Глава 61. Пути назад у жизни просто нет

 

16 апреля 1998 года, четверг.

Силуэт девушки растворился в прохладных зыбких сумерках, а глядя ей вслед, Гарри невольно подумал, что в "прошлом" они прожили уже две недели, и даже чуть больше. Миновала половина отведенного им судьбой месяца, а казалось, что прошло полжизни - так много всего случилось.

Слабый вздох раздался из внутреннего кармана куртки, а потом вслед ему еще один. Заглянув туда, Гарри обнаружил, что вздыхают волшебные палочки – его, с пером феникса, и Гермионина. Не тесно им, деревянным, в одном кармане? Надо будет завтра вернуть Виноградную палочку Гермионе...

Ну, почему он не поцеловал ее прямо тогда, когда они вдвоем, сидя на полу тесной кухонки, пили медовуху за его здоровье?! Тогда, на радостях, под действием минутного порыва, он, пожалуй, смог бы... В щечку точно смог бы.

Хотя, что толку... Он же поцеловал ее в щечку в тот сумасшедший понедельник, когда Великий Артефакт шалил. И что? Переживаний – бурное море, удовольствия... явно меньше, чем волнений. Да какое уж там удовольствие? Одно чувство вины за превышение полномочий и за вход на запретную территорию. А воз проблем и сомнений и ныне там...

Сегодня лунный диск горел в ночном небе практически во всем своем полнолунном великолепии, большой и круглый, и его свет, щедро расплескавшись в немом пространстве, развеял слепоту вечернего сумрака. В свете луны отражались и редкие заросли вереска рядом с палаткой, и вершины ближайших холмов, к которым, казалось, можно добраться прямо по воде, если идти по серебристой лунной дорожке.

Сияющая, сотканная из лучей света, дорога начиналась как раз с того места у самой кромки воды, где еще недавно сидела Гермиона. Игра бликов, пляшущих по зеркальной поверхности озера от легкого ночного ветерка, почти неуловимого несовершенными человеческими органами чувств, завораживала.

Присев на корточки, Гарри склонился над водой, пригляделся к своему взъерошенному отражению. Из глубины на него печально смотрел знакомый лохматый очкарик с глазами, полными непроходимой буро-зеленой тоски. На поверхности воды, безнадежно запутавшись среди густых вихрастых волос, что-то плавало. Похоже – цветок? Присмотревшись, Гарри обнаружил, что не ошибся. Стараясь не заглядывать в глаза унылому очкарику, он выловил плавающее растение из холодной воды, а, рассмотрев его внимательнее, с волнением понял, что это тот самый весенний прострел, который он сегодня заметил в волосах Гермионы.

Вроде бы уже любовное наваждение слетело с него, как шелуха... Но при мысли о том, что забавная улитка на славной головке лучшей в мире девушки никогда не пошевелит рожками в его сторону, стало нестерпимо грустно, уныло и безотрадно до отчаяния.

Интересно, где она взяла этот живой подарок весны? Островок был по большей части каменистый, только кое-где покрытый чахлыми кустиками вереска. Наколдовала?

Можно было проверить. Достаточно произнести: "Фините Инкантатем" и сотворенный трансфигурацией цветок исчезнет. Но лучше не стоит. Иногда лучше не знать правды.

Счастье не чувствуешь, когда держишь его в руках. Но вот оно вспорхнуло с ладоней и улетело, и ты вдруг понимаешь, как совсем недавно был по-настоящему счастлив. И даже в те щекотливые моменты, когда готов был разлететься на кварки, потому что и эти мгновенья были по-своему прекрасны. Несколько безумных дней, когда голову беззастенчиво, бессовестно кружила радость, облегчение, надежда. Странное состояние души, когда, кажется: в мире нет ничего невозможного. Ведь жить так прекрасно! А он, Гарри, так любит жизнь и, самые, что ни на есть, земные, а не загробные приключения! И у всякого бы на его месте слетела крыша.

Получилось почти как с Джинни: скоротечный школьный роман, считанные часы, отобранные от уроков и отданные лобзаниям до умопомрачения. Все думали, что вот у нее закончатся экзамены, у него - отработка у Снейпа, Поттер приедет в «Нору» и уж тогда... Интересно, как долго они с Джинни сходили бы с ума от поцелуев, не случись того, что случилось? Рону с Лавандой хватило двух месяцев.

Может быть к лучшему, что не было между ним и Гермионой долгих мокрых поцелуев? Зато были безбрежные, неповторимые, незабываемые вечера, когда они читали магловские журналы, разговаривали о любимых книгах и сказках, жарили сардельки над горячими углями и играли в квиддич. Это уже никогда не уйдет из памяти, эти воспоминания останутся с ним на всю жизнь и вылетят в мир с кончика его волшебной палочки легкими, свободными серебристыми оленями.

Весенний прострел лежал на ладони, как существо из другого мира, которому еще недавно принадлежал и он, Гарри. Впервые в жизни любил по-настоящему, той самой любовью, для которой несостоявшиеся поцелуи - не самое главное.

Зато были стихи, сложившиеся в его голове помимо его сознания, сами по себе. Наивные, конечно.

Глаза ваши, цвета древесной коры,
Не волновали меня до поры...
В весеннем лесу довелось чародею
Увидеть в вас добрую, милую фею...

И вдруг, словно изнутри, из сердца, родились еще две строки:

Но вслух я смогу ли назвать тебя милой?
Иль тайну свою унесу я в могилу?

Две волшебные палочки, пошептавшись друг с другом, протяжно вздохнули, а Великий Артефакт уже второй день подряд старательно притворялся спящим.

Так ведь поэтов никогда и не понимали при жизни! Чему, в сущности, удивляться?

Хуже было другое: «поэт» сам себя не понимал.

Сегодня время снова повернулось вспять, и Гарри это чувствовал так остро, как будто бы сам крутил хроноворот. Чувства, желания, физиологические потребности и эти самые, гормоны - прогестерон что ли? - кипевшие в нем еще совсем недавно, словно бы застыли и не имели более власти над телом. Как будто бы холод той зимней ночи прорвался сквозь время, и, смешавшись с холодом и сыростью Тайной комнаты, остудил и протрезвил мозги.

Но он не перестал любить ее! Более того, когда слетело все напускное, вся эта гормональная шелуха, и горячая кровь отхлынула от висков, сделав разум кристально-чистым, Гарри вдруг осознал, насколько велико, высоко, безгранично в нем это потрясающе-светлое чувство – любовь!

Может быть, Дамблдор в какой-то мере прав: Мальчик-Который-Выжил способен любить, как никто другой. Сейчас Гарри был больше чем уверен, что никто, кроме него, не сможет относиться к Гермионе с большей нежностью и заботой. Даже Рон. Пусть он больше достоин, как изрекают в таких случаях, руки и сердца лучшей в мире девочки, но все равно Рон любит Гермиону не так...

В чем именно заключается ошибка Рона, что конкретно Рон делает не то, Гарри не мог ответить точно. Он просто чувствовал: не так, как подобает, не так, как Она заслуживает, не так, как советуют в этой «полезной» книжечке. С другими, не самыми лучшими волшебницами, прокатят все двенадцать рекомендуемых способов, но Гермиона – особенная! Разве можно ее сравнивать с другими? Если только с мамой, да и то, оставив в стороне вкусную еду, кастрюли и сковородки, чистые носки, постельное белье и пыль на горизонтальных поверхностях.

Решительно было непонятно, как это угораздило его, Гарри, влюбиться в девушку своего лучшего друга? И главное, когда это началось? Что сдвинуло их отношения с линии чистой искренней дружбы? Полет над весенним Запретным лесом, золотистые песчинки, пляшущие в прозрачной воде родника, рыжий локон, играющий с ветром, крупные капли дождя на ее ресницах...

Но это была сущая правда, чистая истина, а главное, все это происходило помимо его воли, и он ничего не мог с этим поделать, как-либо повлиять на это или остановить, как нельзя остановить разбушевавшуюся стихию. И кто думает иначе, тот никогда не любил!

Прав Великий Артефакт: он, Гарри, битых полгода «страдал», из-за того, что не мог решиться подойти к Рону и попросить у него разрешения «ухаживать за его младшей сестрой». Только под словом «ухаживать» понимались вполне конкретные мужские действия, которых Гарри действительно стыдился, и справедливо считал, что Рон сочтет это предательством. Какой-либо особой потребности просто пообщаться с Джинни, как с человеком не было, а потому и не возникало желания подойти, поговорить о чем-то серьезном. Для этого существовала Гермиона, и именно к ней он бежал обсуждать и визит министра в «Нору», и замыслы Малфоя, и все-все-все.

На долю сестры Рона доставались разговоры о пустяках, щедро приправленные ее же шутками в стиле... Малфоя: «Кто поставил Грейнджер синяк под глазом? Хочу прислать ему букет цветов!». И смеялся ведь... И не только над «унылым хорьком, который сегодня выглядит бледнее обычного». Еще и над «придурком» братцем-Роном, над Флегмой, над «жуткой занудой» Гермионой, которая - бедная, несчастная - томится в обществе скользких слизней... Ну, смешно, конечно... Под дружескую веселую компанию и не то проходит.

Год назад, после смерти Дамблдора, он принял «мужественное» решение расстаться с Джинни. Великое дело! Жил шестнадцать лет без ее поцелуев и дальше вполне мог жить. По крайней мере, не отсутствие «обнимашек» с рыженькой девочкой угнетало его более всего, и без этого забот хватало. Не дал бы Рон своего разрешения на их скоротечный роман, Гарри бы и не настаивал, отступился. Да он и отказался, и даже до того, как Рон всерьез потребовал прекратить «пудрить ей мозги».

Джинни была чем-то исключительно внешним, можно было сравнить с одеждой: с рубашкой, джинсами, курткой, ботинками. Удобно, стильно, комфортно. Самая красивая и популярная девочка Хогвартса, готова терпеть Мальчика-Который-Герой вкупе со всеми его тараканами, слепо смотреть в рот и горячо одобрять любую его безумную идею. Рон не против их отношений, миссис Уизли спит и видит свою дочь замужем за тем самым Поттером... Но одежду и обувь можно снять без особого сожаления, без боли, первое время будет немного непривычно, но потом новые башмаки, заменившие старые, разносятся и все встанет на свои места.

Гермиона была его внутренним продолжением. Он ощущал ее, как собственную руку, потому что привык на нее рассчитывать, или ногу, потому что она вела за собой, а он лишь шел следом, всецело доверяя ее логике, ее заклинаниям. Или сердце, потому что она в нем жила, или мозг, потому что думать вместе с ней и находить ответы - это на редкость здорово. Гермиона была его настоящей совестью, его передвижной библиотекой, его мозговым центром, его страховочным тросом и тихой бухтой радости, когда удавалось найти очередное решение трудной задачи. Даже мысленно он спорил именно с ней, представляя себе, как бы она ответила в том или ином случае, какие аргументы есть у нее в рукаве. С Роном никогда не спорил, не считал нужным, всего лишь принимал к сведению его необязательное мнение.

Черт! Да если не обманывать себя, то мнение Рона перестало иметь решающее значение в тот момент, когда из Кубка Огня выпал пергамент с именем четвертого участника. Вот если Гермиона разделяла точку зрения рыжего друга, тогда был повод серьезно задуматься, а так... Мало ли, что Рон болтает?

Он так привык к ней, к ее присутствию, что в какой-то момент перестал замечать. Даже злился, когда она становилась чересчур докучливой. Но то Рождество в «Норе» без нее на шестом курсе, первое и единственное Рождество за последние шесть... нет, пять лет было на редкость неуютным.

Отступиться от Гермионы – это было сродни тому, что ты отсекаешь себе руку, вынимаешь из груди сердце... Как без этого жить? Конечно, можно попробовать сохранить дружбу... Господи, о чем это он? Разве не ради их замечательной дружбы он готов решительно заглушить и вырвать с корнем все, что живет и светится в нем сейчас, сию минуту, внутри его персональной вселенной?

ГЕРМИОНА или РОН? Рон ИЛИ Гермиона?

Земля начала уходить из-под ног медленно, но неотвратимо. Гарри, похоже, пропустил этот момент, опомнившись только тогда, когда было уже слишком поздно: какая-то неведомая дотоле воронка затягивала его в себя, засасывая в громадную черную дыру. Сопротивляться было бесполезно, он падал в темную бездну, летел, не останавливаясь, пока не обнаружил себя... сидящим в глубоком уютном кресле у горящего камина.

Прямо перед ним, на столе, лежит шахматная доска с живыми фигурками. Партия, похоже, начата давно - половины войска уже нет. Тихо потрескивают дрова в камине, а Рон – повзрослевший, ему явно не восемнадцать лет – его противник, это с ним он играет в шахматы. Конечно, ведь это дом Рона и Гермионы, а он, Гарри, у них в гостях.

Гермиона сидит рядом, на ее коленях примостился Живоглот, и время от времени пробует дотянуться лапой до края доски. Маленькая черная пешка с опаской посматривает на его когти и испуганно пятится к краю темно-коричневого квадратика.

Гарри почти не интересует ни сама игра, ни судьба своей пешки. Он передвигает фигуры, почти не глядя. Единственная, ради кого Гарри проводит время за шахматной доской – это Гермиона. Ее мягкий бархатистый взгляд неторопливо скользит по волшебным фигуркам, терпеливо ожидающим очередного приказа главнокомандующего, она улыбается и в голове Гарри вкрадчиво звучит ее подсказка: «Ладья...».

Да, она права. Гарри тоже думал над этим ходом. Пожалуй, сейчас это самый оптимальный вариант, позволит связать по рукам и ногам белого слона, чтоб не топал зря ногами и не задирал вверх хобот, и открыть дорогу пехоте.

Он лукаво подмигивает Гермионе и дает команду гребцам. Крошечные человечки дружно берут в руки весла, и ладья плывет, плавно пересекая темные и светлые клеточки, навстречу приключениям.

Рон вне себя от злости. Он страшно не любит проигрывать, никогда не любил. Он не отрывает пристального взгляда от их счастливых лиц – Гарри и Гермиона не успели стереть улыбки – и злится еще больше. Насупился, надулся, брови нахмурены, но выглядит не столь грозно, сколь забавно.

Черная ладья уверенно плывет вперед, открывая дорогу коннице и пехоте. Счастливая пешка, помахав рукой разочарованному Живоглоту, двигается вперед с клетки на клетку. Гарри наколдовывает из воздуха маленький флажок и с особой торжественностью вручает в крошечные ручки ферзевой пешки. Шахматы оказываются не такой уж сложной игрой, если находится время и желание почитать умные книги. Не сложнее, чем овладеть легилименцией и легко понимать подсказки Гермионы, если вдруг, впрочем, не так уж часто, возникают основательные сомнения.

Но именно это и злит Рона. Партия еще не доиграна до конца, но судьба его войска уже решена. Признавая свое поражение, Рон смахивает фигурки с доски. Живоглот протестующее ревет – это его неоспоримая привилегия!

Шахматы закончились, но в тот же миг начинается другое, уже нешуточное сражение. Громовой вопль кота звучит, как стартовый свисток.

- Вы... двое! – Рон заводится мгновенно, как будто только и ждал этого момента. – Вы думаете, я не замечаю, как вы перемигиваетесь, пялитесь друг на друга как...

Гермиона тяжело вздыхает, Гарри стыдливо молчит. В общем-то, возразить особо нечего и, справедливости ради, друг прав. Рон это чувствует и распаляется еще больше.

- Знаю я эти ваши мракоборские штучки! – гневно огрызается Рон, его разгоряченное лицо краснеет, заливаясь негодованием, а в голубых глазах светится ярость.

- Ты и сам мракоборец, Рон! – говорит Гарри, стараясь оставаться спокойным.

- Хоть убейте, не понимаю, что меня туда затащило? – мрачно вещает Рон, и в тоне его голоса что-то нестерпимо едкое, более всего похожее на ржавчину.

Понять рыжего друга не сложно, ведь ему, в отличие от Гарри, так и не удалось овладеть окклюменцией в должной мере, научиться закрывать свои мысли и читать чужие, да и с боевыми заклинаниями все складывается не самым лучшим образом. Но Рон точно знает, что между его лучшим другом и его женой только что был ментальный контакт, и его, Рональда Уизли, туда не приглашали.

- Рон, дорогой, успокойся, пожалуйста! – мягко просит Гермиона, умоляюще глядя на мужа.

Но все тщетно: Рон уже вышел из себя и его понесло... Не рискуя встревать в бурный поток его, в общем-то, в чем-то справедливых укоров в свой адрес, дабы, во что бы то ни стало, сохранить дружбу Рона (еще в школе, особенно на шестом курсе, привык помалкивать), Гарри лишь невесело отмечает про себя, что тихое молчаливое хладнокровие мистера Артура целиком и полностью разобрали старшие сыновья. Младшим детям – Рональду и Гвиневре – чрезмерно много досталось от темперамента Молли. А Луна дьявольски права со своей убийственной правдивостью: Рон иногда бывает очень недобрым.

Рыжий в запале кидает Гермионе что-то совсем обидное. Гарри не расслышал из-за неистового рева кота, который только что носился по гостиной взад-вперед, совершая невероятно огромные прыжки, и сейчас каким-то чудом оказался на люстре. Висит, отчаянно вцепившись в серебристый металл передними лапами. Люстра раскачивается. Блики света нервно перебегают с одной стены на другую.

Гермиона не злится, не хватает ртом воздух, не ворчит и не дерзит, и даже не роняет свое коронное неприятно-пресное замечание: «Очень смешно...». Для Рона, пожалуй, наиболее оскорбительное, он это переносит особенно болезненно. Гермиона уходит, измерив мужа с головы до ног уничтожающим взглядом, не оборачиваясь, скрывается за дверью. Живоглот срывается с люстры, но приземлившись на все четыре лапы, надменно фыркает и покидает гостиную, гордо распушив хвост.

Гарри и Рон остаются одни. В голубых глазах рыжего друга нервозно блестят и покачиваются две крошечные горящие люстры. Они долго молчат и, наверное, проходит бесконечность, прежде чем Гарри решается заговорить. Не потому, что ему хочется выяснять отношения или ставить точки над «i», просто он понимает, что в данный момент нет ничего хуже глухого махрового замалчивания ситуации. Если сейчас дверь за Поттером захлопнется, то в дальнейшем он никогда не сможет переступить порог дома своих друзей.

Что Рональд думает о нем и Гермионе? Что они любовники? Чушь! Гарри никогда не позволил бы себе так оскорбить своего лучшего друга. Что ж, попробуем убедить.

- Рон, - начинает Гарри, нарушив гнетущую тишину, - честное слово, я не...

- Что ты «не...»? – резко перебивает Рон. – Давай, валяй! Впрочем, можешь не трудиться: я знаю, что ты не спишь с моей женой. Но, честное слово, друг, лучше бы ты спал с ней, тайком от меня, так, чтобы я не знал.

Последние фразы Рона звучат тускло, без вызова или укора, в них нет показной бравады, но есть обреченность, усталость и что-то еще, чему он, Гарри, не может определить названия. Как будто Рон уже не однажды думал над сказанным и сейчас лишь выдает вслух плоды своих ночных бдений и многочасовых размышлений.

- И не пялься на меня, как на... святую икону. Я не Святой Рональд! - торопливо продолжает Рон. – Поставь лучше себя на мое место! Ты думаешь – это легко? Видеть, как вы мысленно разговариваете друг с другом, шепчетесь... Легко сознавать, что вы, как одно целое, и у вас свои тайны?

- Рон! О чем ты? Какие тайны? – вставляет Гарри. - Это же просто... шахматы.

Логика друга откровенно непонятна. Ну да, они с Гермионой иногда позволяют себе обмениваться безмолвными репликами в присутствии посторонних, и, кстати, далеко не только Рона, но и на работе, на министерских приемах. Надо сказать, Гермиона бывает куда категоричнее в своих безмолвных критических оценках собеседника и высказывается куда точнее. Иногда после ее колких замечаний серьезную мину на лице удается сохранять с великим трудом. Но чтобы нечто подобное прозвучало от нее в адрес мужа? Ерунда. В его обществе - только игра, исключительно шахматы, как говорится, ничего личного.

- Кхе-кхе..., - выплевывает Рон с издевкой. – Шахматы, говоришь? Хорошо, выскажусь.

Друг еще немного помедлил, тяжело собираясь духом, прежде чем выдавил из себя два вопроса на запретную тему, о которой сознательно не вспоминали много лет.

- Помнишь тот ненастный день..., когда я... ушел..., предал вас? – заикаясь, с трудом произнес Рон, последние слова прозвучали совсем тихо. – А знаешь почему?

- Знаю, - криво усмехнувшись, ответил Гарри.

Вспоминать тот, пожалуй, самый страшный вечер его юности не хотелось. Холодная поздняя осень, унылый безнадежный дождь, беспросветные поиски незнамо чего без какой-либо надежды что-то найти... И пустая койка Рона, как магнит, притягивающая к себе взгляд. И дикая боязнь того, что завтра кровать Гермионы тоже окажется пуста...

Надеясь побыстрее закончить с неприятными воспоминаниями, Гарри решил, что самое разумное перевести стрелки на истинного виновника событий:
- Заговорили о мече Годрика, а поскольку на тебя в тот момент действовал крестраж, которому меч в наших руках был никак не нужен, он и науськал тебя оставить друзей. Все просто. Разве не так?

- Так, все так..., - задумчиво прошептал Рон, но по тону его короткой реплики стало совершенно понятно, что все, как раз, «не совсем так». – Только знаешь, крестражу и шептать мне ничего не нужно было, я все видел и слышал своими глазами. Вы смотрели друг на друга, как будто кроме вас в палатке никого не было, вы не сводили друг с друга сияющих глаз, как будто вы были одни на много миль вокруг. Вы озвучивали свои догадки насчет свойств меча и от волнения не замечали ничего вокруг себя, вы говорили, по очереди дополняя друг друга, точь-в-точь, как близнецы.

Джордж и Фред всегда пребывали вдвоем, им никто не был нужен, кроме них самих. Джинни они еще как-то принимали в свою компанию, но несуразному малышу Ронни доставались одни насмешки.

При упоминании о близнецах лицо Рона стянуло с себя последние гримасы эмоций и словно окаменело. Дальше он продолжал уже маловыразительным деревянным голосом, безотчетно глядя на Гарри и, одновременно, куда-то в себя.

- Это такая большая проблема? – спросил Гарри и тотчас пожалел об этом, увидев, как скривились губы Рона в понимающей ухмылке: он наверняка предвидел этот резонный вопрос.

- Проблема..., - невыносимый сарказм, казалось, наполнял каждую букву короткого слова. – Да что ты знаешь о чужих проблемах? Гарри Видавшему-вещи-похуже-Поттеру не понять, что значит чувствовать себя лишним в собственной семье. А это еще похуже... похуже чулана! Билл и Чарли всю жизнь были «не разлей вода» и слишком рано покинули «Нору», Перси – просто эталон умного и послушного сына для любящих родителей, хоть бирку приклеивай. Про близнецов я уже все сказал, а Джинни – это долгожданная дочь. Рональд Уизли вообще не должен был рождаться на свет.

Иногда, еще до Хогвартса, получив в подарок на Рождество очередной бордовый свитер от мамы, наблюдая, как Фред, Джордж и младшая сестра упоенно играют во взрыв-кусачку, я жалел, что мама хотя бы пару лет не варила одно полезное в таких случаях зелье. Одним лишним уродом в семье было бы меньше! И все думал, что вот вырасту, пойду в школу, всем что-то докажу... А маму бесила моя безграмотная грамматика, но другой, увы, не располагал.

- Рон, ты все-таки не прав, - осторожно вставил Гарри. – Я сам видел, как боггарт миссис Уизли принимал твое мертвое обличье.

Рон в ответ снова невесело усмехнулся:
- Маленькие дети верно чувствуют, любят их или нет, нужны они в семье или без них бы обошлось. Я точно знал, что исчезни малыш Ронни из жизни семьи Уизли – никто не заметит. Не родись у мамы дочь, она бы всю жизнь жалела об этом. И пару раз я слышал, как отец, беседуя с Биллом, старшим сыном, говорил, что представить себе не может, что бы он делал без него, без Чарли, без Фреда и Джорджа. Перси – он, сам понимаешь, мамочкин любимец. Жаль, что внимания отца полноценно хватило только на старших! Но ты не подумай плохого, братьев и сестру я все равно люблю.

Понимаешь, один раз я случайно подслушал разговор отца и матери, к счастью, уже после всех наших странствий. Отец, демонстрируя матери карточку от шоколадной лягушки с моим изображением, с сожалением заметил, что де стрелка на семейных волшебных часах с моим именем появлялась только двенадцать дней спустя после моего рождения... Дольше всех сверхчувствительные часы заставил ждать малыш Ронни.

Махнув рукой, закрывая тяжелую тему этим жестом, Рон замолчал.

- Я заметил бы твое отсутствие в своей жизни, - твердо возразил Гарри, хотя на душе от услышанного было откровенно горько. – Особенно, когда ты ушел...

- И потому, когда я вернулся, начал вдохновенно врать про то, что между вами ничего нет и не было, что Она тебе, как сестра? – со злостью справился Рон.

- Да не врал я тогда, Рон! – возмущенно рявкнул Гарри.

- Ключевое слово здесь - «тогда», - ехидно отвесил рыжий, приправив свои слова гаденькой улыбочкой.

Гарри открыл было рот, чтобы возразить что-нибудь заумное, но слова глухо застряли в глотке: сказать-то, определенно, нечего. Если бы он мог, честно глядя в глаза старому другу, твердо повторить свои слова, однажды произнесенные на берегу замерзшего лесного озера... Да, тогда он не лукавил, «тогда» все являлось чистой правдой, чего никак не скажешь о том, что существовало, жило и множилось сейчас в его любящем сердце.

- Ну же, давай! – настырно подначивал Рон, скрестив на груди свои большие руки и уставясь на брюнета проницательным взглядом. Трусливое неуютное замешательство Гарри явно было замечено. – Что молчишь? Сказать нечего?

- Жду от тебя, друг Рональд, пары достаточно ругательных слов, достаточно уместных в этом случае, - неохотно признался Гарри, не найдя в себе сил на очередное грубое вранье.

- Очень смешно..., - с сарказмом выдавил из себя Рон, выразительно покачивая головой.

Гарри готов был признаться, что вовсе не думал шутить, что это он, в общем-то, всерьез, но осекся, потому что Рон вдруг обмяк, опустил вниз руки, сгорбился, сделавшись ниже ростом и, медленно подойдя к креслу, бессильно рухнул в мягкие подушки. Пальцы его нервно сжимались и разжимались, скользя по ворсистой обивке, рассеянный взгляд смотрел отрешенно, в «никуда».

- «Очень смешно...», - это выражение Гермионы на все мои жалкие попытки хоть как-то развеять скуку нашего семейного быта, - устало проговорил Рон. – Мы почти не разговариваем, Гарри. Утром нахожу на столе записку из нескольких пунктов, типа «завтрак под салфеткой», «если не сложно, загляни в магазин». Вечером она возится на кухне, потом шуршит бумажками. И вечно эти книги, библиотека эта передвижная, сквозная, почтово-перелетная, незаменимая, окаянная... Ненавижу!

- Но это ее интересы, Рон, - произнес Гарри, неумело пытаясь доказать другу очевидное и недоумевая, почему тот не понимает сути бытия. – Она всегда любила книги, и ты не мог этого не знать! Ты мог бы предложить ей свою помощь.

- Ты думаешь, я не предлагал? – Рон ухмыльнулся.

- И что? – спросил Гарри, опускаясь в кресло напротив друга.

- Она мило посоветовала мне взять в руки специальную салфетку и протереть пыль в доме, - прозаично ответил Рон, лишний раз доказывая, что каждому индивидууму собственные проблемы кажутся важнейшими, и чем несовершеннее человек, тем острее проблемы. – Представь меня в глупом виде с салфеткой для протирки пыли, или с этой, с метелкой...

- Но ты мог бы ей помочь с ужином, - возразил Гарри, представляя, с какой радостью он сам помог бы Гермионе разделать рыбу или проследил бы за котлетами, шипящими на сковородке, одновременно смакуя вместе с ней последние министерские новости. И странности с контрабандными метлами не дают покоя, а ему как раз пришла в голову очередная интересная версия... Джинни (похоже, в этой фантастической реальности он и Джинни – одна семья, но он почему-то только сейчас об этом вспомнил), стоя над сковородкой, неизменно начинала трещать о «большом квиддиче», а ему было как-то совершенно безразлично, кто там в очередной раз купил «Гарпий» и переманил к себе талантливого вратаря из «Пушек». Если тратить время на квиддич, то уж лучше полетать часок-другой самому, а так... Болтовня одна.

- Отец никогда не помогал матери с ужином, - недоуменно возразил Рон. – А я кухонной трудотерапией мамочки сыт по горло!

Гарри понял, что разговор зашел в тупик. Он не знал, как объяснить Рону, что Гермиона – не миссис Артур Уизли, и что, вполне возможно, она не так хорошо варит луковый суп по вторникам, но разве в этом счастье? Он в принципе не мог понять, как можно сравнивать Гермиону и миссис Молли, и, уж тем более, ставить их на одну доску? Да совершенно разные люди!

- Извини, Рон, - устало произнес Гарри, - но если вам так неуютно друг с другом, вы могли бы расстаться. У вас ведь еще нет детей.

Реакция Рона опять оказалась неожиданной: он поднял голову, прищурился, разочарованно пробормотал:
- Ты, я вижу, так и не открывал ту полезную книгу, что я подарил тебе на твое совершеннолетие.

Рон не спрашивал, он утверждал, и Гарри сразу заподозрил, что пропустил что-то важное. К счастью, друг не собирался устраивать неуместный экзамен.

- Волшебницу и волшебника соединяют нерушимыми узами магии. Магическая формула, которую произносит служащий из министерства так и гласит: «Я объявляю вас соединенными узами до скончания ваших дней», - наставительно проговорил Рон тоном заправского чиновника. Хотя нет, больше походило на продавца, рассказывающего покупателю о свойствах патентованных чар.

- Но ведь это же только слова! – выкрикнул Гарри.

- Это у маглов слова, у волшебников это – клятва, которую нельзя нарушить, как нельзя переступить через непреложный обет или долг жизни, - твердо ответил рыжий, буравя откровенно-язвительным взглядом незадачливого очкарика. – Я думал, ты это понимаешь.

Несколько долгих минут Гарри ошалело молчал. Было немилосердно странно, как же он тогда сам клялся Джинни в вечной любви и верности, но, видимо, чего не бывает в фантастических снах...

- Значит, поправить ничего нельзя? – спросил он, когда первый шок прошел. Рон покачал головой в ответ.

- Но... почему? Почему она вышла за тебя замуж? – Гарри с трудом выдавил свой вопрос, уставившись на друга.

Насчет себя и своей глупой женитьбы он уже не сомневался: если не от большой дури, то от того, что плыть по течению бывает чересчур удобно. До времени, конечно. Пока поцелуи свежи и приносят радость, дрожащее тело под школьной блузкой полно загадок, и от того плосковатые шуточки кажутся вполне смешными и не раздражают. Но Гермиона? Она ведь умница, она должна была отдавать себе отчет!

- Надеюсь, ты понимаешь, что мы не задаем друг другу таких вопросов, - с еле заметной усмешкой ответил Рон, подвигаясь к краю кресла. – Как и вы с моей своенравной сестрой. Впрочем, она с десяти лет мечтала стать миссис Гарри Поттер, так что отчаянно-вожделенная мечта сбылась, а цена ее, похоже, никогда не волновала. Ладно, это ваши проблемы. Но в своих проблемах я, Рональд Уизли, перед тобой, Гарри Поттер, пожалуй, расколюсь...

Дальше он говорил, почти не останавливаясь.

- Я думаю, Гарри, Гермионе было в тот момент все равно. Единственный человек, кого она любила, связал свою судьбу с другой женщиной – моей сестрой – а больше она никого уже полюбить не надеялась. И тут вновь подвернулся старый друг, Рональд Уизли, у которого крыша съехала, когда она вдруг стала проявлять к нему интерес. Хотя, весь «интерес» заключался в том, что она перестала измерять его презрительным взглядом с головы до ног и осаждать не самыми ласковыми словами.

Я не виню ее, я сам виноват... Она, в принципе, хорошая жена. Заботится... Обо мне, о доме. Но она как будто оживает, когда приходишь ты, будто становится другим человеком, счастливым, что ли? На работе она тоже такая... оживленная, но она никогда не бывает такой наедине со мной.

То есть, она может рассмеяться над моей шуткой, но внезапно ее взгляд останавливается, и она некстати вспоминает о... Да о чем угодно, только не о Рональде Уизли, который только что был великолепен!

Рон замолчал, не проронив больше ни слова. Гарри остро почувствовал в груди почти нестерпимую боль. Сказать в ответ было совсем нечего, Рон все выговорил за него, за себя и за Гермиону. Выслушав его откровенное признание, Гарри отчетливо осознал, что не имеет больше морального права переступать порог этого дома. Он должен уйти, и, может быть, его друзья смогут стать счастливыми. Только без него, Гарри. Возможно, тогда у них что-нибудь получится.

Гарри встал с кресла, прошелся взад-вперед по гостиной. Под ноги то и дело подворачивались раскиданные по полу шахматные фигурки, и несколько раз снизу доносился тихий писк.

Наконец он принял окончательное, бесповоротное решение и, резко развернувшись, направился к выходу. Рон так и не поднялся с кресла, провожая своего друга взглядом побитой затравленной собаки. Все, больше не будет ни дружеских посиделок втроем, ни игры в шахматы, ни тихих дружеских бесед у камина. Останутся лишь совместные праздники, еженедельные или, скорее, ежемесячные мальчишники с Роном в «Дырявом котле». Общение в рамках приличия... Грустно.

Уже знакомый круговорот закружил Гарри, едва он сделал решительный шаг за дверь, почти навсегда покидая дом своих старых друзей, Рона и Гермионы. Черная воронка вновь понесла его и бережно опустила на прибрежные камни.

Здесь, в реальности, ничего не изменилось: по-прежнему ярко светила Луна, и только изменившееся положение Лунного диска, сдвинувшегося к западу, указывало на то, что прошло, как минимум, полчаса или час.

Было о чем задуматься! Но вопрос больше не стоял в старой формулировке: Рон или Гермиона? Ошибка понятна, она в самом условии задачи, конкретно: в союзе «или».
Рон и Гермиона всегда существовали нераздельно в его сознании, да что там, в сознании – в душе! Они двое, Рон и Гермиона, как единое целое, неразделимое, между ними может стоять только буква «и», и никакая другая. Нельзя остановить свой выбор на ком-то одном, оставив за бортом второго, по крайней мере, Рона нельзя выбрать точно.

Выбирая друга, он, Гарри, неизбежно терял обоих. Выбирая дружбу, он неизбежно терял своих товарищей, не приобретая взамен ничего. Пусть это эгоистично, пусть он со стороны выглядит так, что заботит его исключительно собственная персона, но ведь самому себе врать невозможно. Он совершенно не представлял, как жить без друзей, Рон и Гермиона для него все, по сути, его настоящая семья. И он отчаянно хотел, чтобы они оба были счастливы, не важно, рядом с ним или без его участия. И себе хотел счастья, и маленькой Джинни.

Ладно, оставим в покое себя и Джинни: уже давно понятно, что он не даст ей того, о чем она мечтает с десяти лет. Вернемся к Рону и Гермионе. По поводу «рядом с ним» - ответ однозначный: он там «третий лишний». Интуитивно он всегда этого боялся, но даже не представлял, что все настолько нескладно.

Насчет «без его участия» - все как-то шатко и весьма сомнительно. Куча «но», «если», «может быть», «вероятно»... Если Рон станет другим человеком, как минимум, в совершенстве овладеет бытовой магией, загорится искренним желанием помочь Гермионе на кухне, перестанет ставить ей в пример кулинарные таланты своей матери... Список можно продолжать и дальше.

И Гермиона, в свою очередь, станет другой. Будет весело хохотать над тем, что время от времени, к месту и не к месту отмачивает Рон, и что частенько бывает чересчур... Даже не сказать бестактным, пожалуй, следует проговорить «слишком правдивым». Так смело еще только у Луны получается... А еще Гермиона перестанет замечать раскрытый тюбик с зубной пастой и живописно раскиданную одежду, забросит книги и будет листать «Ведьмин досуг» в поисках оригинального рецепта домашнего печенья...

Черт! Как же все это уныло!
Не нужна ему другая Гермиона, а нужна именно та, которая есть. С ее логическим умом, с ее энциклопедическими знаниями, с ее увлечениями книгами, с ее изумительно-тонким юмором и циничными подколками (кажется, в этом стоит поблагодарить Рона), с ее готовностью прийти на помощь каждому, будь то «великий» Гарри Поттер, маленький домовой эльф или большой великан Хагрид.

Самое главное: она, кажется, проговорилась. Она ведь любит его, Гарри. А он любит ее. И пока не случилось непоправимого, пока не произнесена магическая клятва, связывающая два случайных сердца, они вдвоем могут попытаться стать счастливыми.

Все эти девочки, страстные поклонницы Гарри Поттера, весь год подкарауливавшие его в школьных коридорах (шла великая охота на Избранного), включая, кстати, звезду Хогвартса, Джинни, что они знают о Мальчике-Который-Выжил? Да ничего!

А у него в голове полным-полно мозгошмыгов, вредных и не очень, полезных и несуразных. Но только Гермионе по силам навести порядок в его несовершенных извилинах. С ней удивительно легко, потому что не на

⇐ Предыдущая43444546474849505152Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: