделать выводы из этих размышлений. Говорить об отношении человека с природой или об отношении человека с че­ловеком через посредство языка — значит говорить об обществе. И это неслучайное историческое совпадение, а необходимая связь. Ибо язык вообще всегда реализуется в каком-либо отдельном языке, в определенной конкретной языковой структуре, неотделимой от определенного конкретного общества. Нельзя представить себе язык и общество друг без друга. И то и другое есть данное. Но в то же время и то и другое познается человеком, так как он не обладает врожденным знанием о них. Ребенок рождается и развивается в обществе людей. Взрослые, его родители, учат его пользоваться речью. Овладение языком у ребенка идет параллельно с формиро­ванием символа и конструированием объекта. Он познает вещи через их имена; он обнаруживает, что у всего есть свое имя и что знание имен дает ему возможность распоряжаться вещами. Он узна­ет также, что и у него самого есть имя и что с помощью этого имени он общается с окружающими. Так пробуждается в нем осознание социальной среды, в которой он живет и которая будет постепенно формировать его разум через посредство языка.

По мере того как он становится способен ко все более сложным мыслительным операциям, он включается в культуру, которая его окружает. Я называю культурой человеческую среду, все то, что поми­мо выполнения биологических функций придает человеческой жизни и деятельности форму, смысл и содержание. Культура неотъем­лема от человеческого общества, каким бы ни был уровень цивили­зации. Она заключается во множестве понятий и предписаний, а так­же специфических запретов (табу); то, что какая-либо культура запрещает, характеризует ее не в меньшей степени, чем то, что она предписывает. Животный мир не знает запретов. Этот челове­ческий феномен — культура — целиком символичен. Культура опре­деляется как весьма сложный комплекс представлений, организо­ванных в кодекс отношений и ценностей: традиций, религии, зако­не», политики, этики, искусства — всего того, чем человек, где ы он ни родился, пропитан до самых глубин своего сознания и что направляет его поведение во всех формах деятельности. Что

12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: