Быть учителем - это счастье. 14 глава

Нашей бестактностью запомнился эпизод с заведующим кафедрой Нормальной анатомии Ф.Д. Агафоновым. Я, Николай Зюзин и еще несколько студентов занимались в анатомическом музее. Профессор решил сделать перестановку нескольких шкафов. Он двигал шкафы (они были довольно тяжелыми), а мы уткнулись в книги, не догадываясь предложить свою помощь. Наконец, профессор не выдержал и с досадой упрекнул нас: «Молодые люди, неужели вас надо просить, а сами не можете догадаться помочь». Со словами извинения мы поднялись с мест и помогли передвинуть шкафы. Заработали «спасибо». Внутренне нам, конечно, было стыдно за свою недогадливость.

Курс физиологии читал доцент Алексей Борисович Страхов. Высокий, представительный, моложавый, красивый. Было ему, наверное, немного за сорок. Многие студентки симпатизировали ему.

Поговаривали о романе его со студенткой нашего потока. Его лекции отличались логичной последовательностью излагаемого материала. Но больше он запомнился как предмет обожания наших милых дам - студенток.

Какими-то моментами запомнились Михаил Григорьевич Григорьев, читавший курс Военно-полевой хирургии; Анатолий Михайлович Грундуль с кафедры Акушерства и гинекологии, Солодухо (а) с Военной кафедры, В.Д. Семёнов (кафедра Гистологии) и другие наши наставники.

Одни преподаватели держались нас официально, отдаленно, другие были ближе к нам расположены. Многие делились впечатлениями о делах внутренний жизни страны. Запомнился эпизод с одного студенческого собрания. Одна студентка выступила с критикой по каким-то вопросам в адрес ректора и декана. Ректор отпарировал: «Вы - наши ученики, мы - ваши учителя, посему вы не имеете право нас критиковать». В пику ректору выступила уже довольно пожилая преподавательница З. Яблонская (кажется, такой её фамилия была) с кафедры «Основы марксизма-ленинизма и политэкономии» (она вела в нашей группе занятия; помню, она несколько раз поправляла меня, когда вместо слова «рынок» я говорил «базар»). «Вы не правы, это - явный зажим критики и игнорирование мнений других. Мы уже знаем, к чему это привело в нашей стране!»- отпарировала она. Мы аплодировали ей, её смелости.

Решение 20 съезда КПСС, на котором выступил с разоблачением культа личности И.В. Сталина Н.С. Хрущев повергло нас в шок. Чтение доклада происходило в аудитории БФК на закрытом комсомольском собрании. После 2-х часового чтения доклада мы выходили потрясенными, удрученными. Наверное, в таком состоянии находилась вся страна. Словно что-то страшное, тяжелое навалилось на нас. О своем ощущении я писал Шуре в письме от 9 марта 1956 года.

«Поскольку доклад обсуждению не подлежит, то в письме не буду высказывать подробно своего мнения об этой трагедии Сталина.

Итак, у нас остался один идеал - Ленин. Нам трудно поверить во всю эту трагедию Сталина, ибо с самого детства мы только и слышали: Сталин, Сталин, Сталин.… И, действительно, он казался нам мудрым, ясновидцем, гением, богом. Оказывается, далеко не так. Бог - не Сталин, Бог - Партия. Помнишь, когда умер Сталин, нам казалось, что всё пойдет вверх тормашками лишь потому, что нет Сталина. А этого ведь не случилось…»

Конечно, всех поразили репрессии, их размах. В годы моей учебы в 8-10 классах (1949-52 года) мы слышали об арестах отдельных лиц даже в Гагине, где я учился. Принимали за должное: значит, так надо. Уже много позже, а в основном после 20-ого съезда КПСС, советский народ узнал о чудовищных преступлениях против ни в чем неповинных людей, интеллигенции, духовенства, против цвета нации. Народ словно замер. Померкли стройки пятилеток - Днепрогэс, Беломорканал и другие достижения, поскольку строились они трудом заключённых, репрессированных. Конечно, присутствовал и подлинный энтузиазм. Вспомним стахановские движения, Кривоноса, Паши Ангелины и многих-многих тысяч простых рабочих и крестьян. А теперь (я пишу о времени 60-х годов) этот дух испарился. Прошла по стране серия «активов» по поднятию инициативы, духа народа. Такой актив прошёл и в стенах института. Суть его я описал в письме жене от 23 марта 1956 года.

«Особенно понравилось выступление секретаря обкома ВЛКСМ товарища Карпинского. Дал хороший анализ природы безразличия, пассивности, иждивенчества, неправильного отношения к труду физическому, как к труду неблагородному, которые имеют место быть среди наших комсомольцев. «Почему такое отношение к физическому труду? Да потому, что с первого класса нам твердили в школе: «Учись, учись, будешь человеком. Не будешь учиться - будешь в колхозе навоз возить…» «Почему сейчас десятиклассники, не поступившие в вузы, не идут в колхозы? Да потому, что они этот труд считают зазорным. А почему? Так воспитали. А в семье? Тысячелетиями наш народ был фактически то рабом, то феодальным крестьянином. И тот человек, который выбивался в какие-нибудь писаря, уважался. Отсюда «выйти в люди» стало означать - приобрести какую-нибудь чистенькую работу. Мамаша с папашей рассуждают так: мы, мол, погнули спины - хватит; пусть дети поживут по-хорошему…. У нас нет чувства личной ответственности за судьбу социалистического государства. Прежние комсомольцы сами его строили. И каждый лично переживал за его судьбу, дела государственные были делами личными. В этом и заключается социалистическое сознание.

А мы? Нас родили, нас отвели в школу, нас обучали, мы пошли в вузы, техникумы. Нам подавай все готовенькое. Раньше комсомольцы сами все делали, а нам подавай спортплощадки, где будем играть. Раньше не говорили чтобы романтику вносить в дело, она сама приходила, она была в делах. Нам твердили, что у нас созданы все условия для физкультурной работы, созданы все условия для зажиточной жизни!... В общем, везде созданы все условия.… К чему это привело? Раз созданы все условия, значит, и делать уж нечего. А были эти условия созданы? Не были. Это и приводило к успокоенности, беспечности. А нужно было делать!»

Это письмо к Шуре из 60-х годов прошлого столетия. Из них видится цепочка, к чему пришла страна к концу 20-го столетия. Но… не буду опережать события. Они гораздо сложнее.

А жизнь шла своим чередом: учеба, сессия, каникулы, встречи-расставания. После очередной сессии Шуры в ноябре 1956 года мы решили поехать к ее брату Николаю, который жил в то время в Смагине Бутурлинского района и работал председателем колхоза.

Был пик событий в Венгрии. Восстание народа (наверное, это было так) было подавлено советскими войсками. Как сейчас помню приподнятый, торжествующий голос Левитана в сообщении ТАСС «В последний час» о подавлении мятежа в Будапеште. Нам трудно было понять об истинных причинах мятежа, какое-то смутное чувство нашей (не личной) вины присутствовало. Что-то, видимо, не устраивало венгров в нахождении страны в социалистическом лагере, в Варшавском договоре, в насаждении социалистических принципов. Мы наивно судили о Венгрии по венгру - студенту ФЕКЕТЕ (фамилия очень хорошо запомнилась, видимо, по своей оригинальности), учившемуся на нашем потоке; добродушному увальню - парню, очень прилично изъяснявшегося на русском языке, лояльного по отношению к нам. Соответственно такое же отношение было к нему и с нашей стороны, никакой дистанции между нами не чувствовалось.

Но, видимо, в Венгрии отношения между народом и правящей верхушкой были сложными, не все социалистические новшества народ воспринимал: недаром во время развала социалистического лагеря в Румынии Чаушеску и его супруга были казнены без суда и следствия.

Два дня я и Шура погостили у её брата; я поехал в Горький, Шуру Николай отвёз в Ветошкино. Несколько октябрьских и ноябрьских дней побыли вместе. Для влюбленных пар это что-то стоит.

Очень меня беспокоила жизнь Шуры в моей семье. Материальные условия жизни были неудовлетворительными, полноценного питания, конечно, не было. Был такой случай: пришла с субботника голодная. В доме съестного почти ничего нет. Пошла к коллеге - учительнице. Слезы на глазах: «я есть хочу». Конечно, накормила. Узнав об этом, писал Шуре, чтобы она ходила обедать в столовую конезавода. Несколько раз сходила, пошли пересуды (деревня же!), которые дошли до моей матери: «Сноху-то не кормите что ли? В столовую ходит». Шура в ущерб себе перестала посещать столовую, да и была-то всего несколько раз.

Иногда донимали «женихи». В шутку я посоветовал навесить на грудь табличку: «Я - замужняя».

Беременность первенца протекала на фоне недостаточного питания. Роды пришлись как раз на последний день моих каникул. Спасибо директору совхоза Прыгунову, который быстро снарядил подводу, на которой мы Шуру быстро отправили в родильный дом Гагинской больницы. На следующий день рано утром пошел наведать. В роддом посещения запрещены, видел её только через окно, через которое показала мне кулечек с сыном Сергеем. Передала мне записку.

«Здравствуй, родной …. Скажи Зине (сестре моей), что 18-ого февраля в 5 часов утра я купила Сережку. Весит он 2 килограмма 600 грамм.… Не успел взглянуть на свет божий, как уже закричал. «Ну, - думаю, - видимо в папку удался». Глаза и губы твои; кажется, весь он похож на тебя, черноволосый. Да сейчас разве точно-то определишь. Зарегистрируй его в Совете и возьми новую справку о составе семьи.… Регистрируй Сережкой, слышишь? Ведь мы договорились, правда? Ну, а когда поедешь, смотри, родной, будь осторожен в дороге и теплей одевайся. С мамой дома мы приготовили и положили в мой сундук Сережкино приданое, с которым она приедет за мной…. Сегодня же напиши маме в Апраксино письмо и сообщи, чтобы после 20-го она меня не ждала, а то надумает всего. Еще убедительно прошу: поговори с Володькой перед отъездом, чтобы он сносно вел себя после твоего отъезда, а то я боюсь заранее, - буду расстраиваться, нервничать, что может отразиться на ребенке. Чувствую себя ничего, немного болит живот: видимо сокращается матка. Ну и порядком я выпила хины - 5 порошков, 40 грамм слабительного, один укол глюкозы в вену. Все это помогло: вызвало схватки и ускорило роды. Схватки начались с часу, родила в 5 часов. Обещала я не кричать. Не кричала, но стонала и призывала на помощь маму и других. Хорошо, что родила быстро. Зайди к Зое и поблагодари ее.

Вить, зайди с улицы к окну. Окна талые, все видно, я тебе помашу рукой.

Вон, мальчик играет, я его вижу. Нахожусь я в правой стороне дома, если встанешь к окну. Просила, чтобы тебя пустили, но увы!...

До свидание, родной. Пиши чаще. Твоя Шура. Вот я уже реву. Привет всем от меня».

Вот так мы простились после рождения сына. Принимала его врач акушер - гинеколог Тамара Александровна Лукина, дочь Александра Семеновича Пояркова, перед которым я провинился, «выбивая» фашистов с первого этажа школы.

В этот же день за неимением попутного транспорта пешком отправился до станции Тарталей, с которой доехал до Горького. С рождением сына, конечно, прибавилось беспокойства. Договорились, что Шура с Сергеем переедут к её маме в Апраксино. Там будет и спокойнее, и сытнее.

Переезд состоялся 1 апреля 1957 года

Шура так описала это путешествие.

«Прыгунов (директор совхоза) дал хорошую лошадь, кучера, а мама поехала меня провожать. Дорогой Сережа все кряхтел; в Гагине и Ломакине не останавливались и решили ехать до Исупова. Между Ломакиным и Покровом сын перестал кряхтеть: заснул, видимо. Мама обращается ко мне и говорит: «Сашенька, что-то замолчал, не задушили ли?» Стала его будить, он закрыл глаза и лежит. Мама заплакала и я: так и думали, что задушили. Сколько я пережила в этот момент! Потом он заплакал и ревел до Покрова, просто изошёлся.

Не понравилось, видимо, что разбудили его. В Покрове перевернули его, потом в Ахматове и доехали до дома. В Покрове останавливались у Атопшевых (у родителей твоего однокашника, с которым сидели за одной партой в Гагинской школе)».

Сначала увидел сына на фотографии, когда Сергуне было не более месяца. Он лежит на подушке в одной распашонке. Шура удерживает его руки. Сергуне это не нравится; он строго и недоуменно смотрит на мать, как бы вопрошает: «Зачем меня держишь? Пусти!»

Ротик полуоткрытый, губки толстенькие. Тельце и ножки с перетяжками на щиколотках открыты. Слегка наморщенный лобик, редкие черные волосы.

На 2-ой фотографии он голышом лежит на животике, приподняв грудь и голову, опираясь на ручонки. Улыбается, высунув язык, - вот-вот из аппарата вылетит «птичка». Фотографировал Лев Шибанов.

А живьем увидел сына в три с половиной месяца в Апраксине. Здесь фотографировал его сам. Лето 1957 года. Ему 5 месяцев. Шура сидит на постеленном одеяльце около дома, поддерживает Сережу подмышки; самостоятельно стоять ему еще рано. Он в ползунках, вязаном чепчике, улыбается на «дядю». Папу во мне, наверное, еще не признает. А вот фотография в Ветошкине. В том же возрасте. Сережа сидит у бабушки Маруси (моей мамы) на коленях, наклонился вперёд, пытается достать пальцы ног. Справа - Нина Дмитриевна, жена брата Геннадия; слева - моя сестренка Зина.

А когда летом 1958 года я вернулся в Апраксино из военных лагерей, увидел Сережу уже на ногах. Он серьезно и удивленно посмотрел на «дядю», на мгновение остановился и медленно пошел в сад от меня. «Сережа, Сережа, иди ко мне, я твой папа», - позвал его. Постепенно он привыкал ко мне, я привязывался к нему.

Естественно, чувство материнства у Шуры возникло как рефлекторное ещё во время беременности. Сколько нежных слов она адресует ему в письмах ко мне!

«Сыночек мой растет хорошо, он стал тяжеленький. Только я его не взвешивала: весов нет…. Рост его равен 59 сантиметров. Он длинный, видимо, в дедушку. Ну, а как он любит купаться! Даже не разу не пискнет. Хорошенький он мальчишка стал, с каждым днем становится все лучше. А сколько раз я поцелую его за день! Я не знаю, сколько материнства у меня появилось, хоть отбавляй!... Да, Виктор, сколько тратят сил и энергии родители, воспитывая своих детей! Разве можно их забыть? Нет! Теперь я испытала сама, ведь ночи- то полностью не сплю. Да, я не знаю, какой мерой измерить заботу родителей в своих детях. Забывать это никак нельзя. При первой возможности я постараюсь расплатиться с родителями. Только и сына нужно будет воспитывать так, чтобы он понял и оценил это» (из письма от 25 апреля 1957 года)

Не помню, в этот или другой приезд привез ему игрушку - заводной мотоцикл, который ему нравился. Называл его Даней.

Два с небольшим года практически Серёжа рос и воспитывался в моем отсутствии. Конечно, когда он стал на ноги и стал «изучать» мир, а Шура уходила на работу, он связывал бабушку по рукам и ногам. Как и все дети, он был неугомонным и за ним нужен был глаз да глаз. Материальные трудности, постоянное недосыпание - с её стороны, беспокойство - с моей, иногда отражались определённым образом в наших сновидениях.

Однажды приснился страшный сон: Шура ушла от нас.

Из письма:

«Мы с тобой еще не были женатыми, но ты жила у нас. Я ехал домой. Иду и мечтаю о встрече с тобой, в сердце своем переживаю эту радость: мечтаю, как обниму тебя, поцелую, прижму к себе. Дело было летом. Дом у нас был вместе с двором, как у вас в Апраксине. Вхожу со двора, чтобы потихоньку войти. Вижу корову, она смотрит на меня печальными-печальными глазами, как - будто хочет сказать: «Эх, ты … Ничего ты не знаешь…». Я глажу ее и приговариваю: «Ну, вот, я и приехал». Вхожу в дом. За кухонным столом сидят все наши, кроме отца. Тебя тоже нет. Я смотрю через открытую дверь и вижу твою пустую постель. Потом замечаю на столе твою фотокарточку. Все смотрят на неё. Я еще ничего не понимаю. Шурка (брат) говорит: «Ушла от нас Шура. Свадьбы не будет. Её кандидатура уже занята». И в какой-то миг вся любовь к тебе, ласки и нежности - все пропало; место их заняла жгучая-жгучая ненависть; я даже не плакал, не сожалел, не чувствовал к тебе никакой жалости. И это потому, что я прекрасно помнил твои слова, все твои клятвы и заверения и, сопоставив все это с твоим поступком, ты сразу мне представилась в самом нехорошем свете. Я назвал тебя самым нехорошим словом. Мельком взглянул на фотокарточку; на ней ты была изображена смеющейся, веселой, жизнерадостной; длинные черные, как смоль, развеваемые ветром волосы были закинуты назад; голова гордо и задорно вскинута; глаза излучают какой-то особый блеск.

Я спросил: «Где она теперь живет?». У меня в это время мелькнула мысль: немедленно, сейчас же, пойти к тебе и сказать слова, полные презрения и негодования. Кто-то сказал: «Она сейчас у Зины Гришиной, в конезаводе».

И вдруг мне стало тебя жалко, так жалко, что ясно представил свою жизнь без тебя совершенно бесполезной, бесцельной. Я схватился за голову и думал: «Как же я проглядел? Когда же она свихнулась? Почему все это случилось?». Очевидно, я застонал и… проснулся. И несказанно обрадовался пробуждению».

Это из моего письма Шуре от 26 апреля 1956 года.

Ещё страшнее был сон Шуры, она провожала меня в загробный мир.

«Будто бы у русских был обычай - зарывать человека живым в землю, где он должен продолжать жить некоторое время. И вот я тебя провожала в загробную жизнь. Ты взял с собой одежду, книги, ручку, чернила, бумагу (на четыре месяца). Ты подошел ко мне и говоришь: «Ну, до свидания Шурочка, теперь письма не жди, ведь, ты знаешь, что оттуда почта не ходит». «Да я то ладно, я здесь среди людей, а вот ты как будешь там один-то».

Так испугалась во сне, проснулась и очень рада была, что это-сон».

А в марте 1957 года нас поджидали совсем другие неприятности. В институт прибыл представитель Куйбышевской военной медицинской Академии для отбора студентов (с пятого курса) в Академию.

Я попал в предварительный список кандидатов. На собеседовании майор сулил «златые горы и реки полные вина». Я соблазнился, прошел медкомиссию. Реакция Шуры на мое сообщение была бурно-отрицательной.

«Проклятый 1957 год! Невольно вырвались у меня эти слова после того, как я прочла твое письмо. Да, так я и знала, что что-то еще должно быть в моей жизни в этом году.… Нет, теперь я не успокоюсь! Целый час я стояла над кроваткой сына и со слезами на глазах разговаривала о том, что теперь придется мытарить всю жизнь.

А он, глупенький, лежит, посматривает и ничего не понимает. Если бы он знал, этот маленький мальчик, что творится сейчас в моей душе! Позавидуешь жизни Фаи (её подруги- В.Б.).

А у нас: разве будет когда свой уголок, обстановка, спокойная жизнь? Нет. Дорожный чемодан, переезды, во время которых бывает много неприятностей, да и сам себе не хозяин всю жизнь». Упрекала меня в мягкости характера и т.д.

«Но неужели ты не мог быть понастойчивей? Ну зачем пошел проходить комиссию? Раз, мол, не желаю, то и нечего мне комиссию проходить и пр.».

В конце письма, правда, смягчается.

«Когда поедешь в июле (на этот срок намечалась отправка), обязательно найдешь мне в Куйбышеве работу (в крайнем случае не учительскую). Обузой, конечно, там я для тебя не буду, но надоела уже такая жизнь. А теперь ты будешь еще дальше. Нет, вместе будем все переживать. Хоть эти два года будем вместе, а там кто знает, что будет».

Но… судьба повернулась так, что набор в Академию отменили и все осталось по-прежнему. Мы не огорчались и не радовались такому повороту событий.

Хотя и медленно, как нам казалось, но время шло своим ходом вперед или, наоборот, уходило назад. Четыре трудных года жизни порознь со всякими сомнениями, недоразумениями, порой обидами, лишениями были уже позади. После четвертого курса предстояла производственная практика в сельских больницах. Я добился направления в Гагинскую. Все-таки три месяца с Шурой и сыном. Хотя и немного, но часть забот возьму на себя. Я, Зина Горюнова (из Гагино) и еще один студент из Горького (звали его Михаилом) 1-ого июня явились в Гагинскую больницу. Главный врач Кочемасов Григорий Иванович сначала не хотел нас брать, ссылаясь на отсутствие врачей, которые могли бы с нами заниматься. Спасибо врачу - педиатру Голованой Анастасии Алексеевне, которая заступилась за нас. «Григорий Иванович, возьмите - смотрите какие хорошие ребята». Сдался Григорий Иванович. Иногда самостоятельно, иногда с врачами терапевтом Елизаветой Ивановной Изуткиной, хирургом Григорием Ивановичем Кочемасовым (другого хирурга в больнице не было) вели амбулаторный прием.

Елизавета Ивановна, женщина лет за сорок, добрая, душевная проявляла к нам неподдельное участие. Окончив институт и работая врачом - терапевтом в Сергаче, бывая в Гагине, я заходил к ней поинтересоваться делами в больнице. Многие годы она была единственным терапевтом в больнице. Окончив курсы по электрокардиографии в 1964 году, рассказав ей при очередной встречи об этом, она попросила у меня какое-либо пособие по этому методу обследования. Я подарил ей учебник, бывший у меня.

РS При очередном посещении Гагино в сентябре 2015г узнал, что Елизаветы Ивановны не стало. Похоронена в родном селе Какино. Как память о ней, её портрет на Доске Почёта в с. Гагино. Помню Вас, Елизавета Ивановна.

О Григории Ивановиче в 2003 написал очерк «Забвению не подлежит», который был опубликован в районной газете «Гагинские вести», и очерк «Кочемасовы из-под Гагино 2-90» в журнале «Нижегородский Музей»№27 за 2014 год. Поэтому здесь о нём повторяться не буду.Последний опубликован и в Интернете.

Кроме приёма в амбулатории, вели стационарных больных; согласно графика дежурили по ночам; присутствовали на операциях Григория Ивановича (однажды почти самостоятельно сделал аппендэктомию); выезжали в сельский медицинский пункт в село Юрьево (на память осталась фотография).

Выполняли плановые задания по профилактическим осмотрам населения на онкозаболевания. Естественно, я попросился в село Ветошкино. Я добросовестно осмотрел положенное количество пожилых людей, которым было за 60-70 лет. Злокачественных заболеваний не выявил. Конечно, это была формальная работа по выполнению плана осмотра на раковые заболевания.

Однажды в селе Юрьево случилось ЧП: заболели сальмонеллезом несколько десятков человек, участвовавших в свадебном застолье. В течении нескольких часов больные поступали на машинах, в основном на подводах. Обстановка была фронтовая. Слава Богу, все остались живы.

Как-то ночью поступил мужчина с высокой температурой. При амбулатории (наверное, с земских времен) жила техничка, она же сторож, она же податель неотложной помощи.

Меня она не посчитала нужным разбудить, в нестерильный шприц набрала пенициллин и сделала инъекцию. Больной ойкнул, чем и разбудил меня. На мое замечание –«шприц-то нестерильный», она спокойно ответила: «Так, ведь, пенициллин же…». Раз антибиотик, значит, стерилизовать шприц не обязательно - так рассудила она.

Запомнилось и такое: привезли на грузовой машине на соломе молодого мужчину с ножевым ранением в области паха, т.е. бедренной артерии. Сопровождавшего медицинского работника не было. Первой помощи оказать было некому. Мужчина умер ещё в дороге от кровотечения.

Практика нам показала реальное состояние медицинской помощи на селе. В июле она закончилась. Август - каникулы. Итак, впереди оставались еще два года учёбы. Четыре долгих-долгих года позади.

И снова сентябрь, снова дорога, снова Горький. За три месяца я привязался к сынуле, разлука с ним переживалась тяжело.

Вот первое письмо (уже с 5-го курса!)

«Здравствуйте, мои дорогие, мамочка и Сергуня! Сегодня - воскресенье. У нас здесь льет дождь. Может быть, и у вас моросит. Сейчас половина одиннадцатого. Ты, наверное, встала, мечтаешь и скучаешь обо мне и считаешь себя несчастной, т.к. мы опять с тобой разлучены. Да, конечно, в этом счастья нет. Но кто из нас счастливее в настоящий момент, ты или я? Мне кажется, что ты счастливее меня, хотя тебе приходится больше меня работать и уставать. Счастливее потому, что ты видишь Сергуньку, няньчаешься с ним, забавляешься, иногда сердишься на него и даже хлопаешь по заднушке. Мамочка, ты не представляешь как я по нему соскучился. Ты уходишь в школу на несколько часов и то уже скучаешь по нему, а если бы ты не видела его столько, сколько я, то ты, наверное, с ума бы сошла. Я считаю тебя просто счастливой. Когда ты каждый день с ним, ты просто не оцениваешь этого момента. А вот я особенно ощущаю это чувство разлуки с ним. Мне очень завидно, когда я вижу молодого отца, несущего своего дитя на руках; я с нетерпением жду Октябрьской, когда я снова буду иметь возможность взять Сергуньку на руки. Этот праздник у меня будет дважды праздником. Ни дождь, ни снег меня не остановят. По колено будет грязи, все равно приеду.

Мамочка, ты только очень береги себя и его. Старайся лучше питаться…. Не считай это чепухой. Не уходи без завтрака в школу. Пусть даже он плохой, все-таки перекуси что-нибудь. Голодной ты быстро утомишься, потом тебе не хочется будет обедать и т.д.»

Далее, как почти в каждом письме, дела хозяйственные.

«Получил вчера летнюю стипендию в сумме 660 рублей. Командировочные (полагались за практику), вероятно получу после 27-ого. От домашних денег осталось 85 рублей (в магазинах из продовольствия я еще почти ничего не покупал). По промтоварным магазинам пока еще не ходил. Хочу сначала получить все деньги, а потом уже искать что надо. Рублей 300 командировочных я получу. В сумме это будет 960 рублей. Пожалуй, костюм и сорочку купить сразу будет трудно. Сначала буду ориентироваться на костюм. Если бы прислали из дома, тогда можно было бы купить и то и другое! Но сейчас, наверное, жаркой погоды уже не будет, значит, экстренная необходимость покупки сорочки отпадает. Впрочем, в этот месяц и покупка костюма необязательна, так что по частям можно будет купить и то и другое …. Так или иначе нам эти деньги здорово помогут….

Ну, как ты живешь? Как здоровье, дела в школе? Как у Сергуне со стулом? Зубы у него еще не прорезываются на нижней десне? Должны бы. Шурка (брат мой) сидит с ним? После школы отдаешь ты его кому-нибудь или нет? Если тетя Фекла возьмется, то отдавай его.

Высылаю одну фотокарточку. Пиши быстрее. Привет всем нашим. Твой Виктор». (8 сентября 1957 год)

И так почти в каждом письме - беспокойство о сынуле.

В письме от 30 сентября учу маму кормить своего дитя.

«Сейчас нам читают курс лекций по детским болезням. Значит, Сергея прикармливать мы начали по правилам. Раньше 6 месяцев прикорм давать не полагается, так как желудочный и кишечный тракт ребенка еще не совершенен и не может усвоить постороннюю пищу. Поджелудочная железа ещё слабо функционирует. К 6 месяцам приблизительно функция желудочно-кишечного тракта совершенствуется настолько, что уже возможным становится переваривание и усвоение других пищевых продуктов, а не только материнского молока….

Но манную кашу разваривают в ¾ стакана воды, после этого доливают ¾ стакана молока и кипятят. Больше 5 минут кипятить не надо. Нужно кашу вынуть, иначе составные части молока портятся от длительного кипячения. Кроме каши можно давать уже сейчас кисель, печеное яблоко (шкурку снять, без зерен), бульон из простого мясного супа (мясо нежирное), из овощного супа…. Попробуй сделать морковный сок: натереть морковь и отжать…»

Девчонки нашей группы зачитываются книгой конца 19-ого века немецкого автора Маркса (не К. Маркса) «Половой вопрос». Интересная книга. В ней, кроме всего прочего (физиологии), мне понравилось рассуждение: «Идеал истинной любви обнаруживается лишь после того, как пройдет первое любовное опьянение».

В любовном опьянении всегда идеализируешь и поэтизируешь, и кто свою любовь строит только на этом, то может статься по прошествии любовного опьянения то, что любви-то собственно и нет, ибо платоническая, духовная любовь со всей ее идеализацией переходит в другую фазу - чисто практическую, реальную, как сама жизнь. Значит, нужно любить человека таким, каким он есть, а не выдуманного. Но и идеализация тоже имеет свою хорошую сторону. Ведь и я тебя и ты меня считаешь лучше, чем мы есть на самом деле, но считая так, мы стараемся действительно стать лучше, и в этом есть всё благородное воспитывающее значение любви.»

Написал Шуре об этом философском аспекте любовных отношений, дабы наша «любовная лодка не разбилась о быт ».

Осталось чуть больше года нашей «каторги». Кроме октябрьских и майских праздничных дней, старался использовать любые возможности, хотя бы на несколько дней, побыть с семьей.

А ждать становится все тяжелее и тяжелее. Это потому, что мы расслабили свою волю. Да и надоела, конечно, такая жизнь.

В письме (23 марта 1958 года) интересовался насчет открытия больницы в селе Ветошкино (был такой слух) и реорганизации МТС.

Спрашивал: «Будут в этом году реорганизовывать или нет? Интересное дело затевают. В идее - правильное, на мой взгляд. Практически нашим колхозам (экономически слабым) на первых порах будет трудновато. А хорошим- выгода, конечно, колоссальная. Должно быть, возьмутся по-настоящему и за слабые, иначе из этого дела не выйдет ровным счетом ничего хорошего, угробят только технику и колхозы. С передачей техники колхозам слово «колхозник» приобретет более почетный смысл. Теперь много кадров нужно будет колхозам: ведь, количество техники будет увеличиваться. После десятилетки учащиеся пойдут на машины. Быстрее будет проводиться электрификация. В общем, перспективы большие. Конечно, в большом деле не без ошибок. Тупоумы будут».

Так рассуждал я не имея никакого отношения к проблемам сельского хозяйства.

О майской поездке (письмо от 5 мая - 1958 года).

«Подумать только - семь часов езды и быть так далеко друг от друга. В сущности не так уж далеко, но и это расстояние является недосягаемым, его не перепрыгнешь. Сегодня только пришло в голову сосчитать сколько же дней я был дома. Целых 9 дней! А прошли совсем незаметно. Как - будто и не было Мая, как - будто я и не был дома и давно-давно не видел тебя и Сергея. А прошло всего лишь два дня и одна ночь. Очень трудно поверить, что я еще вчера утром был с тобой, ты меня упрашивала ехать в понедельник, что бы я гулял с Сергеем и прочее. Еще недавно так радовался поездке, этим 9 дням; думал, что это очень большой срок, ведь на Май я всегда приезжал на 3-4 дня. А сейчас только одно чувство тоски. Диалектика…. Радость несет в себе печаль, не всегда, конечно, но в данном случае так. Как не хочется писать, милая…. И ты, когда сядешь писать, почувствуешь это чувство неудовлетворенности бумажной перепиской….

⇐ Предыдущая9101112131415161718Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: