 |
Продолжение истории жизни моего мужа, которую он рассказывает нам.
|
|
|
|
Продолжение истории жизни моего мужа, которую он рассказывает нам.
Сын сестры отчима Михаила из рогатки убивал ворон, их потом жарили на костре и ели. Мне поэтому приходилось основную часть времени находиться у бабушки с дедушкой. Мать к этому времени забеременела и вскоре родила сводного брата Анатолия. Так как от отчима вообще перестали поступать даже письма, мать с ребенком поехала в Мариуполь, нашла отчима, который жил с другой женщиной, и попросила развод, так как из-за создавшейся в доме обстановки она не могла там находиться и жила у соседей. Кончилось тем, что отчим вымолил у матери прощение, приехал, удалил из дома своих родственников и даже переписал дом на мать.
P. S. от Анны Брыль. Папа Миша, а именно так называл его Артур, с уважением относился ко мне. Обращался ко мне на Вы. Артура он уважал. И Артур благодарен папе Мише за то, что он привил ему любовь к книге.
Прогулка с мамой по Пироговской.
История от Артура Брыля
Это было в году 1968… Моей маме исполнилось 47 лет. Мы любили с ней выходить на прогулку по центральной улице нашего микрорайона, Пироговской…Тогда мне казалось, что мама уже пожилая женщины… Сейчас я на 30 лет старше, чем она тогда…
После моего выхода на пенсию около двух лет назад появилось большое количество свободного времени. Часть из него я стал тратить на средства массовой информации. Был приобретён современный смарт-телевизор с большим экраном и выходом в широкое информационное поле. Оказалось, что распространяется крайне негативное отношение к социальной среде, бытовавшей в Советском Союзе. Здесь и репрессии, огромное число исправительных заведений, забитость электората и т. д. Между тем, для меня, прожившего большую часть жизни в этом обществе, это не столь однозначно.
|
|
|
Итак, начинаю «растекашеся мыслю по древу».
Родился я в конце грозного 1941 года в подвале больницы, которая была разрушена бомбами, нацеленными на узловую станцию Тихорецкую. Мать, отлежавшаяся несколько часов в углу, отгороженном солдатскими одеялами от раненых бойцов, закутала меня в одеяльце, и в босоножках по глубокому снегу принесла меня домой, к родителям папы. У нас не было своих вещей. Они остались в Перемышле, где будущие родители работали на железной дороге. Они снимали квартиру в частном секторе, а холостяки жили в общежитии. Когда под утро раздались взрывы, они побежали узнать, что случилось. К себе они уже вернуться не могли. Все начали уходить в сторону Львова. С крыш их обстреливали поляки. Были убитые и раненые. Часть пути отец, как очень сильный мужчина, нёс маму на руках. На станции Дрогобыч он посадил маму в состав с беженцами, а сам пошёл в военкомат. Эшелон с неделю шел до Кубани, по пути неоднократно подвергался бомбёжкам. Мама вспоминала, что по пути следования к составу приходили люди, приносили еду, хлеб, молоко, сало.
Так начиналась моя жизнь. Дом находился не столь далеко от станции, которую постоянно бомбили. Дедушка в огороде вырыл окоп, и все прятались там. Мама считала его святым, и во время налётов прижимала меня к нему, считая, что Бог не допустит катастрофы. Дедушка, который имел золотые руки, сделал мне колыбель, в которой я спал. Однажды раздался взрыв, недалеко упала бомба. Осколки стёкол разлетелись по комнате. Мать упала на кроватку, прикрыв меня. Когда она поднялась, то увидела, что всё лицо у меня в крови. Результатом над глазом долго оставался небольшой шрамик.
Весной в город вошли немцы и румыны. Перед этим в доме заночевали наши отступавшие солдаты. Они были очень усталые, дали бабушке и маме продукты приготовить что-нибудь горячее. Сами попадали и заснули, даже не поев. Под утро их разбудили, дали с собой всё, что успели приготовить, и они ушли.
|
|
|
Через несколько дней зашёл немец, начал рыться в вещах. Единственное, что нашёл, — это граммов 150-200 сахарного песка, который он забрал с собой. Мама говорит, что после этого долго плакала. Так как сахар хранила для меня.
Немцы питались отдельно, у них был свой повар, и они с нашими не делились. Румыны же давали бабушке продукты, она готовила им, и они обязательно делились с нами. Так и выживали. Мать говорила, стала худая, как щепка. Я же был крикливым и упитанным, вдоволь питаясь её молоком.
В начале 1943 года немцев из города вышвырнули очень быстро. Они, очевидно, опасались, что в Ростове капкан захлопнется, и они получат второй Сталинградский котёл.
Мама рассказывала, что пришли бойцы бодрые, в новеньких полушубках, весёлые. Жить стало значительно легче. Из Москвы сестра папы переслала нам его письма и деньги. Папа воевал на знаменитых «Катюшах», был под Сталинградом, имеет награды. Он не знал живы ли мы или нет. Эти письма до сих пор хранятся. Отец моей жены, Константин Александрович, сделал с них копии и всё переплёл в красивый альбом.
Через несколько дней после освобождения города мама пошла в вагонное депо, чтобы устроиться на работу по своей специальности осмотрщика вагонов. Её принял начальник депо Федченко, который был другом отца. Посмотрев на маму, он сказал, что она физически не сможет выполнять работу, настолько была измождена. Начальник спросил, умеет ли она готовить. Получив утвердительный ответ, направил её на бойню поваром. Дело в том, что сразу за городом давно находилась бойня, в которой забивалось большое количество скота. Работало там много людей, которых нужно было кормить. Мама начала там работать. Понятно, что она могла хорошо питаться, однако ничего выносить было нельзя, всё уходило на фронт, а за попытку что-то утаить по законам военного времени грозил расстрел. Иногда официально разрешали выносить кости, из которых дома готовили бульон и еду.
Зарплата на бойне была низкая, и немного придя в себя, мама опять вернулась в депо и была принята на работу. Сразу получила и рабочую карточку: для себя 400 грамм хлеба в день и 200 грамм для меня. Я получил направление в ясли. Работали по 8 часов в день, а после – 4 часа на оборону. Так как станцию первое время бомбили, занимались устранением последствий налётов. Затем мама забирала меня домой и, пока несла меня, я засыпал у неё на руках с кусочком хлеба в ручонках.
|
|
|
В конце мая на семью обрушился страшный удар. Пришла похоронка на моего отца, а затем большое письмо от его друга, тоже тихоречанина. Там он подробно описал, как всё было.
Отец был похоронен вместе с несколькими убитыми на территории школы под Харьковом. После войны там был поставлен памятник погибшим с фамилиями.
По словам мамы, она несколько дней лежала почти без памяти, у неё начали падать волосы. Однако нужно было жить, и мама продолжала работать. Мне была назначена небольшая пенсия. Так и жили. Дедушка, хоть и пенсионер, пошёл работать в депо. Там в цеху он обслуживал котельную, хотя раньше работал машинистом. Иногда в ведре он приносил ветошь, обильно политую мазутом, для печки.
Мы с мамой занимали две комнаты с отдельным входом, хотя питались все вместе. Первое моё воспоминание детства: я сижу на горшочке и, погладив маму по голове, говорю:
- Мамочка, когда будете старенькая, я тоже Вас буду на горшочек сажать!
Мама расплакалась. Мои слова оказались вещими. Лет через 60 я перевёз маму в Одессу. Когда она совсем не могла ходить, я в стуле сделал отверстие и внизу ставил ведро. Она, с помощью или сама, садилась на стул и делала свои дела. Жила она в отдельной комнате, рядом с нашей с женой.
Изредка от брата отца, дяди Васи, старикам приходили посылки, и там были невиданные деликатесы в виде американского сгущённого молока. Но это было всего несколько раз. Любимым лакомством для меня был жмых из семечек, из которых выдавлено масло. Это называлось макуха. В конце лета ели фрукты: яблоки, абрикосы.
Заканчивался 1943 год, наступал год следующий. Я практически не помню этот период вплоть до весны. Мама продолжала работать в депо, я посещал ясли и, наверное, садик. В это же время за мамой стал ухаживать друг детства папы, Веников Михаил Никитович, тоже железнодорожник. Он, в отличие от моего папы, воспользовался бронью, но сам как член партии продолжил работу на транспорте, получив звание младшего лейтенанта. Всё время оккупации Кавказа занимался обслуживанием перевозок из Ирана в Закавказье. После освобождения Тихорецка вернулся на прежнюю работу в вагонное депо. Летом они поженились и переехали в дом Михаила Никитовича. Он находился всего в одном квартале от бабушкиного дома. Я уже свободно гулял между этими домами, предпочтительно находился там, где привык. Спал я вместе с бабушкой, а дедушка — в соседней комнате. Помню, как перед сном она становилась на колени и молилась. Я тоже вместе с ней, легко выучил «Отче наш». В воскресенье мы шли в церковь. С нами были несколько бабушкиных подруг. Они чинно, в косынках, шли на службу. Помню, как священник дал мне ложечку чего-то восхитительно вкусного. Позже мне сказали, что это было причастие. На моё предложение бабушке повторить эту процедуру, она ответила отказом.
|
|
|
Во дворе у бабушки была огромная шелковица. Я с появившимися друзьями и соседями, залезали на дерево и лакомились вкуснейшими ягодами. Как-то один из более старших мальчишек крикнул:
- Смотрите!
Над станцией на большой высоте кружил странный немецкий самолёт.
- «Фоккер Вульф», - авторитетно заявил Рома.
Ребята говорили о том, что это разведчик, который фотографировал станцию и все грузопотоки. Сбить его тогда не позволяли наши технические средства.
Во дворе были две яблони с ранними сортами «Белый налив». Ими мы также лакомились. Маме с новым мужем за городом выделили большой участок земли, где посеяли кукурузу. Ездили на прополку, и я с ними. Однажды сильно простудился, по всем признакам воспаление лёгких. Однако меня быстро вылечили: я был крепкий мальчик. Осенью урожай собрали, целую машину кочанов выгрузили на чердак. Это по тем временам была большая роскошь. Мама к тому времени забеременела, а Михаила Никитовича, которого мама заставляла звать «папа», отправили на длительные курсы повышения квалификации в город Мариуполь. С этого в доме начались самые настоящие кошмары. Дом оккупировала сестра нового отца Груня с «бандой», которая включала в себя сына-подростка лет 15-16 и двух взрослых дочерей. Они стали настоящими хозяевами в доме, издевались надо мной, пугали меня. Мы вынуждены были уйти жить к соседям, тёте Марусе. Она проживала с двумя дочерьми, немного старше меня. Мама ушла с работы, и с соседями занимались, как сейчас говорят, мелким бизнесом. Я уже не ходил в садик, был предоставлен самому себе, начиналась зима и я вновь заболел. Опять воспаление лёгких.
|
|
|
Когда я отдал жене на распечатку написанный мной кусок воспоминаний, она сказала, что у меня очень усталый вид и предложила временно прервать эту тему и переключиться на что-то другое. Действительно, воспоминания о событиях, которые происходили три четверти века назад, и при этом участником которых ты был, отрицательно сказываются на внутреннем состоянии. Даже тема событий проигрывается по ночам. Хорошо, что это ещё не дошло до моей любимой дочки, психолога с ученой степенью и отличным образованием. Она бы дала более резкую оценку, нежели жена. Поэтому заканчиваю «растекаться». И только основное.
Итак. Переболев второй раз в более сложной форме, я очень ослабел. Дома всё было плохо. Новый отец не отвечал на письма, мама родила сына, Толика. Он вскоре заболел менингитом и умер. Перед смертью его понесли в церковь, чтобы крестить. Священник затребовал деньги, которых у женщин не было. Слёзы матери о том, что ребёнок умирает, его не тронули. Женщины, пришедшие с матерью, побегав, нашли нужную сумму, и Толю окрестили. С тех пор мама не ходила в церковь, однако Библию читала. Папа Миша на похороны не приехал, тогда мать поехала к нему. Он жил с какой-то женщиной, и мать вернулась назад. Мы жили у соседей, я иногда у бабушки. Заболел третий раз воспалением лёгких, крупозным. Меня положили в больницу, где я, как говорится, начал отдавать концы. Спасти меня мог только пенициллин, который поступал исключительно для раненых. Мать на коленях вымолила у главврача одну дозу лекарства. Это подействовало чудесным образом, и я стал выздоравливать.
Вернулся со стажировки Михаил, долго умолял маму вернуться к нему, но тщетно. Согласие было дано при условии: только после того, как из дома уберутся все, кто в нём не прописан. Кроме того, мама была вписана как хозяйка части собственности. После этого мы с ней вернулись в дом. Пришлось после «гостей» делать ремонт. Чердак был пуст, они всё изволили скушать.
Я оставался очень слабым, часто болел, и папа Миша читал по памяти истории из книг, которые были у него до войны, целая библиотека уникальных изданий. Пока он служил в армии, та же сестрица продала все книги и отличный сарай, крытый цинком.
Память у него была великолепная, и я с восторгом его слушал. Это были и Киплинг, и «Айвенго», «Потоп» Сенкевича и «Тарзан». Эти рассказы на всю жизнь привили мне любовь к книгам.
Две комнаты мы сдавали. У нас жила тётя Тоня, молодая женщина, работавшая библиотекарем в военном городке. Она приносила книги, и в лет пять я уже сам читал басни Крылова, многие из которых знал наизусть.
Несмотря на тяжёлое время, питались мы нормально. Опять вырастили урожай кукурузы, завели кур, кабанчика. Меня успешно откормили. Самое противное было пить 2 раза в день ложку растопленного смальца, который я заедал кислым огурцом. Недалеко от нас жила женщина, у которой была коза, и для меня брали молоко. Врачи констатировали затемнение лёгких, и прогнозировали, что если до половой зрелости я не поправлю здоровье, то лет в 20-30 умру.
В сентябре 1948 года я пошёл в школу. Мне не было ещё семи лет, я был слабеньким, но у мамы были на этот счёт свои стратегические планы. Школа располагалась в обычном четырёхкомнатном доме, в каждой комнате занималось по классу. Учительница, Екатерина Дмитриевна, была доброй, хорошей. Она никогда не повышала голоса на учеников. Электричества не было. Первый урок, когда было ещё темно, при хорошей лампе посвящала чтению. Учительница просто нам что-то читала. Остальные три часа были посвящены письму и арифметике. Учёба мне давалась легко. Читать, как уже отмечалось, я умел хорошо, с арифметикой тоже не было сложностей. Основной проблемой было письмо, особенно чистописание. Дело в том, что я был прирожденный левша, а меня упорно заставляли писать правой рукой. Писали чернильными перьями, а линии должны были быть толстыми и волосяными. Боже, сколько клякс я ставил, сколько тетрадей испортил, но в конце концов меня переучили. Сейчас этого не делают, и я часто вижу, как на лекциях некоторые студенты пишут левой рукой.
Первый класс я закончил хорошо, и мама начала готовить меня в лагерь, на море. Это был 1949 год. Мне выписали бесплатную путёвку, и мы с большой группой отправились на поезде к морю. Целый состав был с детьми. Несмотря на то, что бό льшая часть страны ещё лежала в руинах, правительство понимало, что нужно заботиться о детях и выделяло на это огромные средства. В это время я никогда не видел в городе бродячих бездомных взрослых и безпризорных детей. Уже будучи взрослым, в девяностые годы, я наблюдал в Одессе большое число бездомных людей, несмотря на то, что никакой войны не было. Просто люди лишились работы, жилья. Детьми некому было заниматься и они группками бродили по рынкам, вокзалам. Зимой, когда приходилось на трамвае ехать на первую пару лекций, я несколько раз видел замерзших людей. Мы с женой живём на пятом этаже «хрущевки», и утром, идя вниз по лестнице, приходилось обходить спящих людей, спасавшихся от холода. Утром они уходили. Никогда не просили ничего, никому не надоедали. Правительство занималось только личным обогащением. За пять первых лет независимости Украины в Одессе почти полностью куда-то растворилось Черноморское морское пароходство, самая крупная судоходная компания в мире. Опять вернулись карточки, забытые с 1947 года, на целые месяцы задерживали зарплаты.
Но я отвлёкся, каюсь! Итак, мы на поезде подъезжаем к морю. За Туапсе состав делал частые остановки, чтобы высадить часть детей. На одной из остановок сошла и наша группа. Нас построили и повели в пионерский лагерь. Он назывался «Зелёный Гай». Разместили по большим палаткам по возрасту и полу. Всё было приготовлено. Кровати заправлены. Нас сразу повели в столовую.
Столовая была большим деревянным строением. В зале были столы, накрытые хлопчатобумажными скатертями с красивыми маленькими васильками. Кормили очень хорошо. Собственно, здесь я впервые узнал, что обед состоит из трёх блюд: первого в виде борща или супа, второго, например, котлета с кашей, и компота. Особенно мне понравился омлет, который иногда подавали на завтрак. Он был толстый, сантиметра три-четыре, мягкий. Говорили, что он готовился из американского яичного порошка. Подавали также фрукты, обычно это были яблоки и груши.
Просыпались мы под звуки горна и бежали к речке, по которой струилась чистейшая холодная вода, бегущая с гор. Мы чистили зубы порошком, умывались. После этого строились и шли в столовую. После завтрака, также строем, отрядами, отправлялись к морю. Пляж был с крупной галькой, вода тёплая. По команде вожатого поворачивались то на один, то на другой бок, затем шли купаться. Так же по команде строились и шли в лагерь. Затем обед и час дневного сна. Позже, также по отрядам, шли в лес, в горы. Там были деревья, такие как кизил, маленькие дикие яблоки, а также орешник и кустарники ежевики. Мы ими лакомились. На полянке отдыхали, а вожатый нам читал или рассказывал разные истории. Так, например, я познакомился с историей про Ихтиандра из «Человека- амфибии». После было свободное время. Мы читали, писали письма. Конвертов не было, мы сворачивали бумагу в виде фронтовых конвертов, клеили на них адрес и бросали в почтовый ящик. Когда закончились марки, я отсылал письма без них, так называемые, доплатные. При этом получатель должен оплатить доставку. После ужина, после того как стемнеет, на свежем воздухе нам крутили фильмы, затем отбой.
И так 24 дня, после чего нас отправляли домой. Я заметно окреп и второй класс закончил, почти не пропуская занятия по болезни. Но когда мы собирались выезжать домой, мне сообщили, что я остаюсь на второй сезон. Мама подсуетилась и выбила мне ещё путёвку. Этот раз я проводил время в так называемом верхнем лагере, находившемся выше в горах. Следует отметить, что путёвки были бесплатными. В третьем классе зимой мне через врачей дали путёвку уже в санаторий, на целые 60 дней. Санаторий находился в лесу, в горах и назывался «Макопсе», где-то под Сочи. Там питание было пять раз в день. Ещё в постелях нам подавали первый завтрак, мерили температуру, затем туалет, второй завтрак. После этого часа два нами занимались учителя, потом обед, обеденный сон.
|
|
|
