 |
Дождь. Дом с привидениями
|
|
|
|
Дема
Пыльный воздух степи обжигает ноздри,
Пламя ночь полосует, стремится к звёздам,
Ты глядишь на огонь, греешь руки и ждёшь беды.
Гаснут угли в кострище - второй и третий,
Ты не знаешь, но ты не один на свете –
Я стою у тебя за плечом и вдыхаю дым.
Я - удар бумеранга, я сполох лавы,
Зимородок, валлаби, тасманский дьявол,
Тень ветвей эвкалипта на глине, кривой рубец,
Отпечаток ладони на тёплом бубне,
Блеск змеиной брони, голос бури трубный,
Кольца радуги в грубой циновке ночных небес.
Тёплым ветром прильну к твоему плечу я,
Ты, должно быть, дыханье моё почуешь,
Да не сможешь понять, что за звук растревожил тишь.
То ли вправду не спится в ночи кому-то,
То ли динго преследует бандикута,
То ли просто течёт нить песка из твоей горсти.
Пыльный воздух степи обжигает ноздри,
Пламя гаснет, с рассветом уходят звёзды,
В травах выжженных – что лирохвоста убор рябой –
Ходит ветер пернатый, цветы колышет,
Мягкий шаг за спиной, птичий клич заслышав,
Не пугайся, охотник.
Я друг.
Я всегда с тобой.
_______
Примечание: дема – в мифологии австралийских аборигенов тотемные предки и культурные герои, оборотни, способные принимать облик человека и различных животных. Могут быть как дружественны, как и враждебны людям.
Джулия пишет…
Джулия пишет, всё про Кемет и Рим,
Легионеров, пифий и тамплиеров,
Джулия любит сонный ночной Париж,
Прагу и Кёльн – там готика и химеры,
Джулия помнит: в жизни – одной из тех,
Что за спиной остались, – была принцессой,
Жрицей Селены, Морриган и Бастет,
Ведьмой янтарноокой из чащи леса,
Джулия помнит пряности и песок –
Горький, сухой, горячий песок востока,
Помнит себя славянкой с седой косой,
|
|
|
Рыжей ирландкой, немкой поры барокко,
Помнит войну столетнюю, Орлеан –
Не Жанной д’Арк, так смуглой колдуньей вуду,
Джулия помнит Тибр, и Рейн, и Ганг,
Чад полевых костров, караван верблюдов…
Джулия пишет, пальцы стирая в кровь,
Про крестоносцев, викингов и друидов,
Нервно рисуя розу морских ветров
Пальцем на юбке из голубого твида,
Выключит ящик, выдернет из сети,
Там, как всегда – политика, разговоры,
Джулии крест иной суждено нести,
Будет её отечеством Вечный Город,
Сумрачный Лондон, Киев, где ждут князья,
Да Иерусалим не освобождённый,
Пальцы сожмут перо на манер копья,
Время надеть доспех и на бой с драконом,
Время – писать, выдавливать по строке
Тени чужих, погибших цивилизаций,
Прятаться певчей птицей на чердаке,
Только бы в мир постылый не возвращаться…
Джулия пишет – а за окном февраль,
Слякоть и снег, и поступь грядущей бури,
Сеет луна монеты из серебра,
Льёт молоко на лёд расписной лазури,
Только в стихах у Джулии всё не так,
Там у неё пустыни, шатры, арабы,
Царственная античная красота,
Тёмные воды Нила, скрип мачт и палуб,
Там у неё ковры кочевых племён
Бронзой и медью льнут к изумрудным травам,
Русичи, скифы, кельты, полынь и мёд,
Крупные сердолики в стальной оправе,
Джулия помнит золото и вино,
Помнит гранаты, яхонты и рубины,
Помнит, как по следам беспокойных снов
Тщетно молилась духам седой лощины,
Джулия помнит море кровавых битв,
Знает, что там не лучше, чем здесь и ныне,
Но разочароваться и отпустить –
Значит, остаться гнить в ледяной пустыне.
Джулия верит – надо ж во что-то, да? –
В доблесть вассалов, преданных сюзеренам,
В стрельчатые витражные города,
В рыцаря, что принцессу спасёт из плена,
Верит и пишет, пишет про стать знамён,
Пу́ рпур плащей, короны, венки из лавра,
Сказку прядёт, как тонкий волшебный лён,
Впутав в сюжет русалок, сирен, кентавров,
|
|
|
Будут там гривы палевых скакунов,
Лучники и крестьяне, цари и боги,
Не было – было, разве не всё одно?
Главное, что добро победит в итоге...
Джулия пишет, а за окном – война,
Город уже накрыт не снегами – взрывом…
Греческие, персидские имена,
Дух миндаля, сок спелого чернослива,
Рижский бальзам, берлинский глинтвейн, янтарь
Чешского пива, золото пенной браги,
Битая дичь, фазаны, пиры, хрусталь,
Дольки граната, выпечка, пунш из фляги…
Джулия пишет, нервно сглотнув слюну,
Голод грызёт, но пляшет рука упрямо,
Джулия славит грозную старину,
Выщербленный кирпич мостовых и храмов,
Стать неприступных средневековых стен,
Гневную, злую, дикую первобытность,
Бубны шаманов, горы резных костей,
Маски, тотемы, древние мегалиты,
Джулия пишет, краски кладёт на холст –
Синь облаков, кровавые пятна маков,
Джулия ждёт, что кто-нибудь примет пост –
Новый король Артур, Робин Гуд, Геракл,
Рыцарь – железный памятник – оживёт,
Рысью коня погонит по старым крышам…
Радио глохнет, город закован в лёд –
Джулия пишет, не прекращая, пишет…
Дождь
Здравствуй, сестра. Прости, что пришла незванной,
Бусины слёз роняю в твоё вино,
Выгляжу безутешной, заблудшей, пьяной
В траурном серебрящемся кимоно.
Чёрным голодным мраком полны глазницы,
Голос подобен крикам лесных ворон,
Только кому ещё я могу явиться,
Кто из людей на мой отзовётся стон?
Только кому ещё я могу поведать,
Как холодна метель у меня в груди,
Как тяжело богиням, несущим беды?
Хочешь – кляни. Но только не уходи.
Долго ещё глотать мне свою свободу,
По черепичным крышам хлестать стеной,
Пить из горсти как зверь ледяную воду,
Прячась от лжи и шёпотов за спиной?
Как фонари погаснут в тумане сонном,
Лезвия молний вспорят ночную тишь,
Детям расскажут сказку об амэ-онне,
Той, от чьего дыханья дрожит камыш,
Той, что гуляет в полночь по кромке суши,
Плачет грозой весеннею, уходя,
Что выпивает залпом людские души,
Делая их исчадиями дождя.
Спорить ли мне, роняя слезинки-росы?
Как говорят – на истину не пеняй…
Здравствуй, сестра. Прости, что пришла без спроса.
Хочешь – суди. Но только не прогоняй.
|
|
|
_______
Примечание: амэ-онна – в японской мифологии персонификация дождя в облике растрёпанной женщины в мокрой одежде (мужской вариант этого ёкая тоже существует и называется «амэ-отоко»). Согласно некоторым источникам, амэ-онны – это падшие богини, променявшие свою божественную сущность на возможность жить среди людей и охотиться на них, либо духи людей, убитых другими амэ-оннами. В стихотворении обыгрываются обе версии.
Дом с привидениями
Добро пожаловать в старый дом,
Где искры пляшут в камине джигу,
Дом мёртвых бабочек под стеклом,
Иссохших листьев в тяжёлых книгах,
Где заедающий граммофон
Пластинки крутит на кресле хлипком,
Где пианино голодный стон
Надрывно вторит сожжённой скрипке,
Где бой часов обрывает скрип
Гнилой израненной половицы,
Приёмник старый давно охрип,
Да всё не может наговориться,
Колышет розовые кусты
Осенний ветер на перепутье,
Да птичьи клетки давно пусты –
Лишь клочья перьев застряли в прутьях.
Мы здесь, мы прячемся за углом
В пустых беседках, в увядших лозах,
Войди, заблудший, почти наш дом,
Тебе ль бояться теней бесхозных?
|
|
|
