 |
Глава двадцать четвертая,
|
|
|
|
в которой тайное становится явным
Вы посвящены в тайну. Она – достояние узкого круга людей. Нарушить ее, выдать другим, – значит, совершить предательство. Так? Безусловно! Но вот вы узнаете, что ваша тайна преступна. Если не раскрыть ее, произойдет непоправимое. Погибнет человек. Прольется кровь. Сгорит народное имущество. Пострадает невинный. Как быть? Как быть?..
... «Газик» вырвался на шоссе и полетел к городу.
Да, Витя Сметанин рассказал о тайнике Репы и Пузыря. Он не мог объяснить почему, но у Вити была полная уверенность, что сейчас Пузырь скрывается там.
– Тайник, тайник... бормотал Петр Семенович, о чем‑ то напряженно думая.
А дядя Коля сказал:
– Тайное да будет явным.
И тут Витя вспомнил Репу, его слова о том, что от Пузыря пощады не жди. «Нет, нет, не в Пузыре дело, – думал Витя. – Я выдал тайну Репы! Выдал... Но ведь Пузырь – бандит. Они ограбили магазин, чуть не убили сторожа. Если бы я промолчал... Нельзя было молчать! » Но все равно на душе у Вити было неспокойно.
– А мне, сын, ты напрасно о своих знакомствах не рассказываешь, – вдруг сказал папа.
Витя промолчал.
– Если бы они вовремя все рассказывали! – вздохнул Петр Семенович.
Витино настроение поднялось. Потому что новые мысли пришли к нему. Так и раньше бывало. Вот Витя хорошо начал день: сделал зарядку, быстро позавтракал, надел свежую рубашку, бодро идет по улице, все у него спорится, – и Витя представляет, что его видят знакомые, видят, какой он отличный парень, как все у него здорово получается и, посмотрите, какая решительная походка!
Сейчас Витя представлял: его видят все ребята из их класса. Он в машине опергруппы, едет задерживать опасного преступника, он – только он один! – знает, где скрывается Пузырь! А если бы они видели, что совсем недавно происходило на берегу Птахи! Станешь рассказывать, ведь не поверят. Эх!..
|
|
|
– Около поста ГАИ останови, – сказал шоферу Петр Семенович. – Там Сорокин дежурит.
У голубой будки на перекрестке дорог «газик» резко затормозил. К машине подбежал пожилой милиционер.
– Докладывает старшина Сорокин! – рявкнул он. – Никаких нарушений, товарищ капитан. Проехали... – Старшина Сорокин стал листать блокнот красной обветренной рукой.
– Ты погоди, – перебил его Петр Семенович. – «Москвич» проходил? Четыреста седьмой, стального цвета.
– Так точно, проходил! – бодро сказал милиционер. – Вот у меня записано: три часа, десять минут. Все у них в порядке – права, багажник пустой.
– Сколько их было? – быстро спросил дядя Коля.
– Двое!
– Может, пьяные? – спросил Петр Семенович, и голос его был сердитым.
– Никак нет! – Старшина Сорокин кашлянул, вежливо, в кулак. – То есть шофер за рулем тверезый, как стеклышко. А второй пассажир, верно, немного выпимши. Так ведь, товарищ капитан, пассажирам ничего, положено.
– Положено... – проворчал Петр Семенович.
– Между прочим, – словоохотливо продолжал милиционер, – очень веселый гражданин оказался. Все шутками. И песню пел. Забавную такую.
Витя высунулся из «газика» и пропел:
В городе Николаеве фарфоровый заво‑ од!..
– Точно! – изумился старшина Сорокин.
Петр Семенович тронул за плечо шофера:
– Быстро!
Стрелка спидометра перескочила цифру «100», мелко дрожала. На часах, которые светились голубым, было без пятнадцати пять. Свистел ветер. Уже совсем рассвело, хотя солнце еще не встало.
Показалась городская окраина; стали быстро надвигаться многоэтажные дома; на кольце стояли два пустых троллейбуса с опущенными усами. «Газик» мчался к центру, к дому, в котором живет Витя Сметанин.
|
|
|
Никогда Витя не видел свой город таким пустым и чистым. Только дворники мели тротуары да милиционеры стояли на перекрестках. Проехала поливальная машина, раскинув прозрачный веер воды, – и в «газике» запахло дождем; проехал хлебный фургон – и вкусно запахло теплой поджаристой коркой.
Тихо, спокойно. Но где‑ то близко прячется преступник. Даже убийца!.. Ведь он хотел убить их... Как все это возможно?.. И опять – в который раз! – Вите стало казаться нереальным все происходящее: и непривычно пустынный город, и то, что было совсем недавно, и то, что он сейчас поведет этих людей ловить бандита...
Впереди был виден уже их дом.
– Въедем в ворота, – сказал Петр Семенович. – И там остановимся.
... Машина останавливается под сумрачной аркой ворот.
– Только я бы просил... – начинает папа.
– Я вам гарантирую, – говорит Петр Семенович, – мальчик не подвергнется никакому риску.
– Нет, я с вами, – говорит папа.
И уже – подъезд. Витя поднимается вверх, через ступеньку. Сердце опять стучит в голове.
Железная лестница, деревянная крышка люка. Где‑ то внизу хлопает дверь. Голоса.
– Тише, тише, – говорит сзади дядя Коля.
На чердаке сумрачно, пахнет кошками.
– Витя, дай руку, – шепчет папа.
Крыша, влажная от росы, тускло блестит. Необъятный город окутан зыбкой утренней дымкой и похож на декорации из какого‑ то спектакля. Над далеким‑ далеким полем, которое проглядывает между крыш, висит оранжевый шар солнца, и его прямой четкой линией пересекла тучка.
– А! Черт! – шепчет папа. – Ботинки скользят.
По загородке ходит, покачивается голубь. На стержнях с загнутыми краями крупные капли росы.
– Здесь лестница, – говорит одними губами Витя. – А лаз в углу, кирпичами заложен. Надо спуститься.
Витя заглядывает вниз, на «пляж» Репы. Лаз аккуратно заложен кирпичами.
«А вдруг его там нет? » – с ужасом думает Витя и слышит, как мелко стучат его зубы. Только этого не хватало!
Папа крепко держит Витю за руку.
– Оставайтесь здесь, – шепчет Петр Семенович.
Первой исчезает в проеме голова дяди Коли.
Пропуск в сознании – что‑ то не увидел, не услышал. Был или не был выстрел?
– Папа, стреляли?
– Стреляли.
Движение, грохот кирпичей. Сорвался голубь с загородки, шумно захлопал крыльями. Фу‑ ты! Напугал...
|
|
|
Появляется голова дяди Коли. Он вылезает на крышу, тяжело дышит, приседает на корточки – ждет. «Кого он ждет? » – думает Витя.
Появляется голова Пузыря. Совсем отвисла нижняя губа, глаза – шальные, ничего не видят, не понимают. «Лучше бы он на меня не смотрел... »
Раз! Два! – щелкают наручники.
Пузырь стоит согнувшись, широко расставив ноги. Жалкий Пузырь. Ничтожный. Дышит со свистом. Он похож на загнанного зверя.
И Витя ловит себя на непостижимом чувстве: ему жалко Пузыря... Нет, не запоет он больше:
В городе Николаеве фарфоровый заво‑ од...
Вылезает на крышу Петр Семенович.
– Пошли...
Потом они спускаются по лестнице. Во всех дверях – люди. Заспанные, удивленные, испуганные. Откуда узнали?..
– Посторонитесь, граждане! Прошу, посторонитесь!
Во дворе уже солнце. И прохладные тени.
Репа... Откуда он возник? Репа бросается к Вите.
– Предатель! Предатель! – Рыжая челка упала на лоб. Глаз нет. Вместо глаз – ярость, ненависть, недоумение. – Предатель...
– Репа! Репа!.. Я не предатель. Ведь он...
Происходит что‑ то неладное. Мелькает испуганное лицо папы. Освещенная солнцем стена дома сдвинулась и плывет мимо.
Быстрее, быстрее, быстрее! Рябит в глазах. Кровь в висках – частыми толчками. Кровь в висках: «Предатель, предатель, предатель... »
И Витя уже у себя в комнате. Папа укладывает его в кровать. Витя послушно раздевается.
– Папа, я не предатель... – шепчет он.
– Нет, сынок, нет... Поспи.
Витя закрывает глаза. Холодно. Немного знобит. Витя подтягивает одеяло к самым глазам. И летит в черную бездну. Бездна встречает его шепотом: «Предатель, предатель».
А потом становится спокойно и тихо. И ничего не видно.
... Приснился сарай бабушки Нюры и Зорька.
Бабушка Нюра доила корову, молоко пенилось в подойнике. И Витя увидел то, чего не замечал раньше: на стене висели хомут и дуга, выкрашенные в красное, а сбоку, в углу, лепилось гнездо ласточки. «Странно, – подумал во сне Витя, – наяву не видел, а во сне – пожалуйста».
|
|
|
Потом ничего не снилось; потом пришел доктор, тот самый, что увез в больницу Катю. Резко запахло лекарствами. Витя почувствовал укол и ноющую боль в левой руке.
– Как, доктор? – спросила мама.
«Откуда она взялась? » – удивился во сне Витя.
– Ничего страшного, – сказал доктор. – Сильное нервное потрясение. Выспится и будет здоров.
– Пошли, Лида, – сказал папа. – Пусть спит.
Витя увидел острый нос «Альбатроса», который плавно погружался в темноту пещеры Летучих мышей.
Витя проснулся и почувствовал, что ему хорошо, что он здоров, что очень хочется есть.
Был день. Солнце просвечивало через спущенную штору. Кто‑ то сидел рядом. Витя повернулся. На него испуганно смотрел Репа.
– Репа!.. – прошептал Витя и все вспомнил. И мир потемнел вокруг.
– Витек, ты на меня не сердись, – заспешил Репа. – Ты прости меня, Витек. Ты правильно сделал. Я бы тоже...
– Я не предатель? – спросил Витя, чувствуя, как тяжесть рушится вниз и легкость, легкость наполняет его.
– Что ты! – замахал руками Репа. – Что ты... – И он стал смотреть в пол. – Это и для мамы хорошо...
– Почему? – прошептал Витя.
– Она его... Ну... любила... – еле слышно сказал Репа.
– Пузыря?!
– Да. Ничего я не мог сделать. Любила – и все.
«Вовкина мать любила Пузыря... – потрясенно думал Витя. – Да как же это так? Нет, совсем я не знаю, что такое любовь».
– Как же так, Репа?
– Ничего. Все к лучшему. Другого найдет. – Репа стал веселым. – Мама у меня еще молодая и красивая. Правда?
– Правда, Репа.
– Я ей уже платье подарил! – торжествующе сказал Репа.
– Вот молодец! Я своей маме на день рождения тоже что‑ нибудь подарю.
– Витек! А знаешь, сколько ты проспал?
– Сколько?
– Шестнадцать часов!
И мальчики стали хохотать. Им стало просто замечательно жить. Очень хороший друг у Вити Сметанина – Репа. Вот познакомить бы его с Вовкой и Катей. Только как это сделать?.. «Как там Катя? И как там все? » – вдруг подумал Витя.
Обедали все вместе, аппетит у Вити был отменный, даже Репа не мог с ним тягаться. За обедом мама сказала (она приехала вчера с первой электричкой):
– Витя, может быть, ты хочешь остаться в городе?
Витя чуть не захлебнулся компотом.
– Мам, да ты что! – только и мог вымолвить он.
Папа удивленно посмотрел на маму. Папа – это же совершенно ясно! – все понимает.
– Ничего себе, путешествие... – проворчала мама.
Витю так и подбросило. Неужели мама не понимает?
– Это было замечательное путешествие! – крикнул он. – Замечательное! Самое замечательное в моей жизни! – И тут Витя вспомнил... – Папа, ты знаешь... Там, на берегу Птахи, мы видели памятник. Каменный солдат. Ну... на братской могиле он стоит. И имена, кто похоронен. Среди них есть Т. Грач...
|
|
|
– Что?
– Наверно, это ваш Тарас Грач...
Тихо стало в комнате.
– Так... – Голос папы дрожал. – Послезавтра двадцать второе июня... Так... – И папа, вскочив со стула, побежал к телефону.
|
|
|
