 |
Нижняя Мезия 14 страница
|
|
|
|
Они присягали Нерве…
Приск видел пару раз этого человека в Риме. Ничего особенного – бездетный старик, слабый и трусоватый. Отец говорил – подлиза, Нерва будет угождать любому ради своей шкуры. Но теперь, когда Нерва стал правителем Рима, кому он станет угождать? И сколько протянет? Год, два? Домициана в войсках любили, особенно в те годы, когда платили жалованье исправно, – хотя бы за то, что он повысил легионерам выплаты на треть и вместо девяти тысяч сестерциев при нем стали платить двенадцать. Прибавка нешуточная, даже если учесть, что римская монета все время дешевеет. Да, Домициана в войсках любили, но только не в Мезии. Как могут любить правителя, который обещал платить с римских граждан дань варварам, который не может защитить свои границы, позволил сначала разграбить провинцию, а потом положил целую армию на той стороне. Домициан умер, но вряд ли во всем Пятом Македонском по нему кто-нибудь обронил слезу.
Императоры должны умирать. Хотя бы потому, что после смерти предшественника новые императоры всегда выплачивают солдатам подарки. От Нервы все ждали, прежде всего, денег.
* * *
После того как им всем сделали легионную татуировку, первую выплату жалованья бывшие тироны отметили в канабе – пили беспробудно целые сутки. Сначала во всех тавернах, потом решили постучаться к ликсе Кандиду, но тут явился декурион канабы и вместе с парой ветеранов прогнал бузотеров. Что было дальше, Приск помнил весьма смутно. Поутру он обнаружил себя спящим на скамье в общей зале таверны. На полу, подложив под голову чей-то плащ, дрых Кука, накрытый меховым плащом, из-под которого торчали голые ноги. Ног было четыре штуки, а башка всего одна. Приск не поверил своим глазам. Точно, четыре ноги. Тиресий и Скирон о чем-то ожесточенно спорили. Квинт спал в углу на неведомо откуда взявшемся тюфяке, а на животе у него устроился полосатый хозяйский кот. Приску казалось (правда, весьма смутно), что засыпал он совсем в другом месте и в другом обществе.
|
|
|
– Почему со стола на меня течет блевотина? – раздался совершенно трезвый голос Тиресия.
Кука поднял голову, зашевелился. Из-под меховой накидки послышалось что-то похожее на сдавленное мычание.
– А пошла ты! – заорал вдруг Кука.
Тогда из-под накидки вылезла голая женщина, с обвислыми грудями и тощей задницей.
– Скотина! – Женщина сплюнула на пол.
Потом стащила с Куки накидку, завернулась в нее и, согнувшись, потрусила к боковой двери.
– Сколько ты ей заплатил? – спросил Приск.
Кука долго смотрел на Приска, как будто решал, кто перед ним, потом сказал:
– Поднимись наверх. На второй этаж.
Приск, мало что соображая, вышел из общей комнаты и стал подниматься по наружной лестнице на галерею. Лестница скрипела, голова была тяжелой, как котел, казалось – скрипит в мозгу.
Гай двинулся мимо запертых дверей, не понимая, куда идет и зачем. Наконец дошел до последней и остановился.
Дверь была закрыта, но из-за тонкой дощатой преграды доносились голоса:
– Стой, не двигайся… голову поверни… вот так… Да не трясись ты, сейчас кончу.
Голос был знакомый.
Приск толкнул дверь и замер с открытым ртом.
Адриан сидел на табуретке и рисовал углем на беленой доске – голова в профиль, широкие плечи, торс был едва намечен, как и ноги.
Напротив окна, залитый утренним светом, стоял обнаженный юноша. Видимо, грек, то ли раб, то ли вольноотпущенник. Утренний свет оттенял тонкие черты лица, юную, лишенную грузности накачанных мышц фигуру. Миндалевидные глаза, тонко вырезанные ноздри, алый пухлый рот. Андрогин – не мужчина и не женщина… Несмотря на то что подле юноши стояла жаровня, обнаженный дрожал от холода.
|
|
|
Услышав скрип двери, Адриан обернулся. Мгновение он смотрел на Приска, потом заорал в бешенстве:
– Вон!
И швырнул первым попавшимся. Попалась скамья. Обломки ее ударили уже в закрытую дверь – Приска не подкачала реакция.
Легионер скатился вниз по лестнице.
– Ну что? – спросил Кука, он пил из кувшина воду с уксусом, обильно проливая на грудь. – Как тебе девочка? – Он ухмылялся, довольный.
– Какая девочка? Там Адриан.
Скирон и Тиресий, ничего не понимая, смотрели на них.
В этот миг в нижнее помещение ворвался Адриан. Он был в ярости, глаза сверкали.
– Всех перебью! Всех!
Он налетел на Скирона и врезал кулаком в скулу.
Парень, ничего не понимая, отлетел к стене.
Не сговариваясь, легионеры стали хватать свои вещи, не находя кто плащ, кто калиги, кто флягу с вином. Адриан метался по комнате и награждал их пинками. Бил яростно, не милуя, а сила у него была зверская – будто фракийская кобыла лягала в бока или по спинам.
Второпях они бежали, как их предки под Каннами. Мерещилось, будто Адриан с мечом гнался за ними.
На самом деле Адриан остался в таверне.
– Зачем ты меня подставил? – спросил Приск, когда они оказались у ворот лагеря.
– Я? Что я тебе поставил? Фингал под глаз? – изумленно округлил глаза Кука. – Откуда мне знать, что там Адриан? Кстати, что он делал там, в гостинице?
– А ты как думаешь? – ответил вопросом на вопрос Приск.
* * *
Почти сразу после присяги «славную восьмерку» направили на первое серьезное дело.
В деревеньке, по преимуществу фракийской, по духу абсолютно варварской, ограбили и убили троих римских граждан. После смерти Домициана и воцарения Нервы Нижняя Мезия начала бурлить. То в одном месте, то в другом вспыхивали беспорядки, попахивало открытым бунтом.
Легат Наталис потребовал от общины выдать убийц и отправить их на суд наместнику в Томы, но старейшина отказался и даже посмеялся над посланным, пригрозив, что и его прирежут, не моргнув, а все эти земли вскоре окажутся под дланью Децебала, не римской власти указывать людям, что живут тут испокон века.
Получив такой ответ, легат легиона отправил две центурии легионеров и сотню ауксиллариев с приказом – деревню разграбить, всех жителей, женщин и мужчин, пленить и в кандалах доставить на невольничьи рынки, но прежде вызнать, кто убил, убийц отправить наместнику отдельно под особым конвоем, а не скажут – перебить всех мужчин старше четырнадцати, никого не пожалев.
|
|
|
Восьмерку Валенса присоединили к этим двум центуриям, дабы испытать, на что годны новички.
В деревню легионеры ворвались на рассвете, сразу же запалили с четырех сторон дома. Ломали двери, стены, вытаскивали наружу и вязали всех, кто попадался под руку. Следом вытаскивали из домов всю рухлядь. Местные почти не сопротивлялись – никто не ожидал нападения, почти все были безоружные, только двое или трое успели схватиться за мечи, но двоим или троим даже сильным бойцам не сладить с двумя центуриями легиона.
И лишь когда уже дело было слажено, связаны пленники, а скарб, хоть сколько-нибудь ценный, свален на телеги, скот согнан, и легионеры пошли с факелами поджигать не успевшие заняться дома, как стена одного из домов лопнула, и наружу выскочил здоровенный, высоченный фракиец, вооруженный двуручным фальксом. Бородатый, голый по пояс, с налитыми кровью глазами, он был страшен. Заорав, он вздел над головой руки, готовый крушить и рубить. И тогда Приск мгновенно рухнул на одно колено и всадил свой гладиус по самую рукоять ему в живот. Дак покачнулся, с изумлением глянул вниз, потом руки его все же опустились, но очень медленно, Приск успел перекатиться по земле и ускользнуть. Фракиец, нанеся удар наискось и всадив клинок в землю, покачнулся и стал медленно валиться на бок, изо рта его хлынула кровь. Странно, но во время всего этого эпизода – несколько мгновений, не дольше, – Приск не испытывал ни страха, ни волнения, вообще ничего. Он просто заледенел внутри, и казалось, что кто-то другой движется, наносит удары, уворачивается.
Фракиец наконец рухнул на землю.
Этого, убитого Приском, здоровяка и еще одного, которого прикончил Валенс, общинники назвали убийцами. Так это или нет, никто дознаваться не стал, тела погрузили на отдельную телегу, положили каждому убитому на грудь дощечку с надписью «преступник» и отправили наместнику.
|
|
|
Караван с пленными и добычей в Томы должен был сопровождать отряд ауксиллариев, остальным полагалось вернуться скорым маршем назад в лагерь.
Повалил снег, густой, пушистый. Потеплело.
«Как легко мы отнимаем жизнь. Жизнь и свободу, – думал Приск, глядя на жалкий караван ободранных грязных людей, что тащились за чередой повозок с их собственным скарбом, который отныне им уже не принадлежал. – Кто дал нам на это право? Потому что мы сильны? Или потому что вообразили, что лучше других управляем миром? Мы требуем повиновения и страшно караем за малейший намек на бунт. Если бы я родился в этой деревне, сейчас я бы шагал в этой колонне, а рядом плелись бы моя мать и моя сестра, которых изнасиловали легионеры. Но я родился в Риме. Я родился в Риме – вот и вся разница. Или все же не вся? »
– Дым! – вдруг закричал кто-то. – Дым!
Все враз повернули головы. На востоке в морозном воздухе поднимался сиреневый дым, густея, он становился черным.
– Сигнальный? – спроси Кука.
– Усадьба ветеранская горит, – отозвался Валенс.
Сказал спокойно, буднично. В самом деле, явление для этих мест было обычное.
Два контуберния тут же отрядили проверить – в чем дело. В том числе новичков во главе с Валенсом. Помчались бегом.
Действительно горела усадьба. Незапертые ворота поскрипывали на ветру. Что за ними – не разобрать. Все вокруг было истоптано конскими следами.
– Похоже, даки пожаловали из-за реки. – Валенс поднял руку, все остановились.
И тут с воем, подражающим волчьему, из ворот вылетела ватага – отрядом было это трудно назвать – молодых всадников-даков. На плечи накинуты звериные шкуры, лица вымазаны кровью. Глаза светлые, воистину волчьи. Впрочем, даки так себя и называют – «волки».
Сразу видно, молодняк, почти сосунки, только-только прошедшие сквозь посвящение в пещерах и принявшие из рук вождя оружие. Отряд был невелик – человек пятнадцать. Возможно, поначалу их было больше, но, переправившись через реку, они разделились.
– Пилумы! – крикнул Валенс.
«Славная восьмерка» метнула пилумы почти одновременно.
– Черепаха!
В следующее мгновение они перестроились и прикрылись щитами.
Второе подразделение замешкалось, и скакавший впереди варвар успел метнуть копье в самый центр контуберния. Даку повезло – наконечник копья вошел как раз меж сочленений пластин одного из легионеров. Удар был такой силы, что пробил тело насквозь, легионер так и остался стоять, прошитый копьем.
Остальные легионеры из незадачливого контуберния, так и не перестроившись, кинулись врассыпную.
|
|
|
А на «славную восьмерку» налетели сразу трое всадников. Но их мечи и копья лишь били по щитам, не причиняя вреда, зато мечи легионеров наносили чувствительные уколы – в крупы лошадей, в ноги всадников. Даки промчались дальше, и тут же черепаха распалась. Валенс выдернул из снега брошенное одним из даков копье, примерился и метнул в спину отставшему варвару.
Тот слетел с лошади.
– Приск! Молчун! На лошадей! – указал Валенс на двух лишившихся всадников лошадок. Впрочем, приказать было проще, нежели исполнить приказ.
Приску повезло – убитый всадник, идя в атаку, привязал поводья к поясу, как это делают возничие в Большом цирке, теперь его тело волочилось за лошадью, цепляясь за ветви торчащих из снега кустов. В три прыжка Приск нагнал животину, ухватил поводья, отсек ножом ненужный более узел и в следующий миг был уже в седле. Пустил трофейную конягу рысью, потом – галопом. Его вскоре нагнал Молчун.
В следующий миг Приск увидел, что уцелевшие всадники разворачиваются и идут на римлян в атаку. Их было человек десять. Правда, они скакали вразнобой, друг за другом, и первый, явно командир, во фригийском шлеме, формой напоминавшем раковину, уже почти поравнялся с Валенсом. Поравнялся и промчался мимо.
А потом стал валиться из седла, снег за его конем пятнало красным.
Скакавшие следом даки взревели.
Валенс обернулся, увидел Молчуна и Приска, махнул рукой вправо, давая понять, что им стоит свернуть. Сам он принялся разгонять коня, но не слишком быстро, давая своим возможность не отстать. На помощь Приску мчались пешие легионеры – Приск прикинул, что сойдутся и даки, и римляне как раз возле Валенса.
Но ошибся. Валенс все же опередил, лично встретил еще одного дака. Почти тут же на Приска налетел какой-то юнец без доспехов, без щита, зато с фальксом в руке, но меч был слишком тяжел для него, и, пока он замахивался, Приск успел попросту промчаться мимо, вспоров незадачливому парню живот кривым фракийским кинжалом. Но тут же налетел на него другой, куда более опытный боец. Уворачиваясь, Приск слишком сильно дернул повод, конь сделал свечку, клинок дака угодил в шею животному. Конь стал валиться, Приск успел соскользнуть. На помощь ему уже подоспели Кука и Крисп. Кука всегда носил в углублении умбона несколько свинцовых шариков, и теперь боеприпас пригодился – бывший банщик метнул один из шариков прямехонько в лоб коню. Тот шарахнулся в сторону. В следующий миг к даку подскочил Крисп, щитом прикрылся от удара фалькса и всадил свой меч по самую рукоять – проткнув ногу всадника и бок лошади. Выдернуть, правда, меч он не успел – конь завалился на бок, но, даже упав, дак пытался не подпустить к себе римлян и косил своим фальксом, взметая окровавленный снег. И опять Крисп отбил удар щитом, а Кука нанес удар. Сначала – всаднику, потом добил коня.
– Оружие собрать! – услышал Приск голос Валенса.
Отряд даков был истреблен. Мертвые валялись вокруг, снег повсюду был розово-красным. Не понимая, зачем он этот делает, Приск нагнулся, захватил пригоршню снега и отер лицо убитого от крови – перед ним был мальчишка лет шестнадцати, белокурый, голубоглазый, с пухлыми полуоткрытыми губами.
– Смелые ребята, – заметил Крисп.
С помощью Малыша и Куки он перевернул трупы коня и дака на другой бок, и Крисп извлек свой меч.
Из «славной восьмерки» никто даже не был ранен, а вот второй контуберний потерял двоих убитыми, и один был ранен.
– Да, плохо сражались, хоть и не новички, – заметил Валенс.
– Применить децимацию! [129] – заорал Молчун. – Каждый будет десятым!
Собрав оружие и немногочисленные трофеи, ведя в поводу трех захваченных лошадей, римляне направились к усадьбе.
Скрипели петли наполовину сорванных ворот, створки мерно раскачивались на ветру.
– Эй, есть кто живой?! – крикнул Валенс. – Малыш! Кука! – Он указал рукой в сторону.
Там стена была ниже, и было нетрудно взобраться и заглянуть во двор – центурион опасался засады.
Малыш тут же подставил спину, Кука забрался наверх. Огляделся.
– Никого.
Центурион первым вошел во двор.
Знакомый вид, знакомый запах. Сколько раз в жизни он видел подобную картину – руины разоренных, взятых приступом городов и селений.
На белом выпавшем поутру снегу там и здесь безобразными отметинами лужи конской мочи и навоза. Поодаль в луже красного, что розовела, впитывая снег, лежало тело женщины, вернее, только нижняя половина тела с безобразно разведенными ногами. А верхняя, отсеченная фальксом одним молодецким ударом, валялась у входа в конюшню.
Ее отыскал Квинт. Юное мертвое лицо припорошило соломенной трухой, зато белые плечи оставались открытыми, храня многочисленные кровавые полукружия – следы воистину волчьих укусов. Соски ее попросту были вырваны зубами. Обычно женщин даки не убивали, красивых и молодых уводили к себе за реку. Но тут одуревшие после инициации парни не поделили красотку и в конце концов разорвали добычу, как полотнище дорогой пурпурной ткани.
Желудок скрутило мгновенно, Квинта вырвало.
– Погляжу, тебе, парень, не доводилось бывать в амфитеатре, – заметил Валенс.
Хозяин дома, теперь уже безголовый, валялся тут же, в конюшне, совершенно нагой. На окоченевшем теле остались следы клинков и зубов, а голова убитого исчезла.
– Там в доме еще трупы, – сказал Кука.
– Ты знал его? – спросил Приск у Валенса, указывая на обезглавленное тело.
Тот кивнул:
– Центурион вспомогательной когорты. Вышел в отставку два года назад.
* * *
Отрубленную голову хозяина усадьбы выловили из колодца. Из всех свободных и рабов уцелели только двое стариков-фракийцев, что жили в усадьбе. Они тут же принялись готовить тело убитого к погребению по фракийскому обычаю – убитый был ветераном вспомогательной когорты, но по крови свой, здешний.
Старики умастили маслами тело, а лицо накрыли деревянной маской. Вообще-то положена маска из металла: золотая – для знатного, бронзовая – для простого комата. Но металлической маски под рукой не было. У мертвых нет лица, говорят фракийцы, поэтому им надобно сделать новое. В маске для глаз чернели прорези, чтобы мертвый мог смотреть на живых. Приск подошел и долго стоял возле убитого ветерана в жалкой маске. Легионеру казалось, что убитый смотрит на него оттуда с ненавистью.
Почему не защитили? Раз вы здесь, то почему по-прежнему гуляет в этих землях лихая смерть? Где хваленый римский порядок, где торжество закона над варварским хаосом?
Слуги-фракийцы предложили зарыть в могилу с хозяином одного из убитых коней даков. Выбрали вороного жеребца предводителя, Валенс милостиво разрешил, хотя прежде планировал снять с туши шкуру. Отыскали для погребения кувшин вина – не для тризны, а в могилу хозяину. Из отнятой у даков добычи Валенс отдал для погребения золотой венок. Ведь больше всего на свете фракийцы любят золото, лихих скакунов да вино, что пенится, изливаясь из ритона.
Ритон тоже положили в могилу – даки не успели увезти награбленное.
Ожидание
Зима–весна 850 года от основания Рима [130]
Эск
Миновал почти месяц, но никаких изменений в жизни легиона не происходило. Нерва выплатил солдатам донативы, [131] но все равно в легионах роптали. Говорят, в Седьмом Клавдиевом случился бунт, но его быстро подавили.
Адриан, что ни день, отправлял какого-нибудь человека с письмом – куда, неведомо, и довольно часто – уж раз в три дня точно – ему тоже кто-нибудь привозил послание.
Начались морозы, Данубий встал, и все ожидали массового нашествия даков, такого как при Домициане, когда погибли три когорты Пятого Македонского и пал в сражении сам наместник провинции Опий Сабин, а вся провинция была разграблена. Но было тихо. Видимо, Децебал тоже хотел выяснить, на что способен новый властелин Рима.
В казармах легионеры поставили жаровни, но это мало помогало в морозные дни, мезийские зимы нельзя было и отдаленно сравнивать с италийскими.
В канабе на остатки непропитых денег из донативы новобранцы купили меховые безрукавки, теплые штаны да одеяла, но все равно мерзли в своем пустом бараке.
* * *
В конце января Валенс велел новобранцам одеваться, брать с собой только оружие, кресала, фляги с винным уксусом и вином. Экипировавшись, «славная восьмерка» двинулась за центурионом строевым шагом. Повел он их сначала по дороге, четыре часа без роздыха, отмахали почти двадцать миль. Когда прозвучала команда «привал», все повалились без сил на снег.
– Квинт, Тиресий, заняться костром! – приказал центурион. – Остальные за мной.
Валенс шел по лесу к одной, ему только ведомой, цели, потом разделил отряд: Приска и Куку отправил вверх по ручью – кричать и бить палками по деревьям, остальных увел вниз по течению. Вскоре прозвучал тонкий пронзительный сигнал – для созыва легионеров центурионы пользовались свистульками – полым стержнем и вставленным внутрь металлическим шариком.
Приск и Кука помчались обратно.
На снегу лежала косуля, пронзенная двумя дротиками.
– Валенс первый сбил ее, когда она на нас выскочила, – сообщил Малыш. – Второй дротик метнул Молчун.
– Глянь, слеза, она плакала перед смертью, – сказал Квинт, присев на корточки и трогая еще теплую морду.
Молчун вызвался освежевать косулю и тут же извлек из ножен кинжал.
Когда охотники вернулись назад по своим следам, костер радостно полыхал. Пообсохнув и подождав, когда пламя спадет, на жердине поставили жарить добычу. С туши стекали в костер капли жира, пламя рассерженно шипело.
– Говорят, Адриан медведя завалил. Шатуна, – сообщил Крисп. – Трибун ходил на охоту вместе с Декстром.
– Адриан – хороший охотник, – сказал Приск то, о чем все и так знали.
Про себя подумал:
«Жаль, медведь не задрал Декстра».
Квинт выдрал из своего шлема войлочную подкладку, сходил к ручью, набрал там воды, воду согрели, бросая в нее раскаленные камни – коптить шлем на огне даже недалекий Квинт не решился. Обычно у каждого из солдат имелся медный котелок для стряпни. Но в этот раз Валенс запретил им брать с собой нелегкий солдатский скарб. Согретую воду замутили взятым с собой вином, когда пили, угольки поскрипывали на зубах. Уже в сумерках соорудили шалаш – поставили колья, накидали лапника на землю и на жерди, легли вповалку, плотно прижавшись друг к другу. У костра дежурить должны были по двое.
Так прошел первый день в пути. Таких дней предстояло еще десять, сообщил им Валенс, прежде чем легионеры, укрывшись плащами и кое-как отмытой в ручье добытой шкурой, завалились спать. Часть мяса зарыли в снег у входа в шалаш – на завтрашний день.
Валенс учил их, как выжить одним без легиона, без жилья в лесной чаще. Как окапываться в снегу, делать из звериных шкур обувку, из веток – снегоступы. Учил распознавать, где на реке лед тонок, а где выдержит вес их тела. В проруби учил ловить рыбу на самодельную снасть, в лесу – читать следы на снегу, определять, свежий ли отпечаток звериной лапы или уже три дня как оставлен. Учил делать из веток и ремешков от калиг силки и ставить на звериных тропах.
* * *
На третий день марш-броска Молчун провалился на льду. Речка была неглубокая, Молчун достал ногами до дна, и его не унесло течением под лед. Вмиг проламывая дорожку, к нему кинулся Малыш, вытащил и вынес товарища на берег. «Купальщики» скинули мокрую одежду, остальные поделились кто сухой туникой, кто плащом, живо развели костер, соорудили шалаш из лапника.
– Еще кто из вас дураков провалится, изувечу! – пообещал Валенс.
Слово «изувечу» он произносил довольно часто. Означало – приложит от души пару раз палкой. Но впечатление его угроза всегда производила, как будто он в самом деле собирался выломать руки и ноги.
– Если ты один в лесу из полыньи вылез, в чужом лесу, – уточнил центурион, – костер не сможешь сразу развести и обогреться – верная смерть.
На десятый день контуберний вместе с Валенсом вернулся в лагерь. У ворот лагеря легионеры, в покрытых сажей костров плащах, похудевшие, хищно сверкающие белыми зубам на грязных лицах, удостоились похвалы.
– Возможно, кто-то из вас и доживет до конца предстоящей войны, – сказал Валенс. – А сейчас в баню. Живо. От вас воняет, как от козлов.
* * *
– Гай, ты думаешь, будет война? – спросил Квинт, когда вся «славная восьмерка» расселась по деревянным скамьям в парилке.
– Непременно, – отвечал сонно Приск. От жара он надел на голову суконную шапочку и сделался похож на знатного дака.
– Боишься?
– Нет. – Приск пожал плечами. Мало что осталось от того мальчишки, что прибыл в легион в последнее лето правления Домициана.
Никогда прежде Гай не ощущал так свое тело – как совершенное и страшное оружие, которое некто другой в любой момент может швырнуть во врага. Да, сейчас, в парилке, легионеры выглядели внушительно – широкие плечи, рельефные мышцы. Но и первые шрамы появились почти у всех. С каждым годом этих отметин будет все больше и больше. Больше, чем золотых монет в сундучке знаменосца на личном счету.
– А я боюсь, – признался Квинт.
Он по-прежнему был слабее всех, но у него был один талант, ради которого, как подозревал Приск, недотепу оставили в отряде Валенса: Квинт умел с поразительной точностью на воске или просто на щепке нарисовать маленькую карту – отобразить все изгибы ручьев и речек, обозначить все горушки и перевалы. Неуклюжая с мечом, со стилем его рука обретала поразительную точность. Он никогда ничего не исправлял, не разравнивал плоской стороной стиля воск – все получалось у него с первого раза. Правда, он не умел рисовать людей, особенно лица. Но этого, как понимал Приск, от легионеров и не требовалось.
* * *
В конце апреля Адриан вызвал Приска к себе. Военный трибун сидел в таблинии – просторной комнате с двумя окнами и двумя дверьми – одна напротив другой.
Половина стены была уже оштукатурена, нанесен последний слой для фрески. На деревянной подставке в ряд выстроились банки с разноцветными порошками и кувшин с водой. Сидевший в углу мальчишка приматывал толстыми вощеными нитками к ровным палочкам пучки беличьей шерсти.
У Приска засосало под ложечкой. Желание страстное, ни с чем не сравнимое, повлекло его к этим краскам и кистям, к стене, которая, благодаря добавлению мраморной пудры, сверкала, будто была из настоящего мрамора.
– Сирм! – крикнул Адриан второму рабу. – Подай нашему гостю каутерий. [132]
Приск молча кивнул, принимая каутерий, как боевой меч.
– Знаешь фресковую живопись? – спросил Адриан.
– Знаю.
– Откуда?
– Учился полгода в Кампании. Учитель сказал: у меня ничего не получится, потому что я не грек…
– Хочешь попробовать? – Адриан кивнул на стену.
– Вдруг испорчу? – Приск провел ладонью над влажной штукатуркой.
Он уже знал, что напишет на этой стене, – суровые горы вдали, прозрачное небо, а внизу – зеленое роскошное буйство, виноград, смоковницы, олеандры. И озеро, вода в котором похожа на драгоценную бирюзу. Напишет так, чтобы зритель ощутил утреннюю тишину, покой, который может нарушить разве что крик петуха, взлетевшего на каменную ограду. Он видел все это однажды, и сейчас картина встала перед его глазами как наяву.
– Испортишь, велю оштукатурить стену заново! – легкомысленно ответил Адриан. – Начинай! – небрежно махнул рукой.
Приск принялся лихорадочно смешивать синий порошок с водой, прикидывая, какие краски ему понадобятся.
«Надо выпросить порошки у Адриана, непременно надо выпросить…» – лихорадочно думал он.
Он уже взялся за кисти, как поверх чистого пейзажа перед глазами возник другой – горящая фракийская деревня. Орущие женщины, убитый старик в луже собственной крови и рядом – два легионера и фракийский мальчишка. Один легионер зажал голову мальчишке между ног, второй – спустил пацану штаны и задрал рубаху.
– Поехали! – орет легионер.
Парнишка кричит. И тут к насильнику подскакивает Малыш и палкой бьет, как рубит, легионера по спине. Тот падает. Второй, тот, что держал мальчишку, отпускает жертву, хватается за меч…
Но тут звучит сигнал трубы. Все бегут на ее зов. А парнишка ползет в другую сторону, за ним – след из дерьма и крови. Насильник поднимается, шатаясь, бредет к своим. К несчастному пареньку подскакивает Кука, хватает за ворот рубахи и волочет к остальным пленникам.
«Нельзя его отпускать, – поясняет Кука мрачному Малышу. – Удерет к дакам, вырастет – наших парней потом на куски резать будет. А так рабом вырастет и смирится».
Парнишке вяжут веревками руки, бросают к остальным пленникам. Полыхает деревня, блеют согнанные в отару овцы, плачут дети.
Приск мотнул головой, видение исчезло.
На его картине не будет людей. Ни одного.
– Если бы ты родился греком, я бы сказал: ты создан расписывать стены. – Адриан внимательно следил за работой Приска. – Но ты – римлянин. Значит, ты создан повелевать, стилем или мечом – не имеет значения.
– Я мечтаю о другом.
– Мало ли о чем мы мечтаем! Я, к примеру, мечтаю построить огромный храм, в котором будут поклоняться всем богам. Здание, каких еще не бывало. Я возьму цилиндр и накрою полусферой… получится… – Адриан сделал паузу.
– Вписанный шар, – подсказал Приск.
– Да, шар. Сто сорок футов в диаметре или даже больше.
– Такие своды не строят.
– Так я буду первый. В храме не нужно окон – только наверху отверстие – как око бога, столб света, струящийся на мраморный пол. Что скажешь? Я смогу?
– Наверное… – не слишком уверенно сказал Приск.
– Нет. Не смогу. Я не архитектор! – в ярости воскликнул Адриан и грохнул кулаком по столу, так что на пол полетели заготовленные кисти. Пытаясь справиться с собой, трибун стиснул кулаки. Похоже, с Адрианом случился очередной приступ ярости – об этих вспышках знали в лагере все.
Адриан вылетел из комнаты. А Приск начал роспись: времени у него ровно столько, сколько сохнет тонкий слой грунта. Когда кисть начнет «боронить» стену, роспись придется закончить.
Военный трибун вскоре вернулся и сказал отрывисто:
– Сегодня вечером я жду тебя, Тиресия и Куку у себя. Валенс отпустит вас пораньше. Приходите сразу же, пообедаете у меня.
* * *
Дом военного трибуна был довольно скромный, но столовая была обставлена почти что по-столичному: на полу отличная мозаика (наверняка Адриан привез ее с собой и увезет, когда настанет время покидать лагерь), стены расписаны. Правда, довольно неумело (хуже той фрески, что написал Приск, художник явно не учел, что краски, высыхая, светлеют). В углу – мраморная статуя Фортуны. Явно не греческая, скорее не слишком удачная копия.
|
|
|
