 |
Застольные разговоры Адольфа Гитлера за период с 21 марта по 31 июля 1942 года 16 страница
|
|
|
|
Далеко не всегда было легко и просто убедить «старого господина» в правильности того или иного шага, но, если это удавалось, он готов был горой стоять за дело. Так, он сперва даже слышать не хотел о каких‑ либо мерах, направленных против евреев. Но когда за обедом в шведском посольстве, в котором они оба принимали участие, король Швеции начал было резко критиковать принимаемые в Германии меры против евреев, «старый господин» в ответ на эти высказывания своим сочным басом резко заявил, что это – внутреннее дело Германии, решение которого находится исключительно в компетенции германского канцлера[417].
И в необходимости принятия мер по ограничению свободы печати «старого господина» далеко не сразу удалось убедить. Он, шеф, поэтому даже прибег к известной уловке, решив затронуть у «старого господина» военную жилку. Он назвал его не «господин рейхспрезидент», а «господин генерал‑ фельдмаршал» и аргументировал предпринимаемые им шаги тем, что и в армии также недопустима критика снизу вверх, но исключительно сверху вниз. Ибо куда мы придем, если унтер‑ офицер захочет дать оценку (иначе говоря, покритиканствовать) действиям капитана, капитан – генерала и т. д.? «Старый господин» сразу же понял, в чем дело, и без всяких возражений согласился с тем, что то же самое можно сказать и о критике прессой правительственных мероприятий. «Тут он совершенно прав, критиковать может лишь начальник! » Тем самым судьба прессы была решена, и со свободой ей пришлось расстаться.
И если «старый господин» шел в ногу с ним и всегда старался с пониманием отнестись к его, шефа, намерениям, то это нужно ему особенно вменить в заслугу. Насколько он при этом освободился от прежних предубеждений, свидетельствует высказанное им при подписании указа о назначении гауляйтера Гильдебрандта имперским наместником[418] замечание. «Старый господин» пробурчал про себя, что, мол, не мог ли этот бывший батрак, добравшийся до положения депутата рейхстага, на этом бы и успокоиться?!
|
|
|
И, проникшись к нему симпатией, «старый господин» очень трогательно заботился о нем. Он неоднократно высказывался в том смысле, что у него теперь есть канцлер, который жертвует всем ради Германии и он ночью зачастую не может уснуть, потому что «его канцлер во имя спасения немецкого народа летит на самолете из одной части рейха в другую. Чертовски жаль, что он состоит в партии! ».
22. 05. 1942, пятница, полдень
Берлин, рейхсканцелярия
За обедом в рейхсканцелярии шеф заявил: в наши дни есть две группы людей, причастных к шпионажу, так называемое светское общество и пролетариат. Среднее сословие чересчур добропорядочно для занятия шпионажем.
И если поставить перед собой цель эффективно бороться со шпионажем, то нужно каждого, кто занимается им, убедить в том, что он – в случае поимки – ни при каких обстоятельствах не останется в живых.
Не менее безжалостно нужно действовать и при вынесении наказания за целый ряд других порожденных войной преступлений, например за кражи, совершенные в условиях затемнения. Ибо как же Можно во время войны предотвратить такие совершаемые в условиях затемнения преступления, как кражи дамских сумочек, изнасилования, кражи со взломом из подвалов и вообще любые кражи со взломом: во всех этих случаях нужно всегда приговаривать к смертной казни как высшей мере наказания, не важно, 60 лет преступнику или 17.
Если не карать жестоко за совершенные во время войны в тылу преступления, то возникнут две опасности:
а) рост преступности настолько усилится, что остановить его будет просто невозможно;
|
|
|
б) возникает возможность, что порядочный человек погибнет на фронте, а какой‑ нибудь негодяй в тылу, занимаясь преступной деятельностью, обеспечит себя на всю жизнь, ибо он – как ему совершенно точно известно – за такое‑ то преступление, согласно параграфу такому‑ то, лишь на ограниченный срок попадет в тюрьму.
Нужно четко сознавать, что население во время войны совершенно естественным образом раскололось на три группы: крайние идеалисты, крайние эгоисты и колеблющиеся.
Если закрыть глаза на то, что, в то время как идеалисты в огромном количестве гибнут на фронте, с негодяем в тылу будут мягко обращаться и это станет традицией, то тем самым будут открыты все пути для наиболее жизнестойких негативных элементов и станет ясно, что мы не извлекли никаких уроков из последних лет первой мировой войны – 1917 и 1918 годов. Поэтому есть только одна альтернатива: человек на фронте может умереть, негодяй в тылу должен умереть. Государство, которое не в состоянии жестко придерживаться этого принципа, не имеет права посылать своих идеалистов на смерть в боях с врагом.
За обедом шеф, развивая эту тему, пожаловался на то, что нынешние судьи совершенно не понимают своих задач. Поскольку они действовали еще в те времена, когда правили наши противники и, подобно попам, оказались совершенно не подверженными веяниям времени, в душе они остались либералами. Он поэтому вынужден принять самые радикальные меры и изгонит из германского судейского сословия любого судью, который постоянно выносит приговоры, идущие вразрез с народным благом и истинно национальным мировоззрением.
Ибо он лично отвечает за то, чтобы, в то время как герои идут на фронте на смерть, в тылу вновь, как в 1918 году, не подняли голову мошенники и проходимцы. Поскольку поддерживать дисциплину на фронте приходится с помощью самых суровых законов, было бы верхом несправедливости по отношению к фронту проявлять в тылу мягкость и снисходительность[419].
По отношению к молодежи в разгар войны нужно также использовать совсем другие средства, чем в мирное время, и не допускать никаких послаблений. В мирное время, конечно же, вновь можно в тех случаях, когда имеешь дело с пятнадцати– или семнадцатилетним преступником, заменять ему тюремное заключение хорошей поркой, поскольку он – если у него сохранились хоть какие‑ то понятия о чести – будет на всю жизнь чувствовать себя опозоренным, а иначе он еще, чего доброго, научится у старых каторжников каким‑ нибудь хитрым преступным приемам и обычаям.
|
|
|
Так, например, один субъект, совершивший множество преступных развратных действий, в свои молодые годы узнал от других преступников рецепт смертельного яда, который, однако, уже через 20 минут невозможно обнаружить в организме. Он приказал допросить этого преступника, некоего Зеефельда, в гестапо, ибо предполагал, что тот совершил гораздо больше преступлений, чем признал на следствии. И после того как в гестапо его заставили 12 часов стоять в котельной и не давали ему даже глотка воды, он раскрыл душу и признался в совершении 107 убийств детей по почве полового извращения и показал чиновникам места, где он закопал детские трупы. Поскольку лицо, совершающее преступные развратные действия, как правило, заканчивает тем, что убивает жертву своих противоестественных наклонностей, его следовало своевременно обезвредить, даже если тогда он еще был юн. Он поэтому всегда выступал за принятие самих суровых мер против этих асоциальных элементов.
Смерть гауляйтера Ровера[420] очень сильно потрясла Гитлера, ибо в его лице он потерял идеалиста, который из своего жалованья и доходов покупал лишь самое необходимое, а остальные деньги тратил на благотворительные цели и общественные нужды. Поэтому фюрер обязан сделать все, чтобы рейх взял на себя расходы по содержанию дома фрау Ровер, и у нее по крайней мере осталась бы крыша над головой.
Но несмотря на перенесенные потрясения, фюрер прекрасно владел собой и перед обедом в зале приемов приветствовал нас со всегдашней дружелюбной улыбкой – может быть, на этот раз чуть более походившей на маску – и пожал каждому руку.
27. 05. 1942, среда
Берлин, рейхсканцелярия
Приняв участие 22‑ го в официальном акте в мозаичном зале рейхсканцелярии, а затем 23‑ го в траурной церемонии по поводу смерти гауляйтера Ровера в Ольденбурге, я вновь вернулся самолетом в Берлин на службу. Докладывая о своем возвращении дежурному, личному адъютанту Гитлера группенфюреру Альберту Борману, я узнал, что в воскресенье шеф беседовал с рейхсминистрами Шпеером и Дорпмюллером[421] о прокладке в будущем на Москву, в Харьков и в Турцию железнодорожных магистралей, ширина колеи которых составит четыре метра и которые, пройдя по старым землям рейха, будут сходиться в Берлине – откуда уже пойдут ответвления на Мюнхен и в Рурскую область. В используемых на этих магистралях пассажирских вагонах с двух сторон должны быть сидячие купе, а посередине – проход шириною в один метр. Товарные вагоны должны быть сконструированы таким образом, чтобы их верхнюю часть можно было снять с помощью подъемного крана, а затем насадить ее на нижнюю часть товарных вагонов, курсирующих по железным дорогам с нормальной колеёй.
|
|
|
27. 05. 1942, среда, полдень
За обедом шеф говорил преимущественно о переоборудовании находящегося в настоящее время на верфи «Дешимаг» в Бремене тяжелого крейсера «Зейдлиц» в авианосец, который можно было бы вместе с линкорами использовать в морских операциях между Норвегией, Исландией и Шотландией.
27. 05. 1942, среда, вечер
За ужином шеф завел разговор об отеле «Четыре времени года» в Мюнхене, огромные расходы на постройку которого не оправдали себя, ибо все испортил совершенно безвкусный фасад и сильный уличный шум. Для его владельцев, братьев Вальтершпиль, нужно построить в Мюнхене роскошный отель, который будет в первую очередь предназначен для иностранцев, то есть служить источником валюты. Его нужно построить в новом стиле, который, возникнув под влиянием строительства мощных военных судов и в первую очередь под воздействием работ профессора Трооста, уже нашел выражение в зданиях отелей «У слона» в Веймаре, «Кайзер» в Познани, «Немецкий двор» в Нюрнберге и «Берхтесгаденский двор» в Берхтесгадене.
Он особенно охотно размышляет о сооружении таких новых строений именно в Мюнхене, поскольку никто с такой человеческой теплотой не относится к нему, как мюнхенцы, которые позаботились о том, чтобы ему никто не мешал ни в кофейне, ни на террасе Дома немецкого искусства, и любого, кто приставал к нему, отгоняли со словами: «Оставьте его в покое, он должен отдохнуть! »
Но если в Мюнхене будет воздвигнут такой роскошный отель для иностранцев, то нужно позаботиться о том, чтобы американцы – большие любители сувениров – не утащили оттуда все, что только можно унести. У него самого американцы – гости Олимпиады, которых он как‑ то принимал у себя, – похитили 137 серебряных ложек и все щетки, гребни и прочие предметы туалета, на которых была его монограмма. Очевидно, они как женщины, которые страдают некоей манией. Нет, пожалуй, такой женщины, которая бы не попыталась купить из‑ под полы контрабандный товар или спрятать от глаз таможенников и тайком перевезти через границу носовые платки, ткани и тому подобные вещи. Уж больно для них заманчиво обмануть государство, в этом‑ то все и дело.
|
|
|
За ужином шеф завел разговор о том, что снискавшие столько славы герои из наших военно‑ воздушных сил немало отличились уже во время первой мировой войны. И мы обязаны позаботиться о том, чтобы сохранить для грядущих поколений – именно в военно‑ воздушных силах как наступательном роде войск – как можно больше наших ветеранов – кавалеров Рыцарского креста. Летчик, награжденный Дубовыми листьями к Рыцарскому кресту, пользуется у молодежи высочайшим авторитетом. И того, кто сбил сто вражеских самолетов, следует как одного из наиболее храбрых летчиков освободить от дальнейшего участия в боевых вылетах.
28. 05. 1942, четверг
Поскольку рейхсляйтер отсутствовал, мне пришлось вчера вечером впервые одному отправиться к шефу, чтобы продемонстрировать ему новую световую ловушку для насекомых, которую достал уехавший в Мюнхен рейхсляйтер Борман. Ибо комары нас здесь совершенно замучили.
Если те, кто служит в ставке фюрера, утомленные монастырской жизнью, позволяют себе подшутить над кем‑ нибудь, то Гитлер от души смеется вместе со всеми. В этот раз они, воспользовавшись отсутствием рейхсляйтера Бормана, рекомендовали ему меня как человека, прекрасно разбирающегося в технике. Их хитрый замысел заключался в том, что ловушка для комаров, которую Борман приказал изготовить, чтобы наконец очистить район Растенбурга от этих ужасных созданий, можно было, так сказать, торжественно освятить лишь в кабинете Гитлера. Все мои заверения в том, что я ничего не понимаю в технике, ни к чему не привели, ибо многих за столом – судя по движениям их рук – сегодня особенно мучили комары. И мне не оставалось ничего другого, как взять эту работающую по принципу пылесоса машинку, попросить секретаршу Бормана показать, как она включается и выключается, и затем установить этот прибор в кабинете Гитлера.
Когда Гитлер вошел и сразу начал заниматься своей овчаркой, которой этот прибор, очевидно, не понравился, машинка вдруг издала такой рев, что овчарка мгновенно отскочила назад. «И этой штукой вы хотите заманить в ловушку маленьких комариков? » – спросил меня Гитлер и надел очки, чтобы более тщательно рассмотреть сей шедевр. Когда же он обнаружил во входном канале комаров и задумался, очевидно силясь понять, как они туда попали, я, помолчав немного и преодолев чувство неловкости, собрался с духом и признался в том, что «я, с присущей юристу осторожностью, с учетом моих совершенно недостаточных познаний в технике и испытывая вполне естественное недоверие к машинке, по дороге сюда поймал несколько комаров и всеми правдами и неправдами засунул их сюда». Он от души рассмеялся, а вслед за ним все его застольное общество, которое, спрятавшись за занавесом у входа, наблюдало за этой сценой и теперь умыло руки, зная, что мне придется отдуваться перед Борманом и рассказывать ему о том, каким позором закончилась демонстрация его световой ловушки. Гитлер по достоинству оценил мои усилия, нарисовав более рационально сконструированную модель прибора для ловли комаров и подарив мне этот рисунок.
29. 05. 1942, пятница, перед обедом
Берлин, рейхсканцелярия
Перед обедом рейхсминистр доктор Геббельс рассказал о замысле снять фильм «Лола Монтес». Шеф приветствовал эту идею, но одновременно предостерег от того, чтобы представить судьбу этой женщины и личность короля Баварии Людвига I в неверном свете.
Лола Монтес – это вовсе не танцовщица типа наших нынешних красоток, танцующих в стиле «ну‑ ка, сбросим юбочку», но женщина выдающегося ума, интересовавшаяся всем на свете. Каким сильным характером она обладала, видно хотя бы уже из того, что, хотя католическая церковь, чинила ей неимоверные трудности, она так и не склонила перед ней голову.
Что же касается личности Людвига I, то ни в коем случае нельзя изображать его просто‑ напросто бабником. В первую очередь это был по‑ настоящему выдающийся человек и величайший строитель в Европе. Уже сама идея строительства «Валгаллы» и ее претворение в жизнь свидетельствуют, что этот монарх не замыкался в пределах своей маленькой державы и учитывал также интересы всех немцев. Помимо всего прочего его заслуга и в том, что он превратил Мюнхен в центр культуры, сделав тем самым неоценимый подарок всей германской нации.
И если тем не менее ни против одного из баварских королей так активно не выступали, как против него, то это объясняется тем, что церковь все время плела интриги против него. И если при этом подвергали нападкам танцовщицу Лолу Монтес, то это было лишь предлогом. На самом деле велась борьба против усиления либеральных тенденций в политике короля, которые объяснялись ее влиянием и которые говорили о том, что он далеко опередил свое время.
Людвига I поэтому нельзя представлять эдаким очаровательным венцем на троне в манере Пауля Хербигера[422], нет, его нужно изобразить как короля, каждый жест которого проникнут величием и достоинством, и для этого лучше всего подходит Кайслер[423].
29. 05. 1942, пятница, полдень
Берлин, рейхсканцелярия
За обедом шеф заявил, что этой зимой на нашу долю выпали особенно тяжкие испытания еще и потому, что одежда наших солдат, уровень их оснащения и моторизации ни в коей мере не соответствовали условиям той зимы, когда температура понизилась до минус 50°С. И если уж говорить о зимнем кризисе, то он был вызван нехваткой именно этих вещей.
К тому же на психику очень сильно давило то, что Наполеон был побежден русской зимой и что зимой 1941/42 года температура упала так низко, как еще никогда не опускалась в России за последние 150 лет, и это произошло совершенно внезапно[424].
И если немецкий народ смог преодолеть такой кризис, то это объясняется тем, что фронт и тыл стремились вместе выстоять в эти трудные времена. И пока народ твердо стоит на этой позиции, государство не погибнет, если крепкие парни будут высоко держать его знамя.
Жаль только, что эта война произвела чудовищные опустошения среди элиты нашего народа, и, например, среди погибших на фронте берлинцев членов партии в шесть с половиной раз больше, чем беспартийных.
На просмотрах «Вохеншау» нам показывают иногда также иностранные фильмы.
Например, русскую хронику, посвященную победе Советов над нашими войсками под Москвой в декабре прошлого года. Вначале зазвенели колокола всех московских церквей, советские зенитки открыли огонь по нашим самолетам, мелькнули таинственные силуэты Кремля, где обосновался Сталин, которого Гитлер считает гением и открыто восхищается им, православные священники в полном облачении высоко подняв кресты, пошли от дома к дому, от избы к избе, поднимая мужчин и женщин, молодых и старых на последний, решительный бой за «священную русскую землю». Формирование красноармейских частей, в частности кавалерии, и последствия необычайных морозов – таких сильных не было вот уже свыше ста лет, – которые заставили всех носить одежду с ватной подкладкой и войлочные сапоги. Затем первые немецкие пленные, вот их уже толпы без шинелей, без перчаток, без зимней одежды, пританцовывающие от холода, с глубоко засунутыми в карманы руками, которые они время от времени вынимали оттуда, чтобы растереть уши и нос! И все же ни на одном лице нет выражения страха: неизвестные солдаты, неизвестные герои. И наконец, потянулись бесконечной чередой обледенелые немецкие танки, цистерны, грузовики, орудия; все брошено потому, что генеральный штаб сухопутных войск не заготовил в свое время запасы морозостойкого горючего и зимней одежды.
За ужином шеф упомянул, что одной из важнейших задач рейха является превращение Берлина в настоящую репрезентативную столицу. Уже вокзал и подъезды к имперским автострадам должны быть такими, чтобы даже венец был захвачен этим грандиозным зрелищем и подумал: это наша столица!
Поэтому не стоит обижаться на венца, приехавшего в Берлин и разочаровавшегося в нем, ибо в памяти у него великолепный облик его родного города. Ему как‑ то один из венцев даже заявил: Берлин не столица, ибо в культурном отношении Вена гораздо выше и внешне он тоже уступает Вене.
С этим замечанием можно согласиться хотя бы уже потому, что ни в одном другом городе в Германии нет стольких сокровищ культуры, как в Вене. В остальных бывших столицах земель при собирании художественных ценностей все определяла узколобая династическая политика и стремление изучать исключительно историю своей династии. Вена, напротив, – к тому же Габсбурги вплоть до 1805 года чувствовали себя германскими императорами – постоянно интересовалась историей всей империи, то есть историей императоров.
Значение собранных в Вене исторических источников, материалов и тому подобных вещей сегодня еще невозможно оценить, ибо они до сих пор так и не были изучены в полном объеме.
Но даже не будь в ней стольких коллекций художественных ценностей, Вена все равно осталась бы культурным центром, излучающим мощные флюиды. Тот, кто хочет посмотреть хороший спектакль, отправляется в Вену. Те, кто желает изучать изящные искусства, поступают в венские художественные институты. Жители альпийских и дунайских гау привыкли изучать в Вене технические науки, с особым уважением относиться к музеям как тем местам, где можно в полной мере насладиться искусством. Поэтому перед ним необычайно трудная задача – положить конец монопольному положению Вены в области культуры в альпийских и дунайских гау и, во‑ первых, сделать так, чтобы Линц мог конкурировать с Веной, а во‑ вторых, реконструировать Грац, чтобы уровень культуры его населения, которое издавна без особого восторга относится к Вене, был на должной высоте.
Одно, конечно, совершенно невозможно создать искусственно: это – необычайное очарование Вены, которое как в прошлые столетия, так и теперь производит совершенно потрясающее впечатление, и возникает чувство, будто стиль «бидермайер» вечен. И это очарование, которое ощущаешь всякий раз, когда идешь по Шенбрунну и другим местам, присуще только ей.
За обедом шеф упомянул, что, согласно поступившим к нему донесениям, так избивать своих единоверцев, как это делает еврейская полиция в гетто, наша полиция не позволяла себе по отношению к нашим партайгеноссен даже в тяжелейший период борьбы. Это выражает истинную сущность, жестокость еврейской души.
Интересно также, что стоит так называемым высоко образованным евреям – врачам, адвокатам и т. д., – много лет занимавшимся своим делом в западноевропейских городах, две недели прожить в гетто, как они тут же проникаются его духом и ходят в кафтанах и тому подобных одеждах. И есть ли лучшее доказательство того, что еврей в конце концов все‑ таки азиат, а отнюдь не европеец.
Поэтому вся Европа через какое‑ то время должна быть полностью очищена от евреев. Это необходимо уже потому, что среди евреев есть определенный процент фанатиков, мечтающих возродить еврейство. Поэтому не стоит переселять евреев в Сибирь, ибо при их способности приспосабливаться к любому климату они там только закалятся. Гораздо разумнее было бы – поскольку арабы не желают, чтобы они жили в Палестине – вывезти их в Африку и поместить в такие климатические условия, выдержать которые без ущерба для здоровья не сможет ни один человек с такой выносливостью, как у нас, чтобы их интересы никогда больше не пересекались с интересами европейцев.
Подчеркнув, что в Японии также намерены истребить евреев, обосновавшихся там после открытия торговли с Америкой, шеф заявил, что когда‑ нибудь еврейство настроит против себя весь мир. Ведь даже в такой стране, как Соединенные Штаты, где оно – образно выражаясь – держится лишь потому, что прибегает ко всевозможным, совершенно немыслимым уловкам, когда‑ нибудь, когда у него уже иссякнут силы, это заметят и начнут активно бороться с ним. Вот тогда‑ то с еврейским крючкотворством будет покончено раз и навсегда.
30. 05. 1942, суббота, полдень
Берлин, рейхсканцелярия
За обедом в рейхсканцелярии шеф завел разговор о проблемах искусства. Исходя из того, что искусствоведческий журнал Брукмана[425] сильно уступает журналам, издаваемым профессором Гофманом и министерством пропаганды, он заговорил о скульпторах Кольбе и Климше. Он констатировал, что работы Кольбе, чем старше становился мастер, делались все менее совершенными. Напротив, Климш с годами поднимался в своих работах на все большую и большую высоту.
И не следует упрекать художника за то, что те его работы, которые он выполнил, будучи уже в преклонном возрасте, гораздо менее совершенны, чем его прежние великие творения. Ибо с возрастом ухудшается зрение, а именно у скульптора должен быть очень зоркий глаз. И если скульпторы уже в преклонном возрасте достигают совершенно немыслимых успехов, то это нередко объясняется тем, что ранее они были близорукими и старческая дальнозоркость вернула им нормальное зрение.
Да и вообще, не следует делать каких‑ либо попреков художникам и артистам и, к примеру, осуждать певца за то, что он в старости уже не может петь так же хорошо, как раньше. И если в картинах Ловиса Коринта, написанных в то время, когда он уже был пожилым человеком, далеко не все безупречно, то именно потому особенно радуют глаз его блистательные юношеские произведения. В остальном же задача разумной культурной политики в том, чтобы своевременно обнаруживать будущие таланты и оказывать им покровительство, чтобы они имели возможность благодаря своим наклонностям создавать шедевры как для современников, так и для будущих поколений.
Желая придать большую убедительность своим словам, Гитлер приказал показать скульптурную группу, изображающую трех женщин и установленную у одного из фонтанов. Ее создатель – скульптор Ульман – долгое время был в Вене никому не известен и лишь благодаря Шпееру начал выставлять свои работы.
Этим важным требованием любой культурной политики венцы, чрезмерно гордившиеся уровнем культуры своего родного города, в последние столетия совершенно внаглую пренебрегали. Так, ухитрились просто‑ напросто дать умереть с голоду такому гению, как Моцарт. И сочли, что можно похоронить его в общей могиле для бедняков, так что в наши дни никто толком не знает, где, собственно говоря, покоится Моцарт. Точно так же они обрекли бы на голодную смерть Брукнера и Гайдна, если бы те не нашли себе покровителей: один – в Лице епископа Линцского, а другой – в лице князя Эстергази.
Такое отношение венцев к свом гениям в области искусства свидетельствует, что им, как, впрочем, и мюнхенцам, искусство было просто навязано правящими династиями. Но в этом отношении есть все же существенная разница между венцами и мюнхенцами: последние выразили в определенной степени свою признательность выдающимся художникам и музыкантам еще при их жизни; венцы же – только тогда, когда слух об этих художниках и музыкантах уже прошел по всему миру, а сами, вполне возможно, скончались несколько столетий тому назад.
Отсюда нужно сделать следующий вывод и руководствоваться им в нашей деятельности в сфере культурной политики: художников, способных на выдающиеся свершения, нужно своевременно соответствующим образом поощрять. Он поэтому организовал выставку произведений искусства в Доме немецкого искусства не только ради того, чтобы дать великим возможность выставить свои работы, на которые будет взирать весь мир. В гораздо большей степени ее цель – из всех произведений немецких художников найти самые лучшие, чтобы целый ряд искусствоведов добросовестно отобрали из них для выставки, а значит, и на продажу действительно заслуживающие признания работы, и это даже в том случае, если художник пока неизвестен широкой публике.
Одновременно тем самым покупателям произведений искусства, показанных на этой выставке, дается гарантия того, что они действительно получают высококачественные работы. Предложение же усилить состязательность среди художников путем вручения золотых и серебряных медалей с изображением Дома немецкого искусства – его внес профессор Гофман – полностью соответствует этой линии, и поэтому его следует всецело одобрить.
Далее шеф в связи с докладом бургомистра Либеля упомянул, что было бы глупо и неправильно устраивать в вестибюле «Немецкого двора» выступления артистов Нюрнбергского варьете, ибо это помещение сыграло определенную роль в жизни Движения и поэтому люди не должны посещать его с целью посмотреть эстрадные номера. И если есть намерение устроить в «Немецком дворе» театр эстрады и открыть здесь бар, то для этого нужно перестроить старое здание.
И если уж говорить о кафе, то больше всего ему по душе венские кофейни. Ибо венские кафе – это источник покоя, уюта и в них всегда можно получить добрый совет.
В заключение доктор Геббельс вызвал всеобщий смех остроумной репликой, когда, увидев на воротнике мундира посланника Хевеля мокрое пятно – на обед подавали водянистый гороховый суп, заменявший первые и вторые блюда, и он случайно капнул им на воротник, – сказал, что это – жирное пятно, и шепотом попросил, пусть господин Хевель выдаст ему источник.
31. 05. 1942, воскресенье, вечер
«Волчье логово»
Исходя из своего последнего выступления в рейхстаге[426], шеф в ставке завел разговор о том, по какому принципу в будущем будут подбирать кандидатуры на должности судей. Он заявил, что вся система обучения хранителей права должна быть полностью пересмотрена и в дальнейшем оно должно проводиться в соответствии с национал‑ социалистской идеологией. Поскольку от судьи особенно требуются основательные знания практической жизни, в будущем эти должности могут занимать те люди, которые уже как‑ то доказали в жизни свою профессиональную пригодность и, работая в партийных органах, в достаточной степени усвоили наше мировоззрение и методы руководства людьми. Судьей может быть назначен человек не моложе 35 лет.
|
|
|
