Синтетическое (конструктивное) толкование 14 глава

Человек в середине жизни ощущает себя еще молодым, старость и смерть лежат еще от него далеко. Однако примерно в 36-летнем возрасте он переступает зенит жизни, не осознавая явственно значение этого факта. Теперь, если мы имеем дело с человеком, который соответственно всем своим наклонностям и дарованиям не выдерживает своего чересчур большого не-сознания, то ему, скорее всего, навязывается познание этого момента в форме архетипического сна. Тщетными будут его усилия понять это сновидение с помощью тщательно зафиксированного и запротоколированного контекста, ибо данное сновидение выражается в совершенно чуждых мифологических формах, которые сновидцу совершенно непривычны и которыми он не владеет. Сновидение пользуется коллективными фигурами, потому что оно должно выразить вечную, бесконечно повторяющуюся человеческую проблему, а не нарушение личного равновесия.

Все те мгновения индивидуальной жизни, - когда общезначимые законы человеческой судьбы проламывают намерения, ожидания и воззрения, прорываясь в личное сознание - являются одновременно перевалочными пунктами процесса индивидуации. Этот процесс и есть как раз спонтанное осуществление целого человека. Я-сознающий человек означает только лишь часть живой цельности, и его жизнь не представляет собой еще осуществления этой цельности. Чем более человек является только Я, тем больше отщепляет он себя от коллективного человека, которым он является с самого начала, даже тогда, когда противится этому. Поскольку, однако, все живущее стремится к своей целостности, то в нас, вопреки неизбежной односторонности сознательной жизнй, происходят постоянная коррекция и компенсация со стороны всеобщей человеческой сущности с целью окончательной интеграции бессознательного в сознание или, лучше сказать, некоей ассимиляции Я во всеохватывающую личность.

Подобные рассуждения неизбежны, если мы хотим воздать должное смыслу "ве­ликих" сновидений. Они используют как раз многочисленные мифологемы, которые характеризуют жизнь героя, т.е. того великого человека полубожественной приро­ды. Здесь имеются опасные приключения и проверки испытанием, так же, как это происходит при инициациях. Существуют драконы, помогающие животные и демо­ны. Мы встречаемся со старым мудрецом, человеком-зверем, сокрытым кладом, древом желания, источником, пещерой, окруженном стеной садом, алхимическими процессами превращения и субстанциями и т.д., другими словами - с настоящими вещами, которые нигде не соприкасаются с банальностями нашей обыденной жизни. Это основа того, что речь здесь идет об осуществлении той частички личности, которой еще не было и которая только лишь готова статься.

Тот способ, каким подобные мифологемы появляются в сновидении, взаимно уплотняя и модифицируя друг друга, представлен на известной гравюре XV в., где изображается сновидение Навуходоносера^[259]. Хотя на картине представлено не что иное, как изображение того самого сновидения Навуходоносера, художник изображает его все еще спящим, - это становится очевидным, если внимательнее изучить детали. Дерево растет (совершенно антиисторически) из пупа царя: он есть, таким образом, то самое родословное древо прародителей Христа, который вырос из пупа Адама, нашего праотца^[260]. Поэтому оно несет крону пеликана, который своей кровью питает питомцев, этой известной "allegoria Christi". Помимо этого пеликан образует ту Quincunx (пятую часть) с тетраморфом, - с четырьмя птицами, которые занимают место четырех символов Евангелистов. Та же самая Quincunx находится снизу, - олень как символ Христа^[261] с четырьмя животными, взирающими наверх и полными ожидания. Обе эти четверичности имеют самое ближайшее отношение к алхимическому представлению: сверху - volatilia, снизу - terrena, первая изображается птицей, последняя - как quadrupeda. Итак, в это изображение образа сновидения проникло не только христианское представление о родословном древе и четвертичности Евангелистов, но также и (алхимическая) мысль об удвоенной четвертичности ("superius est sicut quod inferius")^[262]. Эта контаминация живописует весьма наглядно, каким образом ведут себя индивидуальные сновидения по отношению к архетипам. Последние сгущаются, спутываются и перемешиваются не только между собой (как здесь), но и с уникальными индивидуальными элементами^[263].

Если сновидения порождают столь существенные компенсации, то почему они тогда столь невнятны? Этот вопрос мне часто задавали. На это я должен ответить, что сновидение есть природное событие, и что природа не выказывает никакой склонности предоставлять в распоряжение свои плоды в некотором смысле безвозмездно, или в соответствии с человеческими ожиданиями. На это часто возражают, что компенсация будет недейственной, если сновидение не будет понято. Но это, однако, не так; ведь многое работает без того, чтобы быть понятым. Между тем несомненно, что мы можем - через понимание - значительно усилить действие, что нередко бывает крайне необходимо, так как бессознательное может остаться недослышанным, "Quod natura relinquit imperfectum, ars perficit!" ("Что природа оставила недовершенным, довершает искусство!) - гласит алхимическое изречение.

Что же, в конце концов, касается облика сновидений, то в них, безусловно, имеется все: от молниеносного впечатления и до бесконечной тягучести. И все же существует огромное число "усредненных" сновидений, в которых можно распознать определенную структуру; по правде говоря, она подобна структуре драмы. Сновидение начинается, к примеру, с изложения места, типа: "Я был на улице, это была аллея" (1); или "Я был в большом доме, наподобие гостиницы" (2) и т.д. Затем часто следует изложение действующих лиц, к примеру: "Я пошел прогуляться с другом X в городской сад. На перекрестке мы столкнулись внезапно с фрау У" (3); или "Я сидел с отцом и матерью в купе поезда" (4); или "Я был в униформе, вокруг меня было много сослуживцев" (5) и т.д. Изложение времени бывает реже. Я обозначил эту фазу сновидения как экспозиция. Она излагает место действия, действующих лиц - и часто - исходное положение.

Вторая фаза - завязка. К примеру: "Я на улице. Это аллея. Вдалеке показался автомобиль, который быстро приближался. Он ехал на удивление неуверенно, я думаю, что шофер был вконец пьян" (1). Или "Мне показалось, что фрау У была в большом возбуждении и хотела мне что-то спешно нашептать, что, очевидно, не должен слышать мой друг X" (3). Ситуация как-то усложняется, наступает некоторое напряжение, - так как неизвестно, что сейчас произойдет.

Третья фаза - кульминация или перипетия. Здесь происходит что-то решающее, или что-то резко меняется, к примеру: "Вдруг в машине - я, оказалось, что я сам был этим подвыпившим шофером. Я был, конечно же, не пьяный, но на редкость неуверенный и вел себя словно без руля и без ветрил. Более я был не в состоянии удерживать быстро едущую машину и с грохотом врезался в стену" (1). Или "Внезапно фрау У стала мертвецки бледной и рухнула оземь" (3).

Четвертая и последняя фаза - лизис, или решение, или результат, порожденный работой сновидения (существуют известные сновидения, в которых четвертая фаза отсутствует, что при некоторых обстоятельствах может составлять отдельную проблему, которую здесь не стоит дискутировать), к примеру: "Я вижу, что капот машины разбит вдребезги. Это чужая машина, совершенно мне неизвестная. Сам я без повреждений. С некоторой робостью и боязливостью я раздумываю о своей ответственности." (1). Или "Мы думаем, что фрау У мертва. Однако это, явно, был только обморок. Друг X кричит: "Я должен позвать врача". (3). Последняя фаза излагает окончательное положение дел, которое одновременно является также и "искомым" результатом. В сновидении 1, очевидно, после определенной неуправляе­мой чересполосицы наступает некое новое раздумье, т.е. оно, по-видимому, наступит, так как сновидение является компенсаторным. Результатом 3-го сновидения является мысль, которая указывает, скорее всего, на необходимость помощи какого-то третьего компетентного лица.

Сновидец первого сновидения - мужчина, который немного потерял голову в трудных семейных обстоятельствах и не хотел бы, чтобы это дошло до крайности. Второй сновидец находится в сомнении, поступает ли он правильно, обращаясь за помощью по поводу своего невроза к психотерапевту. Этими сведениями, разумеется, не исчерпывается толкование сновидения, а только лишь дается эскиз об исходном положении сновидца. Это деление на 4 фазы можно применять без особых затруднений при анализе подавляющего большинства сновидений, встречающихся на практике, - чем, вероятно, подтверждается тот факт, что сновидение по большей части имеет "драматическую" структуру.

Существенное содержание в деяниях сновидения - как я уже сказал выше - что- то вроде тонко настроенной компенсации к известной односторонности, заблужде­нию, уклонению и прочей дефектности сознательной точки зрения. Одна моя истерическая пациентка, аристократка, которая казалась себе бесконечно и чрезвычайно изысканной, сталкивалась в своих сновидениях - подряд, на протя­жении серии - с грязными рыбачками и пьяными проститутками. В экстремальных случаях компенсации становятся в такой мере угрожающими, что из страха перед ними наступает бессонница.

Сновидение может мучительнейшим способом дезавуировать или оказать - как кажется - моральную поддержку, самым что ни на есть благожелательным образом. Первые сновидения случаются, в особенности у тех людей, которые о себе высокого мнения (как упомянутая выше пациентка), вторые - у тех, которые считают себя никчемными. Иногда, однако, самопревозношение в сновидении не только не усмиряется, но даже поднимается на невероятную высоту, вплоть до чего-то смехотворного, точно так же, как чрезмерное смирение - невероятно понижается ("to rub in it", как говорят англичане).

У многих людей, которые знают о сновидениях и их значении, нечто, - вовсе, однако, недостаточное, - возникает (под впечатлением от какой-то рафинированной и словно намеренно появляющейся компенсации) предубеждение, будто на самом деле сновидение имеет моральное намерение: оно предостерегает, порицает, утешает, предсказывает и т.д. из-за этого полагают, что бессознательное знает все лучше, и легко склоняются к тому, чтобы приписать сновидению выводы, а затем - соответственно - разочаровываются, если сновидения ничего им не говорят. Мой опыт свидетельствует, что при некотором знании психологии сновидений легко наступает что-то вроде переоценки бессознательного, что вредит сознательной решимости. Бессознательное же функционирует удовлетворительно только тогда, когда сознание выполняет свои задачи на грани возможного. Чего же там недостает, сновидение, вероятно, в состоянии дополнить, или - оно может помочь двигаться вперед только там, где самые усердные старания дали осечку. Если бы бессознательное на самом деле превосходило сознание, то решительно никак нельзя было бы уразуметь, в чем же тогда, в конце концов, состоит польза сознания, соответственно, почему вообще в филогенезе возникли феномены сознания как некая надобность. Если это всего лишь lusus naturae, следовало бы признать: факт, что мы что-то знаем, что мир и мы сами существуем, не имел бы ровным счетом никакого значения. С этим воззрением все же трудно смириться, поэтому его акцентирования (по психологическим причинам) следовало бы избегать, даже если бы это и оказалось верным, что впрочем, по счастью, никогда не удастся доказать (так же, как и обратное!). Этот вопрос относится к ведению метафизики, в области которой не существует никакого вероятностного критерия. Вместе с тем, однако, ни в коем случае нельзя недооценивать тот факт, что метафизические точки зрения имеют величайшую важность для благополучия человеческой души.

При изучении психологии сновидений мы сталкиваемся с проблемами, далеко вы­ходящими за пределы философии и даже религии; как раз феномен сновидения внес решающий вклад в понимание этих проблем. Однако мы не можем похвастать, что уже сегодня располагаем всеобщей и удовлетворительной теорией или каким-то объяснением этого труднопостигаемого явления. Нам все еще неведома сущность бессознательной психики. В этой области нужно совершить еще бесконечно много - терпеливо и без предубеждения — работы, которая никогда не может надоесть. Замысел любого исследования состоит ведь не в том, чтобы вообразить себе, будто в твоем распоряжении имеется единственно верная теория, а в том, чтобы, подвергая сомнению все теории, постепенно приближаться к истине.

СОЗНАНИЕ, БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ И ИНДИВИДУАЦИЯ

Отношение между сознанием и бессознательным, с одной стороны и сознанием и процессом индивидуации, с другой - проблемы, которые, так сказать, закономерно появляются при продолжительном течении аналитического лечения. Под "аналитическим" я понимаю тот методический прием, посредством которого происходит разбирательство с наличным бессознательным. Что до суггестивного опыта, то в нем эта проблематика не встает. Прежде всего относительно индивидуации; несколько поясняющих слов, вероятно, были бы здесь вовсе не лишними.

Я использую выражение "индивидуация" в следующем смысле: это есть процесс, порождающий психологического "индивида", т.е. обособленное, нечленимое единство^[264], некую целостность. Имеется расхожее предположение, будто сознание эквивалентно этой целостности психологического индивида. Однако сумма того опыта, который можно объяснить только лишь при помощи гипотезы о бессознательных психических процессах, позволяет усомниться, что Я и его содержания на самом деле, идентичны с "целостностью". Если бессознательные процессы вообще существуют, то они определенно принадлежат к тотальности индивида; ведь не являются же они составными частями сознательного Я. Если бы они были частью Я, то они должны были бы быть сознательными, так как все, что находится в непосредственной близости к Я, является сознательным. Сознание даже можно приравнять к отношению между Я и психическими содержаниями. Так называемые бессознательные феномены имеют столь незначительное отношение к Я, что часто, без каких-либо колебаний, оспаривают даже их существование. Несмотря на это, они обнаруживают себя в пределах человеческого поведения.

Внимательный наблюдатель без труда сможет их увидеть, в то время как наблюдающий за самим собой не осознает того, что он разоблачает либо самые свои сокровенные помыслы, либо даже те вещи, о которых никогда сознательно не думал. И все же можно допустить предубеждение: нечто, о чем никогда не помышлялось, происходит не внутри психики. У нас имеется множество доказательств, что сознание еще слишком далеко отстоит от того, чтобы охватить цельность психики. Многое происходит наполовину сознательно, но столь же многое протекает даже полностью бессознательно. К примеру, обстоятельное исследо­вание феноменов двойной и множественной личности дало обширный материал в подтверждение этих наблюдений. (Сошлюсь на работы Пьера Жане, Теодора Флурнау, Мортона Пренса и других).

Во всяком случае на медицинскую психологию важность подобных феноменов оказала глубокое впечатление, тех феноменов, которые служат побудительной причиной всяческих психических и физиологических симптомов. При этих обстоятельствах гипотеза о Я, которое выражает психическую тотальность, превратилась в абсолютно несостоятельную. Вопреки этому, стало очевидным, что цельность, скорее всего, должна включать - по необходимости - как незримую область бессознательного события, так и сознание; стало ясным также, что Я может быть только центром сознания.

Спрашивается, имеет ли бессознательное также в своем распоряжении какой-то центр? Я едва ли осмелюсь допустить, что в бессознательном господствует принцип, аналогичный принципу, господствующему в Я. Фактически все свидетельствует об обратном. Но даже если бы какой-то подобный центр и имелся бы в наличии, то едва ли мы были вправе ожидать каких-то закономерных признаков его существования. Случаи двойной личности были бы тогда частным событием, а не чем-то редким и диковинным. Форма проявления бессознательных феноменов, в большинстве своем, является крайне хаотичной и несистематичной. Сновидения, к примеру, не обнаруживают ни явного порядка, ни какой-то иной систематической тенденции, - что, вероятно, должно было бы иметь место, если бы в их основе лежало личное сознание. Философы Карл Густав Карус и Эдуард фон Гартман обращались с бессознательным как с метафизическим принципом, как с чем-то вроде универсального духа, без каких-либо признаков и намеков на личность или Я-сознание; "воля" Шопенгауэра также лишена Я. И современные психологи рассматривают бессознательное словно функцию (лишенную Я) под порогом сознания. Но в противоположность философам они склонны эту подпороговую функцию выводить из сознания. Жане рассуждает об известной слабости сознания, которое оказывается неспособным удерживать все без исключения психические процессы. Фрейд, в свою очередь, отдает предпочтение идее, будто существуют сознательные факторы, которые подавляют определенные тенденции. Многое говорит в пользу обеих теорий, потому что существует множество случаев, когда на самом деле слабость сознания является причиной исчезновения содержаний или же когда неприемлемые содержания вытесняются. Ясно как день и не требуется никаких подтверждений: такие тщательные наблюдатели, как Фрейд и Жане, никогда бы не сформулировали свои теории (в которых бессознательное главным образом выводится из сознательных истоков), если бы в проявлениях бессознательного они не обнаружили следы некой независимой личности или какой- то автономной воли.

Если это верно и если бессознательное состоит не из чего иного, кроме как из таких содержаний, которые случайно лишились осознанности, и если бессознательное к тому же ни в чем прочем не отличается от сознательного материала - тогда, вероятнее всего, можно - более или менее - идентифицировать Я с целостностью психики. Ситуация однако не столь проста. Обе теории покоятся, главным образом, на опыте неврозов. Никто из обоих авторов не располагает специальным психиатрическим опытом. Если бы они таковым обладали, то на них, конечно же, произвел бы большое впечатление тот факт, что бессознательное демонстрирует содержания, которые полностью отличны от содержаний сознания, такие содержания, которые на самом деле являются столь чужеродными, что никто не в состоянии их понять, - ни сам пациент, ни его врач. Больного как бы заглатывает поток мыслей, которые ему - так же как и нормальному человеку - чужды. Поэтому мы и называем его "двинутым": мы не можем понять его идеи. Ведь мы понимаем только лишь тогда, когда мы обладаем для этого необходимыми предпосылками. Здесь, однако, предпосылки столь же отрешены от нашего сознания, и точно так же отодвинуты, как они были когда-то отрешены и от пациента, прежде чем он стал сумасшедшим. Если бы это было не так, он бы никогда не стал духовно больным.

На самом деле существует совершенно неведомая нам область, из которой, вероятно, можно вывести известные болезненные представления. Речь никоим образом здесь не идет о более или менее нормальных содержаниях, у которых осознанность отнята квазислучайно. Напротив того, изначально речь здесь идет о продуктах чужеродной природы. В этом отношении они отличаются от невротического материала, о котором никак нельзя сказать, будто он сплошь чужероден. Материал невроза человечески понятен, а психоза - нет^[265].

Посему этот психотический материал никак нельзя вывести из сознания, ведь в последнем не наличествуют никакие предпосылки, с помощью которых можно было бы объяснить чужеродность этих представлений. Невротические содержания можно без существенного ущерба интегрировать в Я, психотические же идеи - напротив - нельзя. Они остаются неприступными, и, размножаясь, постепенно они закабаляют Я-сознание. У них прямо-таки вопиющая тенденция: втянуть Я в свою "систему".

Случаи, подобные этим, доказывают, что бессознательное при известных обстоятельствах способно перенимать роль Я. Итогом такого обмена становится бред и путаница, ибо бессознательное вовсе не является второй личностью с организованными и централизованными функциями, а чем-то вроде децентрализо­ванной суммы психических процессов. Разумеется, ничто, порожденное человеческим духом, никогда не бывает абсолютно вне психической области. Даже самые вздорные и "безумные" идеи обязательно соответствуют чему-то, имеющемуся в наличии в психике. Нельзя предположить, что в одних головах содержатся элементы, которые вообще никогда не приходят в голову другим. Мы также не вправе предполагать, будто бессознательное обладает способностью быть автономным только у определенных людей, а именно у тех, кто предрасположен к духовным болезням. Намного вероятнее, что тенденция к автономии есть более или менее всеобщее своеобразие бессознательного. Духовные нарушения - в некотором смысле только лишь примечательный пример этой скрытой, но все же встречающейся повсеместно данности. Тенденция к автономии выдает себя, прежде всего в состояниях аффекта, - даже у нормальных людей. В состоянии сильного аффекта делается или говорится нечто, превосходящее обыденную меру. И нужно для этого совсем немного: часто бывает достаточно любви и нена­висти, радости и печали, чтобы наступила подмена Я-бессознательным. Если наступает нечто подобное, то идеи - весьма чужеродные - могут одолеть че­ловека, совершенно здорового, в другое время. Группы, сообщества и даже целые народы могут быть охвачены чем-то, по форме напоминающим духовную эпидемию.

Автономия бессознательного начинается тогда, когда возникают эмоции. Эмо­ции - суть инстинктивные, непроизвольные реакции, нарушающие рациональный порядок сознания и совершающие элементарные прорывы. Аффекты не "дела­ются" волей, - они случаются. Вовсе нередко в аффекте выступает черта характера, чуждая даже непосредственному участнику, или же непроизвольно прорываются сокровенные содержания. Чем сильнее аффект, тем больше он приближается к чему-то болезненному, т.е. к тому состоянию, в котором автономные и прежде (зачастую) неосознаваемые содержания потесняют и отодвигают в сторону Я-сознание. Покуда бессознательное пребывает в просоночном состоянии, кажется, что в этой скрытной области вообще ничего нет. Поэтому-то мы всякий раз и поражаемся, когда нечто, прежде неизвестное, внезапно всплывает из кажущегося Ничто. После этого, разумеется, придет психолог и расскажет, что все это произошло по тем или иным причинам. Однако кто бы мог это сказать наперед?

Мы именуем бессознательное как Ничто, в то время как оно - действительность in potentia: Мысль, которая нам думается, дело, которое нами осуществляется, даже судьба, о которой мы будем стенать завтра - уже сегодня имеются в бессознательном. То самое неизвестное, что нам открыл аффект, всегда было тут и, вероятно, раньше или позже предстанет пред сознанием. Посему всегда необходимо считаться с наличностью еще неоткрытого на данный момент. Этим могут быть, как говорится, неизвестные особенности характера. Могут также появиться и грядущие возможности развития, вероятнее всего в прорыве аффекта, который порой изменяет ситуацию коренным образом. Бессознательное имеет лик Януса: с одной стороны, его содержания указывают назад в предсознательный, доисторический инстинктивный мир, с другой стороны, антиципируется потенциаль­ное будущее, и именно по той причине, что факторы, определяющие судьбу, уже уготованы. Если бы у нас было полное знание о клише, присутствующем исходно и бессознательно в каждом индивиде, - то мы сумели бы сделать далеко идущие предсказания о его судьбе.

Когда бы только эти бессознательные тенденции - будь то в форме образов, почерпнутых из минувшего, или в форме предсказаний, заглядывающих в будущее

- не появлялись в сновидениях, они всегда понимались (на протяжении всех предшествующих тысячелетий) вовсе не как исторические регрессии, а напротив, как антиципации будущего - и по праву. Ведь все, что будет, происходит на основе того, что было, и след чего (сознательный или бессознательный) все еще и неизменно имеется в воспоминании. Поскольку никакой человек не рождается тотально новым созданием, но всегда повторяет пройденные и достигнутые ступени развития, то содержит всякий из нас - бессознательно как априорную возможность

- целую психическую структуру, которая развивалась постепенно в ряду его предков по восходящей или по нисходящей линии. Этот факт придает характерный "исторический" аспект нашему бессознательному, и одновременно этот факт является conditio sine qua поп определенной оформленности нашего будущего. Именно по этой причине часто трудно решить, как следует объяснять некоторые автономные выражения бессознательного - главным образом как эффект (и тем самым исторически) или как цель (и тем самым финально или антиципирующе). Сознание - как правило - думает, без учета анцестральных предобусловленностей и без просчета влияния этого Априори на устроение судьбы. В то время как мы думаем в масштабе лет, бессознательное думает и живет в масштабе тысячелетий. Если же происходит нечто, что мы величаем неслыханно новым, по большей части это давнишняя история. Словно дети, мы всегда забываем, что было вчера. Мы все еще живем в удивительно новом мире, в котором человек мнит себя поразительно новым и "современным". Подобное состояние есть недвусмысленное свидетельство юности человеческого сознания, которое еще не осознает своей предуготовлен­ное™.

Скорее "нормальный человек", чем духовно-больной убеждает меня в автономии бессознательного. Психиатрическая теория за отговорками о действительных или мнимых нарушениях мозга умаляет важность бессознательного. Однако подобное воззрение абсолютно допустимо, если речь идет о нормальном человечестве. То, что человек видит в качестве происходящего в мире - суть не "расплывчатые рудименты только сознательной активности", но выражения всегда и постоянно наличествующей живой душевной предобусловленности. Если бы это было не так, то мы могли бы с полным правом удивляться. Однако именно те, кто менее всего признает автономию бессознательного, поражаются более всего. Тенденция нашего сознания по небрежению бессознательным - понятна и легко объяснима юностью и уязвимостью этого самого сознания; ведь точно так же нельзя, чтобы юноша был слишком глубоко потрясен величием своих родителей, если он намеревается взяться за что-то самостоятельно. Наше сознание развилось и вышло - как исторически, так и индивидуально - из темноты и сумерек изначальной бессознательности. Посему имеются психические процессы и функции, которые были задолго до того, как наличествовало Я-сознание. "Иметь мысли" - существовало прежде, чем человек сказал: "Я осознаю себя думающим".

Изначальные "опасности души" - это, главным образом, угрозы сознанию. Ослепления, околдование, потеря души, одержимость и т.д. суть явные феномены диссоциации и подавления сознания бессознательными содержаниями. Даже цивилизованный человек еще далеко не освобожден от мрака правремен. Бессознательное - мать сознания. Там, где есть мать - есть и отец. Но он, кажется, остается неизвестным. Сознание, - это то самое юное существо, оно может даже отречься от своего отца, но никак не от матери. Это было бы уж совсем неестественно: достаточно взглянуть на ребенка - как нерешительно и медленно развивается его Я-сознание из обрывочного осознания отдельных моментов, сколь постепенно появляется этот островок, всплывая из полнейшего мрака сплошной инстинктивности.

Сознание ведет свой род от бессознательной психики, которая старше сознания, и которая функционирует в последующем либо вместе с сознанием, либо вопреки ему. Хотя и не счесть те случаи, при которых сознательные содержания вновь становятся бессознательными (к примеру, при вытеснении), все же бессознательное как цельность представляет собой далеко не останки сознания. (Разве психические функции у животных суть рудименты сознания?)

Как я уже упомянул выше, навряд ли есть надежда отыскать в бессознательном порядок, эквивалентный порядку Я-сознания. Совсем не похоже, что мы стоим на пути открытия бессознательной Я-личности, чего-то вроде пифагорейского "антимира". Все же нельзя упускать из виду тот факт, что точно так же, как сознание брезжит и восходит из бессознательного, Я-центр исходит из этой же темной бездны, в которой он пребывал в бытность своего сущестования in potentia. Как человеческая мать может породить только человеческое дитя, собственная природа которого была сокрыта во время его потенциального бытия в ней, мы точно так же едва ли не вынуждены поверить, что бессознательное не может быть исключительно хаотическим нагромождением инстинктов и образов. Что-то ведь должно держать все это вместе и создавать впечатление цельности. Ее центром, разумеется, не может быть Я, так как Я было порождено и живет в сознании и так как оно отворачивается от бессознательного, исключая его из своего обращения, насколько это только возможно. Или почему бы не допустить, что бессознательное

YiCnt^f/XTVC» "СЛЛУ/i Y^vraf» '^.'ШИ'Мй ■nsxvtjpLp.xjjajx. Я? TJr-тттт Rli •эпгг» fiunn 'г'л v тп хдт^т

могли бы, вероятно, ожидать, что Я сильно превосходит бессознательное по влиянию и по значению. Тогда бессознательное кротко ступало бы по пятам за сознанием. И это было бы как раз то, что мы желаем.

К несчастью факты свидетельствуют о прямо противоположном: сознание слишком легко подвергается бессознательным влияниям, и последние зачастую оказываются правильнее и умнее, чем сознательное мышление. Нередко бессозна­тельные мотивы берут верх над сознательными решениями и именно тогда, когда речь заходит о самых главных жизненных вопросах. Индивидуальная судьба всемерно зависит от бессознательных факторов. Точная проверка свидетельствует, сколь сильно сознательные решения зависят от бесперебойного функционирования памяти. Но сама память часто страдает от того, что в нее вмешиваются в виде помех бессознательные содержания. Помимо этого, функционирует все, как правило, автоматически. Обычно используются мосты ассоциаций, но часто к ним прибегают столь необычным образом, что становится необходимой повторная и обстоятельная перепроверка всего процесса репродукции, если есть желание дознаться, как же некоторые воспоминания угораздило достигнуть сознания. И нередко эти мосты остаются необнаруженными. В подобных случаях невозможно предъявить доказательства деятельности собственно бессознательного. Другим примером является интуиция, которая главным образом покоится на бессозна­тельных процессах очень сложной природы. Поэтому я определяю интуицию - из-за этого ее своеобразия - как "восприятие via бессознательное".

⇐ Предыдущая9101112131415161718Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: