 |
Быть учителем - это счастье. 13 глава
|
|
|
|
Через несколько лет, в 1957 году, у Юрия я впервые увидел телевизор. Наверное, это тоже было в какой-нибудь праздник. Его жена Екатерина родом была из соседнего с Ветошкином села Тяпино, через которое я десятки раз проходил, учась в Гагинской школе. Сейчас, как и Юрия, ее уже нет в живых. На похоронах Юрия присутствовал; жили они тогда на Автозаводе. В гробу лежал совершенно непохожий на него человек, весь выболевшийся: у него было какое-то злокачественное заболевание.
Не часто встречался с другом детства Валентином Яниным. Я уже рассказывал о нём. В одно из посещений (это было в октябре 1955 года) он посетовал на свое житье-бытье. Я перешел на третий курс, он нигде не работал. Из-за низкой зарплаты уволился с прежней работы. Речное училище, которое он закончил (и так гордился формой в приезды в село Ветошкино), давало всего лишь среднее техническое специальное образование, ограничивавшее карьерный рост. В это время он заочно учился в 10-ом классе. Поступил в политехнический институт, при окончании которого остался работать на кафедре автомобилестроения. Как я уже писал, семейная жизнь не сложилась. Жил последнее время один в квартире в одном из домов новостройки на выезде из города Горького.
Наверное, не сладко ему приходилось. Неуютная квартира, одиночество. Теперь, когда я сам уже почти пять лет одинок, отлично понимаю его состояние. Наверное и ушёл из жизни мой товарищ по детству раньше времени, всего в 64 года. До конца жизни буду помнить тебя, Валя.
Совсем редко встречались с одноклассником по Гагинской школе Георгием Комраковым. В первый раз я увидел его в городе Горьком в 1953 году около памятника Чкалову. Это уже был не «серый» парнишка из деревни Барские Поляны (близ села Ветошкино). Он оформился как мужчина, раздался в плечах, раздобрел. Одет был в хромовое пальто - крик моды того времени. Оба были рады встречи. Потом он иногда заходил к нам на квартиру. Окончил Университет и … пропал. Ни разу не был ни на одной школьной встречи. Где он, что он, жив ли, нет ли - не знаю. Очень хотелось бы с ним встретиться. В то время, когда мы поступали в Университет, его родители в Горьком на одном из автозаводских поселков купили частный домик. Я ни разу не был у них. Родители давно умерли. Умерла его двоюродная сестра Лида, которая училась с нами в одном классе. Что-либо выяснить теперь о судьбе Георгия не у кого.
|
|
|
На Автозаводе жил брат Шуры Константин с женой Зиной. Оба работали на заводе.
Помню наше первое знакомство с Костей на Ромодановском вокзале. Когда это было? Наверное, в 1953 году. Тогда Шура оформлялась на заочное отделение педагогического института,а я приехал сдавать документы в Медицинский институт. Костя встречал нас. Был очень жаркий день и он угостил меня пивом. Я выпил (впервые) и подумал: «Какая гадость! И что в нем хорошего?»
На «Колхозном посёлке» Автозавода жила двоюродная сестра Шуры Настя (Анастасия Васильевна Итальянкина, по мужу Березина). Помню, сойдя с трамвая №12 на какой-то остановке, мы шли к поселку полем, засаженным по обеим сторонам картофелем. Типичный деревенский пейзаж. Поселок состоял из деревянных бараков на несколько семей. Очевидно, был построен в тридцатых годах для строителей автозавода, а теперь отданный для его рабочих. Сохранился их адрес: Горький - 41,Колхозный переулок, 38-1.
Жили они (Настя, муж Дмитрий, малолетний сын Саша) в крохотной коморке, где стояли стол, кровать и два-три стула. Саша спал под столом. Для приготовления пищи была коммунальная кухня. Удобства - на дворе. Позднее, когда стали строить «хрущевки», они получили 3-х комнатную квартиру по улице Советской Армии. По сравнению с прежней - это был рай. И этот рай стоил всего подношения ковра какому-то чиновнику, распределявшего квартиры.
|
|
|
Были с ними в очень хороших родственных отношениях. И сейчас остаемся в таких же, хотя Саши уже почти пять лет нет в живых.
Достаточно сказать, что когда дочь Наташа в 1985 году (на 6 курсе) родила дочку (тоже Сашу), Настя более полугода, бросив домашнее хозяйство, нянчилась с ней. Они много раз гостили у нас в Сергаче. Дмитрий был и за 80 лет настоящим трудоголиком. Мог часами говорить о чём угодно. Память на людей и события у него была удивительная. Его портрет был на Доске Почета лучших людей Автозавода.
Я описал моих родственников и родных Шуры, куда мы могли поехать в любое время или просто скоротать его, или отметить какой-либо праздник.
А сейчас снова вернусь к институтским товарищам. С первым, с кем я подружился, был Борис Неведин. Запомнилась реплика одного из преподавателей, когда он не ответил на заданный вопрос: «Неведин - не ведает. Подучи». Какие обстоятельства нас свели - не помню. Он был старше меня,уже отслужил в армии; был писарем в штабе. Со своей внушительной внешностью его трудно представить в другом роде воинской службы. Подкупала его вкрадчивая улыбка на лице, голубые глаза; казался простым. Он часто бывал у меня на квартире по улице Горького (1-ый курс), я - у него. Вместе готовились к зачетам, экзаменам, иногда ходили в общежитие к знакомым ребятам и девчатам. Я доверялся ему во всем, он мне. Давал читать письма Шуры, он рассказывал о свой девушке Рае Генераловой (одна фамилия чего стоит!), которая жила у него в соседях на родине. Ждал писем Шуры не менее, чем я. Очевидно, он сравнивал нашу любовь со своей. Что-то не ладилось в отношениях между ними. Рая пишет ему письма, он соизволит ответить на несколько её писем одним.
Спрашиваю: «А ты уважаешь (любишь) её?». Уважаю», - отвечает.
«Ты признаешь равенство её и себя?».
«Никогда не поставлю себя ниже её», - отвечает.
«Правильно, - говорю - но и её не ставь ниже себя».
«Не знаешь ты жизнь, молод еще; бери от жизни всё, что можешь и как можешь», - поучает меня.
В другом письме пишу Шуре.
«С Борисом ругаемся. Гордый он, но гордость в нем вредная, заносчивая. Во вторник было комсомольское собрание. Я читал доклад: «Если тебе комсомолец имя, крепи делами своими». Факты брал из жизни нашего потока. Доклад понравился всем, кроме тех, которых критиковал. Бориса прихватил. Сам он не был на собрании. Вечером пришел ко мне. Я ему дал прочитать то место, где о нем говорил. Надулся. В этот же день он разругался в группе, вся группа обрушилась на него; расстроился, ушел с занятий. На сегодняшний день все было хорошо. Все-таки, кажется, он понял свои ошибки» (от 8 апреля - 1954 года).
|
|
|
В конечном итоге мы остались лояльными по отношению друг к другу, но теплых отношений уже не было. После института он работал в 10-ой больнице (в Канавино) врачом, преподавал студентам. Мой сосед по Сергачу Василий Андреевич Орловский, бывший работник райкома партии, затем прокурор, переведенный в город Горький, оказался его соседом. Борис неоднократно передавал мне приветы, я - взаимно.
Николай Зюзин во все годы учебы оставался самым верным товарищем. Мордвин, родом из-под Саранска. Целеустремленный, «живчик» по натуре. Среднего роста, худощавый, жилистый, сильный. Занимался в акробатической секции. Отличник. Увлекался хирургией. Кажется, он решил этот вопрос для себя уже на первом курсе. На занятиях его вопросы отличались серьезностью и глубиной. Помню: за какой-то дельный вопрос его похвалили профессор Иванов, читавший лекции по психиатрии. На первом курсе влюбился в девушку из нашей группы, Капу Якушеву. Капа не отвечала взаимностью. Коля сильно переживал. В вину ставил свою национальность, хотя даже малейшего акцента в его речи не прослушивалось. Позднее возник роман между ним и Земфирой Воронцовой, тоже студенткой из нашей группы.
С юмором был паренек. По его милости меня в группе звали «милым». Этот титул он подчерпнул из писем Шуры ко мне. Они всегда начинались «Здравствуй, милый». Так и закрепились на все годы учебы это лирическое прозвище.
После окончания института недолго работали в Доровской центральной районной больнице Кировской области, затем переехали в город Киров, где освоил торакальную хирургию. К несчастью заработал аллергию на какие-то лекарства. Защищая кандидатскую диссертацию в другом городе, брал с собой анестезиолога-реаниматолога на случай возникновения приступа астмы. Надо бы поменять профессию, но для него это было смерти подобно. Так и умер на работе от очередного приступа.
|
|
|
В годах 1966-67 приезжал ко мне в Сергач. Я уже работал главным врачом. Больница была старенькой (от земства), не было еще ни одного нового здания, похвалиться было нечем. Показал ему хирургическое отделение, операционную. Попросил показать наборы инструментов при экстренных операциях. Таких не оказалось. Не понравилось, раскритиковал.
Пробыл несколько дней. По вечерам ходили в гости к коллегам Кокаревым Тамаре Максимовне и Геннадию Васильевичу. Она работала врачом - эпидемиологом, он - окулистом.
Коля и здесь называл меня «милым». При таком обращении ко мне заметил, что кто-то из коллег заулыбался. Пришлось объяснить происхождение этого «звания». В этот приезд он был абсолютно здоровым, ничто не говорило о его заболевании.
И… вдруг вечерний звонок Маши Соболевой (Лисовой - по мужу) - Коля умер (2 декабря 1978 года). Не верилось. В расцвете сил и таланта.
Договорились о поездке: Я, Маша, Валентин Чашин. Рано утром приехали в Киров. Звоним. Долго никто не открывает. Земфира долго не могла прийти в себя (принимала снотворные) - кто мы и зачем? Постепенно сознание прояснилось, поплакали. После чая и легкого завтрака поехали в областную больницу, где в актовом зале стоял гроб с телом Коли. Смерть его не изменила, лишь лицо слегка осунулось и слишком оно было спокойным. Траурная церемония, траурный поезд на элитное кладбище, где и похоронили Николая. Поминки -в больнице.
Произносили тосты, отмечая те или иные положительные стороны покойного, его ищущую натуру, талант. Теплые слова сказал и я.
И… обратный путь домой с занозой в сознании, что Коля первым ушел из нашей группы в мир иной. Царствие ему Небесное.
На нескольких фотографиях он запечатлен вместе со студентами группы. На групповой фотографии 1954 года он совсем мальчишка, красивый, с копной волнистых волос и застывшей улыбкой в уголках губ; на второй (1956 года) - удлиненное худощавое интеллигентное лицо, чуть-чуть улыбающиеся глаза, с губ вот-вот сорвется какая-нибудь шутка; в летней военной форме (после бани в Гороховецких лагерях, 1957 год), очень серьезный, твердо сжатые губы, целеустремленный взгляд, красивый открытый лоб; довольный, с усталой улыбкой, взъерошенными волосами (июнь 1959 год, в лесу на Сахарном поселке, в районе Мызы, после сдачи госэкзамена по основам марксизма-ленинизма); на фото 1958 года Коля с Земфирой - супруги, они здесь прекрасные, молодые, красивые, свежие, умные. Коля элегантен, в черном костюме, галстуке, белой сорочке, весь в будущем. На обороте: «Одному из лучших товарищей студенческих лет, «профессору - милому» от супругов Зюзиных». На фотографии «10 лет после окончания вуза» все мы ещё свежие,моложавые, и Коля такой же, как на фото 1958 года: худощавый, стройный, чем-то напоминающий профессора - кардиолога Б.А. Королева.
|
|
|
Как-то в записной книжке нашел их адрес 50-и летней давности. Написал письмо; интересно было узнать о дальнейшей судьбе Земфиры, ее дочери Татьяны. Земфира откликнулась. Это было в феврале 2009 года. Боже мой! Как стремительно летит время!
«Дочери Татьяне в феврале 2008 года исполнилось уже 50 лет! У Тани - сын Гриша (очевидно, назвали в честь отца Земфиры). Ему уже 25 лет, он закончил политехнический университет и работает инженером на заводе, где работает и муж Тани. В октябре 2007 года Гриша женился, жена закончила тот же университет».
Земфира после Коли вышла замуж (гражданский брак), муж старше на 18 лет, участник Великой Отечественной войны. Сама перенесла вторую трагедию.
«В 1981 году я первый раз в жизни поехала по турпутевке «Германия - Чехословакия» с подругой отдыхать и на автобусе мы попали в аварию - столкнулись два автобуса по дороге в Прагу. В автобусе у нас два трупа и еще нас трое (в том числе и я) остались в больнице в городе Карловы-Вары. Я, конечно, ничего не помню, там была три недели, затем в нашей областной оперировали - перелом левой теменной кости, дефект большой, поставили пластинку…
Училась ходить, ездить на транспорте боялась, тем не менее через 4 месяца вышла на работу, хотя предлагали инвалидность… отработала всего 45 лет, ушла с работы в 69 лет… Сейчас болит все, но не падаю духом, в больницу стараюсь не ходить. Вот так и живем. Всего не напишешь, что было, а хорошего очень мало…
С Таней тоже было много хлопот, у нее повышенное РОЭ, много и долго обследовалась и ничего не нашли; так и бросили все хождения по мукам, а в анамнезе - миэломная болезнь у деда. Живу, как на вулкане…». И совет: «… не будь один, это плохо, двоим всегда лучше…».
Вот такое невесёлое письмо получил от Земфиры.
С Валентином Чашиным, пожалуй, вся группа была в нейтральных отношениях. Парень, как говорится, был сам себе на уме, скрытный. Родом из Тумботина Павловского района. Ко всем относился ровно. Белолицый, немного скуластый, кареглазый, черноволосый, трезвый, самостоятельный, серьезный. Еще в школьные годы в пионерском лагере познакомился с девушкой из еврейской семьи.
Кажется, Асей звали. После окончания института поженились. Куда-то уезжали из Нижнего(кажется, в Сомали), через некоторое время вернулись. Работал в Областной больнице им. Семашко. По какой-то причине разошлись.
Дружить - одно, жить совместно - другое.
Встречались с Валентином, когда приходилось лечиться по разным поводам в «Семашко». С ностальгией вспоминали студенческие годы.
Дни рождения, редкие праздники, окончание сессии, как правило, отмечали на квартире у Земфиры на улице Звездинка. Мария Васильевна, её хозяйка, куда-нибудь уходила, чтобы не мешать нам, молодежи. Николай, Земфира, Ия, Я, Маша Соболева, Зина Мисюрова составляли наш тандем. Иногда к нам присоединялся мой брат Геннадий. Однажды я разыграл Геннадия. Встречали Новый год. Геннадий заглядывался на Зину. В полночь вышли гулять. В темном коридоре разбились на пары. Я оттянул Зину к себе, Геннадий вместо неё -другую девушку. В разных уголках коридора послышались звучные поцелуи. Вдруг кто-то включил свет. Сначала все остолбенели (ситуация, как в «Ревизоре»), потом раздался дружный хохот. Говорю во всеуслышание: «Зина, а ты как ко мне попала? Я не с тобой выходил». Стали подтрунивать друг над другом: в каком углу было больше поцелуев, где - меньше.
Я уже писал, что на первом курсе были мы на работах в селе Серково Богородского района.
Из письма- отчета Шуре.
«Вечерами мы собирались на улице,ребята из деревни приносили какую –нибудь полуизломанную гармошку,Борис пиликал на ней,девчата танцевали. Ты знаешь, как я люблю деревенскую природу, а она была здесь прекрасной. В один из таких вечеров я незаметно ушел от всех, захотелось побыть одному наедине с самим собой, со своими мыслями. Вспомнил, как мы гуляли в парке, день моего отъезда, нарисовал день будущий встречи, и все это породило чувство тоски по тебе. Когда надоело ходить, снова подошел к нашим; затем ни с кем не простившись ушёл на квартиру, лег спать, не переставая думать о тебе. Минут через 30-40 пришли Борис, Валентин, Николай.
Зюзин говорит: «Здравствуйте, пожалуйста! О нём там беспокоятся, а он лежит».
«Кому я там спонадобился?» - спрашиваю.
«Вот, я уж давно замечаю,что-то тут неладное. Люба спрашивала: «Куда Виктор у вас подевался?» Нет, нет, тут- не того. И на занятиях я заметил, когда ты позже Бориса придёшь, она спрашивает: «А где Виктор? Что-то тут есть» … - это всё Зюзин мелет. А он чудак из чудаков. Выслушал весь его запал, потом спрашиваю: «Борис, Валентин, ведь ерунду мелет?»
Борис сказал, что ничего не замечал; Валентин подтвердил, что действительно Люба спрашивала обо мне.
«Ну и что, - говорю, - заметила, что меня нет и спросила; ничего особенного нет и вообще давайте-ка лучше спать, нечего напраслину на девчонку катить».Относился я ко всем одинаково.
На следующий день идёт дождь; Зюзин с Чашиным пошли к девчатам из другой группы, а мы с Борисом к нашим, где Люба жила: у них были карты, была возможность скоротать 2-3 часа вечера. Сначала попили чаю, потом стали играть. Вскоре карты надоели, девчата стали придумывать другие виды развлечения.
Решили играть в «откровенность», причём - не врать.
Известно, какие задаются вопросы: кому симпатизируешь, с кем дружил и… всё в этом роде. Между прочим, кажется, никто не врал; говорили правду, хотя и стеснялись в некоторой мере. Дошла очередь до меня.
Задают вопрос: «Кому симпатизируешь из наших девчат?
Мне показалось, что все девчата считают, что к Любе у меня действительно симпатия.
«Особенной симпатии я ни к кому не питаю: честное слово, отношусь абсолютно ко всем с равным уважением», - говорю.
«Нет, Виктор, врёшь! Не честно говоришь!» - кричит Галя Напитухина.
«Нет, не вру», - отвечаю.
«Врёшь!» - опять говорит она.
«А тогда зачем ты ходишь к нам? Просто так или ещё зачем?»
«Почему именно к вам? Я хожу ко всем. Мы были с Борисом уже у всех наших. А что касается цели, то просто для времяпровождения».
Спрашивали, дружу ли я с кем из девчат, с какого она года, где работает и т.д. и т.д. Пришлось давать краткие ответы».
В дальнейшем на протяжении всей учебы у нас с ней были обычные отношения. И вообще, надо сказать, отношения между полами в наши студенческие годы были нравственно-чистыми, честными.
Частенько группой (в полном или не полном составе) ходили в кино, театры.
Помню выход в драмтеатр всем потоком на спектакль «Настоящий человек». По ходу спектакля артист, исполняющий роль врача, допускал ряд ляпсусов. Например, выслушивал сердце в правой стороне. Зал дружно взметнулся хохотом. Артист быстро поправился.
После спектакля состоялось обсуждение. В целом артисты играли правдиво, и мы дали положительное заключение постановки.
Многообразная, трудная, но и прекрасная и незабвенная студенческая пора жизни. Сколько мечтаний, сколько желания посвятить себя во благо здоровья своего народа! Они рождались от наших преподавателей, с практики, с дежурств в клиниках, от общения с больными. Первая подкожная, внутримышечная, внутривенная инъекция - событие! Какая радость - первое удавшееся внутривенное вливание! Не сразу все получалось ладно. Лишь на втором курсе нам разрешили делать уколы. Вначале прошли азы асептики. В письме (18 декабря 1955 года) я с гордостью писал Шуре: «Сегодня, Шурочка, я сделал четыре укола. Очень простая операция, но в первый раз самое простое кажется сложным. Представь себе, больные добровольно дают учиться нам на себе: «Учитесь, учитесь», - говорят. Сегодня у меня один укол был не совсем удачным: пролил полдозы пенициллина. В следующий раз колоться больной мне не разрешил. В среду делал инъекцию женщине - ветврачу. «Так, так», - поучает. А лучше вот так - левой рукой оттени мышцу, в оттянутую легче колоть». Сегодня хотел ей сделать укол, но постовая медсестра не разрешила: «Она, - говорит, - студентам не дается».
А когда с врачом делали обход, эта женщина меня спрашивает: «А почему не ты мне делал сегодня укол?» «Так и так, - говорю ей, - не даетесь вы». «Нет, - говорит, - это сестра что-то напутала».
Профессора, доценты, преподаватели, просто врачи, занимавшиеся с нами, учили нас профессиональному мастерству, нравственным основам медицинского работника: милосердию, сопереживанию, участию к больному и просто уму-разуму. Спасибо им почти через 49 лет моей работы в здравоохранении: 6 лет в качестве участкового терапевта, 31 год - главного врача, почти 12 лет - врача - физиотерапевта.
По каким-то штрихам многие из них помнятся до сих пор. Большинство из них уже ушли в мир иной, но живут в памяти своих учеников. По Общей химии читал лекции (в аудитории на Грузинской улице) Кузьма Алексеевич Селезнев. Образно рассказывая нам о молекулярном и атомном строении вещества, он представлял нам их (атомы) оживленными, возлюбленными, сидящими на орбите, то отталкиваясь, то притягиваясь друг к другу, словно голубки. При этом лицо его принимало умилённое выражение, глаза плутовато прищуривались, слова произносились ласкательно, и весь он сам из крупного высокого мужчины преображался в юношу, испытывавшего первые порывы любовной страсти. Такое «натуральное» объяснение вызывали смешки в зале, а некоторым «дамам», усматривающим в этом что-то похотливое, не совсем нравилось. Может быть, за давностью времени я что-то утрирую, но общее впечатление осталось таким.
Запомнился своей оригинальностью профессор Ефим Львович Берёзов, читавший лекции, если не ошибаюсь, по Госпитальной хирургии в 7-ой клинической больнице в Канавино. Эрудиция, блестящий язык покоряли студентов. На его лекции приходили студенты и с других курсов.
Он не только преподносил нам учебный материал; много рассказывал о встречах с различными знаменитостями в стране и за рубежом и не только медицинской ориентации, но и о людях культуры, с которыми доводилось ему встречаться в жизни. «Материал вы прочтете в учебниках, монографиях, а то, что я рассказываю вам, не прочтете нигде», - говорил он. «Кому не интересно, можете уйти». Конечно, таких не находилось. Аудитория всегда была заполнена до отказа.
Практические занятия по Гистологии вела у нас в группе Ефросинья Дмитриевна (фамилия забылась). Было ей наверное под 70 лет.
Запомнилось: тема –оплодотворение.
Некоторые девушки смущаются, краснеют, опускают глазки. Ефросинья Дмитриевна замечает эту реакцию, отвлекается от изложения материала. Говорит: «Оплодотворение - это самый чудесный, самый прекрасный акт, который изобрела природа. Это - продолжение жизни. Благодаря этому акту, касается ли это неживой природы или человека, жизнь не исчезает. За каждым из вас цепочка тысячей жизней ваших предков, о которых вы и не знаете. Эта река жизни не прерывается только из-за акта оплодотворения. Никогда женщина не чувствует себя так одухотворенно, так прекрасно, так божественно, как при беременности.
А какие чувства испытывают влюбленные при совершении этого акта! Они не сравнимы ни с какими другими, какие нам приходится испытывать в жизни.
Да, в народе он опошлен, испохаблен, осквернён. Но это только в серой, необразованной массе. Так что не смущайтесь,девочки.»
Вот такую эпическую тираду произнесла нам Ефросинья Дмитриевна. Такое запоминается.
Наверное, через рассказ во время глазной операции профессора Глазной кафедры Бориса Викторовича Протопопова запомнился он сам.
Операция по поводу катаракты заканчивалась. Профессор спросил больного: «Что-нибудь видите?». «Все вижу, ваше лицо. Спасибо доктор», - ответствовал больной. «Ну, слава Богу!». Усмехнулся и рассказал случай. Оперировал старушку из деревни. На такой же вопрос с деревенской простотой ответила: «Вижу, батюшка, харю вашу вижу»,
Мы натужно улыбнулись. Я невольно вспомнил этот случай, когда в июне 2010 года Лариса Михайловна Кукош сделала мне операцию удаления катаракты правого глаза
Борис Викторович был крупным мужчиной, с крупным лицом, грубоватым голосом, требовательный к студентам. Когда он восседал за столом, мы внутренне сжимались. Но все-таки он был добрым человеком и внимательным к студентам. Однажды при операции он мельком взглянул на нас, стоящих вокруг операционного стола, остановился взглядом на одной студентке и, бросив «С ней плохо, она сейчас упадет», попросил вывести ее из операционной. Вывели, уложили в ординаторской. Действительно, у неё было предобморочное состояние. Однажды и мне пришлось испытать его. И тоже в операционной. Я почувствовал слабость и свет в операционной стал меркнуть. Потихоньку вышел из операционной, наощупь по стене на ватных ногах дошел до ординаторской и повалился на диван. Коллеги по группе распахнули ворот на рубашке, дали понюхать нашатыря, напоили чаем. Вскоре пришел в себя. Очевидно, сказалось переутомление (не выспался в поезде, возвращаясь с каникул, да и был почти голодным). Обморочные состояния в операционных нередкое явление у студентов, впервые попавших на операцию и увидевших кровь не на порезе пальца, а на десятках салфеток, на перчатках хирурга, иногда фонтанирующую из глубины разреза. Да и сама кровавая рана - зрелище не из приятных и не для слабонервных. К крови тоже надо привыкнуть.
Высокий, худощавый, с продолговатым лицом, строгий - таким запомнился профессор Анатолий Ильич Кожевников, ведший занятие в нашей группе по Общей хирургии.
«Чем отличается артериальное кровотечение от венозного?» - спросил кого-то из нас. Студент замешкался. «Из артерии кровь … как сикнёт! Аж до потолка!», - при этом Анатолий Ильич резко взмахнул рукой от пола к потолку (и голос его тоже почти взметнулся до крика), - «а при венозном- (пауза) кровь спокойно, лениво изливается», - тихо закончил он. Такое артистическое объяснение врезалось мне в память.
В 1964 году у меня в затылочной области правой стороны шеи появились крупные лимфоузлы.
Павел Иванович Казаков, бывший главврач Сергачской больницы, хирург, направил меня в областную больницу. После лекции я нашел Анатолия Ильича и попросил осмотреть меня. Осмотрел, госпитализировали. Через несколько дней оперировали. Оказался банальный лимфаденит.
Оперирующий хирург Вера Дмитриевна Троицкая сказала: «Слава Богу, будешь жить. Думали на злокачественное заболевание».
Константин Георгиевич Никулин читал нам курс лекций по Пропедевтике внутренних заболеваний. Среднего роста, худощавый, монотонный голос, спокойное выражение лица. Ничем особым не запомнился. Но за его плечами было руководство ГМИ в годы войны 1941-1945 годах. Он просился на фронт, но кому-то надо было работать и на мирном. Он был не менее тяжел, чем ратный,разница лишь в том, что на нём не убивают.
Требовал от студентов ознакомления с его монографией «Патогенез легочных заболеваний», которую мы добросовестно штудировали в институтской библиотеке.
Лекции по госпитальной хирургии читал нам Борис Алексеевич Королев. Они были чисто деловыми. Читал сухо, без эмоций. Он первым сделал операцию на сердце при митральном пороке. Как хирург пользовался огромным авторитетом. Был чрезвычайно скромным, до аскетизма. Его кафедра славилась увлечением лыжным спортом. Он сам выводил свою команду на лыжню по воскресным дням.
Не случайно он - долгожитель. С 1909 года, жив по сей день. Сегодня, когда я пишу эти строки, 8 февраля 2008 года. Дай Бог, Борис Алексеевич, дожить Вам до 100. P.S. Умер он 26 февраля 2010 года на 101 году жизни.
Хорошо помню Кукоша Валентина Ивановича, его занятия с нашей группой по хирургии. Своей внешностью невольно вызывал к себе симпатию. Красивое, обрамленное аккуратной бородкой лицо, черные с проседью волосы, с прищуром голубые глаза, мягкая улыбка. Медицинский институт он закончил в 1949 году, но на фронте был с 1941года по 1944 год,когда 17 февраля получил тяжелое ранение. До самой смерти (2002 год) носил в своем сердце осколок - память войны. Редко рассказывал нам эпизоды из свой боевой жизни.
Интеллигентное лицо, лощённый, изящная речь, достоинство, «я не такой, как все» - таким был Вадим Габриэлович Вогралик, читавший курс Госпитальной терапии. Во время нашей учебы он был в длительной командировке в Китае, изучал рефлексотерапию методом иглоукалывания. В СССР он был основоположником этого метода лечения, возглавил этот курс в НГМА. Своими впечатлениями о Китае поделился в книге «В Китае».
С нетерпением студенты ждали выпуска его книги «Клинические лекции по внутренним болезням», в которой теоретический материал подтверждался примерами историй болезни тех или иных пациентов. Она вышла в свет в 1958 году.
Почти одновременно вышла книга профессора Гефтера А.И., в ней он логично раскрывал патогенез того или иного заболевания. Студенты ценили их. Скромным, без всяких аффектаций речью, с небольшим еврейским акцентом - таким запомнился мне он.
Изяществом фигуры, врожденной интеллигентностью, проявляющейся во всем ее поведении, отношениях к сотрудникам, к нам, студентам, запомнилась Ирина Николаевна Блохина, ставшая директором ННИИЭМ, проще - директором института эпидемиологии.
Екатерина Ивановна Шейнова заведовала курсом Истории медицины на кафедре организации здравоохранения. Запомнилась своей простотой в отношениях со студентами, демократичностью, спокойной уравновешенностью, провинциальной интеллигентностью. Она было одной из организатором музея института.
Святослав Алексеевич Добротин читал лекции по Акушерству и гинекологии. Живой, энергичный, он, как из рога изобилия, сыпал цифрами о состоянии родовспоможения, заболеваемости женщин и т.д., оговариваясь при этом, чтобы мы не записывали эти цифры. «Это мне они въелись в память из отчетов разных организаций акушерско - гинекологической службы города и районов области», - пояснял он.
Пожилой врач (не помню его фамилии), могикан из земских врачей, говорил нам о человеколюбии, милосердии, о достоинстве врача, об отношении к взяткам, подношениям. «Врач - слуга народа, а не чиновник. Врачу это не вольно»
А вот по какому штриху запомнился директор Кожно-венерологического института профессор Михаил Петрович Батунин.
Проводился нечто вроде консилиума по поводу заболевания одного молодого человека, на котором были узкие брюки (тогда они входили в моду). Михаил Петрович иронично сказал: «Что уж, родители не могли купить лишний метр, чтобы пошить пошире?» Пациент заметно сконфузился. Когда молодой человек вышел, сотрудники стали выговаривать профессору: «Зачем Вы так сказали? Сейчас это модно». «Извините, коллеги, за модой я давно не слежу». Зато лекционный материал он излагал живо и доступно.
|
|
|
