 |
Нижняя Мезия 17 страница
|
|
|
|
Быть может, потому, что поодаль, укутавшись в меховые накидки, стояли дочери Корнелия, и старшая, во всяком случае так показалось Приску, очень внимательно его слушала.
– Отпустишь его летом стену расписать? – спросил Корнелий.
– Если заплатишь, – кивнул Валенс.
– Ну ты и наглец! Тебе или ему? – хмыкнул хозяин.
– Мне, ему необязательно.
Валенс хлопнул Приска по плечу и расхохотался. Юноша так и не понял, что это – обмен шутками или в самом деле Валенс потребовал оплатить фрески.
После посещения бани гости надели чистые туники, и старшая Кориолла поднесла Валенсу и Приску венки, искусно сплетенные из веточек туи, засушенных цветков бессмертника и ажурных золотых листков. Было еще в венках несколько подснежников, но они мгновенно увяли.
* * *
– Много ли мне надо? – рассуждал Корнелий, смакуя в меру разбавленное хиосское вино. – Усадьбу достроить, дочерей замуж выдать, сына в люди вывести. Работать могу и умею, хоть и не молод уже годами. А что выходит, скажи, а? Не дают житья. То заречные «волки» приходят и все отнимают, а что не отнимут, то сожгут, то от имени Рима требуют фураж для лошадей да зерно скупают по бросовой цене для легионов. Ни подняться, ни окрепнуть. А дочери? Старшую замуж пора выдавать… А я ее из лука учу стрелять да мечом колоть. Если придется… да… такое дело.
– Сколько Кориолле уже? – спросил Валенс. – Пятнадцать?
– Четырнадцать исполнилось осенью.
– Самый лучший возраст для невесты.
– Рано еще, – буркнул Корнелий. Хотя сам знал: не рано, а самое время, если не замуж, то сговорить за выгодного жениха. – Да кому здесь отдавать такое сокровище? Свататься приезжали – да только все народ ненадежный, без земли и двора, а если и есть двор, то ворота нараспашку. Моргнуть не успеешь, как утащат сокровище за реку.
|
|
|
– Слушай, я вот что… – Приску показалось, что Валенс сейчас прокричит «Бар-ра! » и ринется в атаку, так закаменело его лицо. – Отдай ее за меня.
– Когда в отставку выйдешь! – тут же набычился Корнелий. – Чтоб законной женой была. Сожительницей не отдам.
– Так ведь признают потом брак и детей…
– Не отдам, сказано, в полюбовницы, и не проси.
– А коли трибун посватается?
– Так трибунам жениться можно. Трибуну отдам, – усмехнулся Корнелий.
Шутка вышла горьковатая: трибун, оно, конечно, жених завидный, если латиклавий – то вообще юнец, если из остальных пяти, то постарше, но все равно человек молодой, около тридцати, в самой, можно сказать, силе, да только никто из них не женится на дочери ветерана, поселившегося в провинции. Латиклавий – тот вообще сенаторский сынок, а другие трибуны – из всадников, опять же по цензу должны иметь состояние не меньше четырехсот тысяч сестерциев. Поговаривали, правда, что пора бы разрешить жениться центурионам, – все они люди немолодые, лет двадцать оттрубившие во славу Рима, и, когда выйдет им отставка, поздновато бывает думать о семье. А приблудной девкой в канабе с незаконными детьми не всякая приличная женщина согласится жить. Пока разговоры эти всячески пресекались, мысль позволить центурионам стать людьми семейными казалась приверженцам традиции ужасающей крамолой, покушением на саму божественную Дисциплину.
– Я через два года в отставку выйду, – сообщил Валенс, глядя на девушку, что теребила обеденную салфетку, вместо того чтобы отправлять в рот кусочки свинины.
– Вот через два года и женишься, – отрезал Корнелий.
– Так обещай ее мне.
Обычно сватали невесту никак не раньше чем за год. И то, что Валенс просил ждать два года, было вроде как против обычая, но Корнелий, хотя и помрачнел, все же сказал:
|
|
|
– Обещаю. Но только два года, не больше.
– Приск! – повернулся центурион к новобранцу. – Ты – свидетель, что Корнелия теперь моя невеста.
– Ты меня забыл спросить! – вдруг подала голос девушка и в ярости отшвырнула салфетку.
– Что?! – как центурион, так и отец просватанной опешили от подобной дерзости.
– Валенс, я тебя всегда уважала и любила. Но как старого друга отца. Замуж за тебя не хочу! – Кориолла говорила все тише и тише, пунцовея. – Ты – старый. Вон как мой отец уже…
– Корнелия! – возмутилась мать.
– Молчи! – одернул отец.
– Что ж, тебе юнец нужен? – прищурился Валенс. – Как Приск?
– Мне нужен тот, кого полюблю, – сказано было уже шепотом. Но на Приска она успела бросить выразительный взгляд.
– Замолчи, Кориолла!
– И не подумаю! – вдруг выкрикнула она, надсаживая голос, прорываясь сквозь навалившееся онемение.
– Ты мне обещана, – сказал Валенс строго. – И не такой уж я старый, мне сорок только по весне исполнилось. Я в легионе с семнадцати.
– Отец!
– Все, дело решенное!
Кориолла вскочила и кинулась вон из столовой.
– Ничего, пусть артачится, – усмехнулся Валенс. – И не таких объезжали.
Приск во время этой сцены старательно делал вид, что пьет из кубка, хотя кубок давно опустел. Он не знал, стоит ли ему вмешиваться или лучше молчать.
* * *
Гай вышел во двор. Кориолла стояла на ступенях, накинув поверх легкого платья подбитую мехом накидку и всунув ноги в сандалиях в меховые просторные туфли. Услышав шаги, она обернулась.
– Он меня все-таки продал! – У Кориоллы дрожали губы. – Сначала заставят зубрить «Энеиду». А потом в рабство… Клялся, что не будет, и вот… вот… – Она замотала головой и вдруг закусила костяшки пальцев на левой руке – чтобы не разрыдаться.
– Валенс – хороший человек, справедливый, – пробормотал Приск, пряча глаза и заливаясь краской.
– Знаю… – ответила Кориолла, сглатывая ком в горле, – обида никак не проходила. – Но я его не люблю. Не люблю, и все. Что мне делать, а?
– Полюбить… – ляпнул Приск, тут же возненавидев себя за этот совет.
– Что? – Она нервно хихикнула. – Что ты сказал?
– Будь я военным трибуном, непременно к тебе бы посватался! – Приск не ведал, откуда взялась такая смелость. Может быть, потому, что от женитьбы был он двадцать с лишком лет огражден стенами лагеря.
|
|
|
Кориолла поначалу ничего не ответила, поежилась, поплотнее запахнула меховой плащ.
– Нас все время куда-то толкает в спину Фортуна, – сказал Приск. – Толкает туда, куда мы не хотим идти. Мы сопротивляемся, пытаемся свернуть на боковую тропинку, но она упрямо выводит нас все на ту же дорогу.
– Это правильный выбор? – спросила Кориолла.
– Не знаю. Скорее всего, нет. Просто неизбежный.
– Откуда ты, Приск?
– Из Рима.
– Там хорошо?
– Нет ничего лучше Рима, красивее Рима, величественнее Рима, страшнее Рима, – выпалил он.
– Ты хранишь мой браслет или продал? – вдруг спросила она.
– Храню.
Девушка кинулась ему на шею, чмокнула в губы и скрылась в доме.
* * *
– Что скажешь? – спросил на обратной дороге Валенс.
– Кориолла…
– Я не о девчонке спрашиваю. Ты в бабах понимаешь еще меньше, чем в лошадях. Я про усадьбу.
– Вроде хорошая. Стены добротные. Правда, комнат мало. Ну и… у Корнелия сын есть. Он ведь наследует. А дочерям достанется не больше четверти имущества.
– Сын наверняка уйдет легионером служить на двадцать пять лет. За усадьбой пригляд нужен. Кориолла у отца в любимицах, Корнелий наверняка оставит ей по наследству максимум того, что можно оставить женщине. Ну так что думаешь?
– Усадьба хорошая. Но граница близка.
– Вот и я про границу. Но если будет война, и границу отодвинут, усадьба эта вмиг в два, а то и в три раза подорожает. Вникаешь, о чем я?
– Не рано ли ты сговорил ее? – спросил Гай. – Еще два года ждать.
– Торопился опередить, – с усмешкой сказал Валенс.
– Кого?
«Неужели он меня опасается? » – изумился легионер.
– Не догадываешься?
Приск отрицательно мотнул головой.
– Нонний, – подсказал Валенс.
– Что, эта гадина?
– А, проняло! – Центурион невесело рассмеялся. – Я на этого Нонния собрал уже два свитка всяких мерзостей. Чуть он тронет кого, кто мне дорог, – вмиг передам все легату. Пусть почитает, насладится.
– Зачем ты взял меня с собой? – спросил напрямую Приск.
|
|
|
– Я завещание составил.
Приск поначалу не понял, какое имеет отношение завещание Валенса к этому визиту. Римляне – они, как известно, обожают писать завещания. Бывает, лет десять, а то и двадцать подряд переписывают, вносят дополнения, одному – сотню сестерциев, другому нарядные туники отпишут. За бездетными стариками ухаживают так, как ни за одним любимым и близким человеком не станут ходить, – чтобы внес в свое завещание, оставил миллиончик. «Время выгодной бездетности», – сказал Плиний.
– Думаешь, какое это имеет к тебе отношение? – озвучил незаданный вопрос Валенс. – Я отписал четверть – максимум, что возможно, Корнелии; денщику своему завещал свободу и немного денег, еще друзьям – около половины всего, с условием, чтобы они мне стелу надгробную из мрамора заказали, а не из песчаника. И тебе тоже четверть.
Приск опешил от такого признания.
– Взамен ты должен дать мне слово: если я погибну, а все мы можем погибнуть в любой миг, ты не позволишь Ноннию жениться на Кориолле. Умрешь, но не позволишь. Не хочу, чтобы девчонка несчастной сделалась.
– Неужели отец может выдать ее за этого мерзавца?
– Корнелий – замечательный человек. Но у него голова начинает идти кругом, как только он видит лорику центуриона и нарядный поперечный гребень на шлеме. Бывший солдат, сам понимаешь, центурион для него господин и бог. Ему плевать, что под лорикой, какое сердце, и что под шлемом – какой ум. Так что, даешь слово?
– Даю! – с жаром воскликнул Приск.
Валенс расхохотался:
– Будь ты военным трибуном, ни за что бы не показал тебе девчонку. Но двадцать пять лет ни одна красотка не станет ждать жениха.
Примавера
Весна 851 года от основания Рима [151]
Эск
В мае Валенс отпустил Приска на шесть дней в усадьбу Корнелия – расписывать стены во флигеле. Ветеран встретил легионера как старого друга, тут же привел в пристройку. У входа еще осенью посадили кусты сирени, теперь они цвели как сумасшедшие, одуряющий аромат проникал в окна комнаты.
– Вот, гляди, все четыре стены твои, – объявил Корнелий. – Кто нужен в помощники, говори. Прим будет штукатурить, а Далас подносить краски и воду.
Приск поставил ящик с красками и кистями на пол.
Стены уже были покрыты первым слоем штукатурки. Теперь нужно было наложить последний накрывочный слой в палец толщиной. Прим, один из рабов хозяина, знакомый с техникой фрески, смочил несколько раз оштукатуренные стены.
Для большой фрески пригодна была лишь стена, граничащая с соседней комнатой с дверью в самом углу. Остальные стены с большими окнами и дверью стоило украсить небольшими росписями с цветами. Большая комната в пристройке задумывалась гостиной, но в ней можно было и позавтракать, а соседняя комнатка с одним-единственным окошком в короткой стене, несомненно, должна была стать спальней.
|
|
|
«Это же флигель для Валенса. Пока зять не обзаведется хозяйством, будет жить здесь! » – дошло до Приска, и желание расписывать стены вдруг пропало.
– А что ты будешь рисовать? – услышал он вдруг голос Кориоллы. Гай вздрогнул всем телом. Щеки запылали.
– Э, глянь, он тебя, будто дака, испугался! – засмеялся хозяин.
– Отец! – возмутилась Кориолла.
– Сад буду рисовать… весенний сад… сирень цветущую… – сбиваясь, заговорил Гай.
«И еще девушку, что собирает цветы… она идет, а вокруг нее цветы, цветы…»
Он вдруг подумал, что непременно нарисует девушку со спины, вокруг тела колышется легкая ткань, волосы собраны в простой узел, голова повернута, и зритель видит лишь нежную, согретую румянцем щеку. Каждый может представить любимое лицо…
Или грезить, что за дивная красота от него скрыта.
– Можно мне посмотреть, как ты будешь рисовать? – не унималась Кориолла.
– Конечно, – спешно кивнул Приск.
– Вот же надоеда! – Хозяин изобразил на лице суровость, но губы невольно улыбнулись. – Иди принеси гостю сыра да кусок ветчины, хлеба, вина. Чтобы он тут у нас не голодал.
Девушка мгновенно исчезла.
– Ты, если что, не стесняйся, гони ее на кухню, мне Валенс не простит, если ты у нас отощаешь, – неуклюже пошутил Корнелий.
– А если растолстею?
– Об этом не переживай. Тут у меня одна козочка есть для тебя, вмиг все, что наел, сбросишь.
– Что? – Приск опешил, ему показалось на миг, что хозяин говорит о дочери.
– Девчонку купил по дешевке, два года назад. Тарсой зовут. Уродина была жуткая. А теперь красотулечка, пальчики оближешь. Прислать вечером?
– Нет, не надо… – замотал головой Приск.
– Странный ты, от даровой девки отказываешься, – покачал головой Корнелий. – Если передумаешь, скажи. Я Тарсу рабам не подкладываю. Ну ладно, не буду мешать.
В дверях на отца налетела Кориолла и едва не выронила корзинку с едой.
– Ишь какая скорость. Тебя гонцом надо посылать в легион! – хмыкнул ветеран.
Девушка ничего не ответила, принялась раскладывать еду на металлическом складном столике, какие с собой берут в поход трибуны и легаты.
«Надо же! Она мне серебряный бокал принесла! » – изумился Приск, отхлебывая легкое местное вино, к тому же сильно разбавленное.
– Поешь со мной? – предложил Приск.
Девушка уселась на скамью, отломила кусочек сыра.
– Я хочу тебя нарисовать, – признался Приск. – Только…
Он посмотрел на простую тунику из некрашеной шерсти, в которой Кориолла ходила по дому.
– Только нужно другое платье.
– Какое?
– Хорошо бы оранжевая стола… У тебя нет ничего такого?
– У мамы есть. Я сейчас переоденусь. Мигом!
Прим тем временем уже начал наносить грунт. Гай велел подготовить только центральную часть, справедливо рассчитав, что не успеет расписать по мокрой штукатурке всю стену. Узор по краям и декоративные колонны он нарисует позже. Колонны вообще лучше делать восковыми красками. Пока Кориолла бегала за одеждой, Приск приготовил две обклеенные пергаментом доски, смешал на кусочке мрамора порошки с водой – ровно столько, сколько понадобится для эскиза.
Полузакрыв глаза, Гай смотрел на стену, которую затирал обрезком доски Прим, и уже видел идущую по лугу фигуру. То ли это юная девица, собирающая цветы, то ли Прозерпина, их разбрасывающая.
«Она вернулась из царства мертвых, бежала из мрачного Аида, и вот, радуется свету, жизни…»
Кориолла вбежала в пристройку, преображенная. Поверх серой туники – оранжевая стола и легкий воздушный шарф… Охапку цветов она тоже догадалась прихватить – жаль, нет волшебной силы, чтобы одним движением перенести на стену ее фигуру на фоне цветущего луга.
Уголь тут же заскользил по поверхности пергамента. Голова и шея получились сразу, но фигура почему-то уродливо переломилась в талии. Приск отчетливо видел только ноги девушки и ее повернутую в нужном наклоне голову и шею. Все остальное тело было скрыто складками столы, и он никак не мог разобрать, как именно повернуто тело. Наверное, он замахнулся на слишком сложное движение, заставил Кориоллу идти в одну сторону, а смотреть в другую, вся фигура закручивалась по спирали, играли складки, и ощущение движения было несомненным. Но этот уродливый изгиб… что с ним делать, Гай не представлял! Ах, если бы тогда в Афинах его принял в свою мастерскую грек. Но художник сказал: «Италийцев я не беру в ученики». «Почему? » – опешил Гай. «У меня такой принцип. Не беру, и все. Воюйте, римляне, разрушайте Карфаген, грабьте Афины. А я буду писать фрески».
– Прим! – донеслось из сада. – Ты закончил штукатурить? Ты мне нужен.
Голос явно принадлежал Биарде, хозяйке.
– Если закончил, иди копай грядку.
Прим отложил доску.
– Одной стены хватит? – спросил начинающий седеть раб.
– Вполне.
Он ушел, не преминув глянуть на пергамент. Приску показалось, что Прим снисходительно хмыкнул.
– Как? Получается? – Кориолла сделала попытку оглянуться и посмотреть набросок.
– Нет! – Приск отшвырнул доску.
– А в чем дело? – теперь она уже полностью повернулась. – Может быть…
– Мне нужно обнаженное тело!
– Что?
– В ткани я ничего не вижу. Мне нужно нарисовать тело обнаженным. А потом уже складки.
Кориолла растерялась, потом начала краснеть.
– Ты серьезно?
– Все художники так делают. – Он, правда, не знал, так ли это. Но сказал уверенно, с апломбом.
Она выглянула из пристройки.
– Сколько тебе нужно времени? – спросила совершенно серьезно, без кокетства.
– Четверть часа. Может быть, половина.
Девушка повернулась к нему спиной, сбросила на пол столу, следом полетела туника. Ни набедренной повязки, ни нагрудной Кориолла не носила.
– Давай.
Он смотрел на нее и чувствовал, как запылало лицо, будто он сидит у костра, а пламя так и пышет. А что творилось внизу, под туникой…
– Четверть часа! – напомнила Кориолла и слегка тронула босой ногой лежавшие у ног тряпки, как трогают воду в озере перед купанием, проверяя, не холодна ли.
Приск схватил вторую доску и принялся рисовать.
Уголь так и летал по поверхности. Теперь он разобрался, в чем дело. Он отчетливо видел наклон плеч, линии бедер, поворот спины. Почему-то вспомнил Мевию. Он даже подумал, что хорошо бы нарисовать на другой стене бой женщин на арене, но тут же отверг эту мысль – нет, не для этой комнаты. Ах, если бы написать Кориоллу нагой, этот изгиб спины и эти рефлексы зеленого на нежной, не тронутой загаром коже.
– Скоро? – Ее рука начала подрагивать от напряжения.
– Готово! – объявил он, берясь за краски.
Корнелия присела, подбирая тунику, и так, сидя, не распрямляясь, натянула на себя серую домотканую рубаху, потом закуталась в столу. Приск вдруг увидел, что она вся заливается краской, запоздало сообразив, что сделала нечто совершенно недопустимое.
– Ты очень-очень красивая… – промямлил он.
Она медленно поднялась, будто цветком выросла под жарким весенним солнцем.
Ничего не ответила, встала в нужную позу, оранжевые складки окутали фигуру. А он все еще видел сияние нежной кожи, поворот обнаженных плеч.
Приск принялся спешно лепить красками форму – складки оранжевого, алебастр согнутой в локте руки и шеи.
– У тебя кожа как будто мрамор, положенный в воду.
– В воду? Почему в воду?
– Не знаю. Так показалось.
Он торопился, кистью собирая складки на бедрах и распуская их к подолу. В оранжевом мелькали лиловые тени, на изгибах вспыхивало невидимое солнце. Белая полупрозрачная ткань шарфа летела по воздуху, и в ее складках сиял бледно-зеленый свет, как цветы асфоделей, цветущих на берегах Стикса. Розовая ступня приподнимала край платья, и Гай оплел ее узорными ремешками несуществующей сандалетки.
– Хочешь перекусить? Уже полдень давно миновал, – сказала Кориолла.
Она уже не позировала, а сидела у него за спиной, наблюдая, как он работает. Сидела так близко, что ее дыхание иногда касалось его щеки. Он как будто очнулся и увидел, что солнце давно переместилось, ушло из окна восточного и уже вовсю светит в южное.
В пристройку заглянула хозяйка, запоздало сообразив, что оставила юную дочку в обществе не самом подходящем.
Но все вопросы у нее сразу выскочили из головы, лишь увидела она свою новенькую оранжевую столу и шарф небрежно накинутыми поверх домашней туники дочери.
Что тут началось! Вопли! Визг! Обвинения чуть ли не в воровстве. И в итоге – стола и ажурный шарфик были самым жестоким образом отобраны. Не помогли оправдание и демонстрация фигуры Прозерпины в образе Весны (или Кориоллы в образе Прозерпины? ).
В итоге Кориолла так и осталась в пристройке – правда, уже без роскошных тряпок.
Фон Приск решил сделать почти монохромным, чуть светлее поверху, темнее внизу, где в зеленую краску Приск немного добавил синего. Бронзовый рог изобилия он набросал с бронзового начищенного кувшина, который девушка любезно согласилась подержать в руках. Приск подумал и нарисовал правую руку протянутой в сторону. Изящным жестом его Примавера срывала белый цветок, чем-то похожий на ветку сирени, той, что благоухала под окном, только сирени белой. Уже когда солнце переместилось в окно западное, Приск добавил оранжевые и желтые звездочки цветов.
Вечером хозяин лично пришел звать гостя к столу. Увидев эскиз, так и застыл с открытым ртом.
– А зачем… – спросил он, протягивая руку к нарисованной девушке с охапкой цветов.
– Что зачем? – не понял Гай.
– Зачем ты пошел в легион? – Корнелий, как завороженный, по воздуху обводил фигуру рукой, не смея коснуться красочного слоя. – Кажется, что под тканью я так и вижу ее попку.
Потом, сообразив, что Кориолла здесь, смущенно фыркнул.
– Ты бы мог расписывать богатеям покои и стать миллионером.
– Не стал бы, – ответил Приск.
– Почему?
– Я не грек.
– Ну так назовись греком!
– Назваться? Я что, должен отказаться от своего имени?
И вдруг сообразил, что, поступая в легион, он именно так и сделал. Правда, теперь он вернул себе потерянное имя.
– Ладно, парень, как знаешь. Давай смывай с себя краску и к столу.
* * *
Закат уже едва-едва освещал небо на западе, Гай сидел с Кориоллой на крыльце.
– Ты здорово рисуешь. И ты нигде не учился? – принялась допытываться девица.
– Немного… Но не это главное. Знаешь, когда был маленький, в соседнем доме жил художник. Он показывал мне удивительную картину. Люди на ней были как живые. И сад как живой.
– Он был богат?
– Нет… – Приск покачал головой. – Он просто писал картины. Говорил, что это самые лучшие картины на свете.
– Почему?
– Потому что это его картины. Каждый художник любит свои картины больше всего на свете.
– Как женщина своих детей, – улыбнулась Кориолла.
Рядом с ними на каменных ступенях стоял фонарь с оплывающей сальной свечой. Вокруг него плясали две мохнатые черные бабочки, а в кустах сирени щелкал, как сумасшедший, соловей.
– Прямо как в буколических стихах, – улыбнулся Приск.
Он потянулся к девушке – как само собой разумеющееся, ожидался поцелуй. Но ткнулся губами в протянутую руку.
В следующий момент она вскочила.
– Не смей!
Она исчезла в доме.
«Чего это она… – подумал Приск. – А в сущности, почему я отказался от рабыни-девчонки? » – спросил он сам себя.
Разозлился на себя – в самом деле, почему? Как ее зовут? Тарса?
И он отправился искать Тарсу.
* * *
В следующие дни Кориолла лишь на мгновение заглядывала в пристройку – принести что-нибудь из еды, или воды для красок. Но тут же исчезала, бросив взгляд на стену. На другой день Приск перенес эскиз на стену, на фреске фигура смотрелась еще ярче, еще живее. Потом Приск исполнил узор понизу и поверху росписи, с боков нарисовал колонны неведомого храма, на других стенах под окнами изобразил гирлянды цветов. Гирлянды эти плела для него Кориолла, сидя на крыльце. Цветы увядали, наполняя комнату то пряными, то горькими ароматами. Солнце, заглядывая в восточное окно утром, перебиралось на южную сторону, бросало золотые полотнища на серый, еще не украшенный мозаикой пол, чтобы несколько часов спустя полыхнуть красным в западное окно. А по северной стене шествовала с рогом изобилия прекрасная Примавера-Весна.
Вечерами они больше не сидели на крыльце. А ночью в спальню к Приску приходила Тарса. Все было так, как положено быть: утехи рабыни, недоступность чужой невесты. И все – не так, как надо. Лживо, вывернуто наизнанку.
«Естественное – вот что радует глаз на картине и в жизни, – размышлял Приск, рассматривая законченную роспись. – Но это встречается так редко… Девять десятых частей всего в мире – фальшь! »
Вечером на шестой день приехал Валенс, довольный хозяин повел центуриона рассматривать фрески.
При виде Примаверы Валенс опешил. Он смотрел и смотрел на нее, но, в отличие от Корнелия, не тянул к нарисованной девушке руки.
– Я ее видел прежде, – вдруг сказал Валенс.
Приск открыл рот, чтобы сознаться в своем наивном преступлении – в том, что Кориолла стояла перед ним в оранжевой столе, небрежно перекинув через локоть прозрачный шарф, но ни в коем случае не сознаваться в наброске обнаженной фигуры.
– Я видел точно такую же фреску в Стабиях, – продолжил Валенс, – на одной из роскошных вилл, где наша знать любила отдыхать.
– Стабии погибли вместе с Помпеями и Геркуланумом, – вдруг подала голос стоявшая в дверях Кориолла. – Приск не мог их видеть!
– Кто знает, – бесстрастно ответил Валенс, – быть может, он куда старше, чем говорит нам.
– Чушь! – Кориолла даже притопнула ножкой. – Ты просто хочешь его унизить.
Девушка птицей вылетела из пристройки.
– Но ты моя невеста! – это Валенс. Тихо, но настойчиво.
– Невеста, но не жена. Выметайся!
– Два года ждать…
– Уходи или кликну отца.
– А я…
– На по…
Она не успела докричать это свое «на помощь! », а Гай уже подпрыгнул, ухватился за решетку двумя руками, уперся ногами в стену и вырвал преграду. Правда, и сам опрокинулся на спину. Но тут же вскочил, вцепился в металлическую скобу, прежде державшую хлипкую решетку, и сунулся в комнату. Сунуться-то он сунулся, но пролезть не сумел. Это прежний Гай Приск без труда проскользнул бы в это оконце, а нынешний легионер застрял. При отблеске масляного светильника, висевшего на бронзовом крючке, разглядел он спаленку – сундук, кровать напротив и на кровати – Кориоллу в ночной тунике, тянущую на себя одеяло. Валенс склонился над ней в позе весьма недвусмысленной.
– Что?! – повернул голову Валенс, заслышав шум.
Глаза его налились кровью, лицо исказилось. В ярости он даже не сообразил, что Гай беспомощен и ему не помеха. Центурион подскочил к окну, взлетел на сундук… Приск подался назад, одной рукой ухватился за скобу от вырванной решетки, второй перехватил руку центуриона. Но у Валенса оставалась свободной вторая рука, и он врезал легионеру в лицо.
Приск вылетел наружу. А Кориолла, обретя голос, завизжала что есть мочи.
Дом ожил. На крики примчалась первой мать, чуть позже – отец.
Еще до рассвета, в темноте оба гостя были выставлены из усадьбы. Приск поехал в лагерь, а взбешенный центурион направился в канабу.
Приск внутренне торжествовал: девчонка никому не досталась, и вряд ли после нынешнего происшествия Корнелий рискнет оставить женишка у себя на ночевку.
– Я тебе это припомню! – процедил Валенс на прощание.
– Она звала на помощь, я пришел, – огрызнулся Приск.
– Ты под окном ошивался.
– А ты залез в спальню.
– Она не для тебя!
– И не для тебя. Ты же знаешь: будет большая война, ты никогда не уйдешь из легиона!
Валенс в ответ только выругался.
Квинт
Весна 851 года от основания Рима [152]
Эск
Вернувшись в лагерь, Приск столкнулся с Ноннием, когда тот выходил из барака пятьдесят девятой центурии. Выходя, центурион как-то странно глянул на Приска и усмехнулся совершенно глумливо. У легионера противно заныло под ребрами. Гай терпеть не мог Нонния. Но Нонния, который улыбается вот так, будто держит тебя за яйца, он по-настоящему боялся.
Приск кинулся в казарму.
В это майское утро в казарме из легионеров никого не было – все были заняты тренировками. Не было, разумеется, и Валенса, он вряд ли явится из канабы раньше отбоя. А вот опцион, как всегда, сидел в своей комнатушке и что-то царапал стилем по воску. Приск увидел Скарабея в полураскрытую дверь. Как-то не понравилась ему спина, обтянутая серой туникой, уж больно она была напряжена, будто опцион изображал старание, а не писал на самом деле. И чего это он сидит в помещении в духоте, когда можно с теми же дощечками пристроиться на воздухе. Вдруг Приск вспомнил, что у Нонния, когда тот выходил из казармы, был при себе кожаный футляр для свитков. Футляр Валенса – сомнений быть не могло. Досье, о котором говорил центурион!
– Ах ты! – Приск кинулся к опциону. – Ты что, гад! Продал записи Валенса?
– О чем ты? – Опцион глянул на Приска невинно-лживыми глазами.
– Дрянь продажная! – прошипел сквозь зубы Приск.
– Что, донесешь? – хмыкнул опцион. – А я скажу, что ты украл свитки.
Глумливая усмешка тронула губы Скарабея.
Что с него взять, Жук он и есть Жук, отслужит без проблем положенный срок, выйдет в отставку, еще богаче Валенса будет.
Приску очень хотелось его раздавить, чтоб услышать, как треснул мерзкий панцирь. Но сдержался, понял, что лишь накличет на свою голову новую беду, а до истины так и не докопается. Пусть Валенс разбирается, когда вернется. Но Валенс в тот день из канабы не вернулся.
* * *
Вечером, когда вся «славная восьмерка» собралась в бараке, Приск рассказал о странной встрече и высказал свои предположения. О соперничестве центуриона из-за девицы упоминать не стал, сказал лишь, что Нонния Валенс опасался, и, как видно, опасался не зря.
– Что он может сделать? – пожал плечами Малыш.
|
|
|
