 |
Что такое “Моцарт и Сальери”, если перевести эту «маленькую трагедию» на язык Достоевского? Что такое “Преступление и наказание”, если перевести роман на язык “Моцарта и Сальери”?
|
|
|
|
У Пушкина “старуха-ростовщица” укокошила гения, у Достоевского молодой гений укокошил старуху-процентщицу.
Раскольников и Сальери. Тут и с первого взгляда нормальный читатель найдет аналогии, родство... Но: Моцарт и старуха-процентщица!?
Но в этом-то последнем сопоставлении и вся суть дела.
Исходим из аксиомы: "Моцарта и Сальери" Достоевский, конечно, знал, знал наизусть. Какую задачу он ставит перед собой в "Преступлении и наказании"? "Уничтожить неопределенность" Какую неопределенность? О совместности-несовместности гения и злодейства? Но как заново ставить и решать этот вопрос художественно? Как вообще на это можно решиться, рискнуть - после "Моцарта и Сальери"? Достоевский - решается, рискует и делает это гениально просто: по предельному КОНТРАСТУ с Пушкиным и - во имя РАЗВИТИЯ Пушкина, ПО ПУШКИНУ.
В "Моцарте и Сальери" жертвой преступления по совести падает, так сказать, "первый человек ". В "Преступлении и наказании"- "последний". У Пушкина - великий Моцарт. У Достоевского - "вошь-процентщица". Куда уж ниже? Куда уж хуже? Гений и вошь. И вот новоявленный "гений" должен убить вошь, чтобы доказать, что он - гений.
Кажется, все - все абсолютно иначе. Но Достоевский избирает лишь крайний, предельный, если угодно, запредельный вариант - чего? Вариант, в сущности, пушкинской же "формулы" и проверяет ее "на разрыв" в ситуациях, казавшихся раньше невозможными, немыслимыми,- выдержит ли эта "формула" все и всякие перегрузки.
Не в том ли и состоит замысел его, чтобы проверить и доказать: нет никакой принципиальной разницы в мотивах преступления, падет ли его жертвой "первый" или "последний" человек, Моцарт или вошь.
|
|
|
Достоевский также убежден в несовместности преступления и совести, как Пушкин - в несовместности злодейства и гения.
Гений - наивысшая степень совести, со-вести, сострадания, со-страдания. Со-весть, со-страдание - независимо ни от каких времен и пространств. Гений-злодей, злодей-гений - абсолютный нонсенс, возможный только в мелодраме балетной ("Лебединое озеро") Это же фраза-фраза!
У Сальери и Раскольникова один и тот же Бог, не Бог, вернее, а Идол: польза. "Что пользы, если Моцарт будет жив"- убеждает себя и нас, но прежде всего себя - первый. Другой. Раскольников - вторит: "там все бы и загладилось неизмеримою, сравнительно пользою..."
Оба одинаково, тождественно обосновывают свой аморализм, свою внеморальность. Сальери: все говорят: нет правды на Земле... Раскольников: "...никогда этого и не будет... Не переменятся люди и не переделать их никому, и труда не стоит тратить!" Сальери: "Нет правды на Земле, но правды нет и выше. Для меня так это ясно, как простая гамма... " Раскольников- Соне: "Не каждый-то день получаете?.. А, может, и с Поленькой то же самое будет?.. Может и Бога-то совсем нет." Потому-то - "все и дозволено"...
«Вторичный» Раскольников. Невторичный Достоевский. Гений всегда первичен.
У обоих - Сальери и Раскольникова - атеизм, но это - аморальный (внеморальный) атеизм. От него-то (для этого он и предназначен) один шаг - до "все позволено", до - "право на бесчестье". И оба делают этот шаг.
Для того-то именно и отрицалась вся правда, и земная и небесная. "Правды нет"- отсюда, отсюда у них и "право на бесчестье", на "все позволено", отсюда и преступление и самообман обоих, точнее,- самообман и преступление.
Сальери, прежде чем убить Моцарта, убил искусство, убил себя,-"алгеброй". Раскольников прежде чем убить "вошь-процентщицу", убил свой ум и сердце - "арифметикой".
|
|
|
Сальери вполне предвосхищает и раскольниковские «два разряда» - своим отношением к слепому скрыпачу.
Ложь (особенно себе), в отличие от правды, всегда "сложна" и - многословна. Что, как и сколько говорит Сальери? Что, как и сколько – Моцарт?. Моцарт почти все время играет. То есть: творит.
У Сальери же - слова, слова, слова... То есть: вместо творчества, вместо рождения, вместо зарождения - замысел убийства и убийство.
Ничего себе: чтобы быть "гением" надо убить гения, чтобы быть "гением" надо убить творца, творение.
Пушкинский Сальери убивает Творца, достоевсковский Раскольников - убивает творение, "тварь".
"Гений и злодейство - две вещи несовместные = не правда ли?" Это сказано с легкой, естественной, счастливой самоочевидностью.
Это сказано как: "мороз и солнце; день чудесный... " Как: "Я помню чудное мгновенье..."
"Гений и злодейство - две вещи несовместные? Не правда ли?" "Ты думаешь?..." Угрюмый, тяжелый, чугунный (не только убийственный, но прежде всего самоубийственный) ответ Сальери. А перед этим и после этого - сколько, как долго и как насильственно он заговаривает самого себя. И вся эта многоглагольная, чугунно свинцовая, сложная, "ложная мудрость" разбивается вдребезги о легкое, доверчивое, короткое и непреклонное моцартовско-пушкинское: "Не правда ли?"
Точно также и все неистовые речи "премудрого" Раскольникова разбиваются вдребезги о простые, коротенькие непреклонные слова тихой Сони: "Ох, это не то, не то, разве можно так. Нет, это не так, не так!... Это человек-то вошь... Убивать?... Убивать-то право имеете? А жить-то, жить-то как будешь, жить-то с чем будешь?"
Еще – в сравнении. Оба - Сальери и Раскольников - страдают. Ведь страдают же! Раскольников (по словам Свидригайлова) "страдает от мысли, что теорию-то сочинить умел, а перешагнуть-то не задумываясь и не в состоянии, стало быть, человек-то не гениальный". Сальери - чем мучается? Одним: уже ли я не гений? Вот же суть. Вот же ядро. Доказательство себе и людям гениальности - всё и затеяно, вся их жизнь затеяна.
Вдруг родился другой поворот. Сальери (пушкинского Сальери) надо сравнивать – плодотворнее будет - не столько с Раскольниковым (это не бесполезно), сколько с «Великим инквизитором».
|
|
|
Что пользы в нем?
Как некий херувим,
Он несколько занес нам песен райских,
Чтоб, возмутив бескрылое желанье
В нас, чадах праха, после улететь!
Так улетай же! чем скорей, тем лучше.
Не отсюда ли (еще, тоже) слово инквизитора, обращенное к Христу?
Это поглубже, чем аналогия с Раскольниковым.
28 августа 1998
Прочел том комментариев к пушкинскому «Моцарт и Сальери».
В.Непомнящий предпринял вещь небывалую - взял «Моцарта и Сальери» Пушкина (9 страниц) и собрал почти тысячу страниц написанных теми, кто пытался познать, понять эту, кажется, самую маленькую трагедию в истории литературы. Итак, 1000 страниц против 9. Пушкин писал, быть может два-три дня, может быть, даже и всего несколько часов. Но вынашивал всю жизнь, а записал 26 октября 1830 года в Болдино.
64 человека, начиная с В. Белинского и кончая В.Непомнящим, изучали это познанное Пушкиным больше 150 лет...
И что же? Вот главное, что бросается в глаза: для одних (подавляющее большинство) - это, к сожалению, всего лишь «научная» карьера, для других - «подавленное» меньшинство - вопрос жизни и смерти, вопрос судьбы.
«Самопознание - это хромое наше место, наша потребность». Достоевский.
Познать познанное в Библии, в Новом завете, познать мирской «перевод» Библии на язык европейского искусства, то есть на язык, понятный «мирянам»...
Гений искусства всегда «ныряет» в свой замысел, в осуществление этого замысла - одним, и, не утонув, «выныривает» другим. Или это «мертвая вода», или - «живая». И, как писал Лев Толстой, чем глубже в себя копнешь, тем общее выходит.
Мне кажется, что «Моцарт и Сальери» слишком долго не понимался по двум причинам:
1. по слишком близкой близости между религиозно-христианской азбукой Творца и - «тварями», людьми тогдашними, т.е. тогдашними читателями, слушателями и зрителями.
2. по слишком резкой, почти беспредельной отдаленности «тварей» от этой азбуки Творца.
Поясню. То, что для тогдашних (современников Пушкина) считалось само собой разумеющимся, оно-то и не замечалось. А потом, когда разрушились все привычные образы-понятия христианства, когда ближайшая близость превратилась в невообразимую отчужденность, то тут-уж - о чем и говорить?
|
|
|
«Моцарт и Сальери» Пушкина - это же гениально простой «перевод» «Тайной вечери». «Перевод» с языка божеского, небесного на язык мирской, земной. «Перевод», замышленный и долженствующий – возвысить нас, «чад праха», ввысь.
Все ясно… и все еще более таинственно.
Неужели Христос - на тайной вечере - не знает, кто его предаст?..
Но почему же он (невероятно щемящая нота) - вопиет: «Пронеси чашу сию мимо меня»?
Вот: ЧЕЛОВЕКО-БОГ просит, в нем содрогнулось и человеческое, и божеское. Никто сильнее Б. Пастернака в поэзии не выразил этого.[10]
Не то же ли самое - в «переводе» - звучит и в пушкинском «Моцарте и Сальери»?
Моцарт, как и Христос, знает все. Он знает себе цену и - хотя бы на мгновение - пронзительное мгновение - вдруг сомневается в этом...
Моцарт верит «словам» Сальери...
Моцарт - абсолютно музыкальный слух, на самом деле абсолютно духовно-нравственный слух - не верит ни единому слову Сальери.
Рогожин - Мышкину: «Я голосу твоему верю...».
Только глаза и только голос имеют прирожденный талант - честно- врать или не врать, честно говорить правду или неправду - и это сразу угадывается (Вспомним разговор глазами Николая и княжны Марии в «Войне и мире» Толстого...).
О.Мандельштам:
Мы только с голоса поймем,
Что там царапалось, боролось…
(Эпиграф к «Грифельной оде»)
Моцарт не верит голосу Сальери.
Моцарт, доверчивый, детский, простодушный, верит, обязан, по своему призванию, верить каждому слову Сальери.
Сальери, в сущности, не верит ни единому своему слову...
Может быть, никакой, из грехов человеческих, так бездонно не глубок, так не неисчерпаем, так не злобоносящ и так не самоскрытен (внутренне не самоубийственен), как «неглубокая», «поверхностная», «элементарная» зависть.
Сегодня новая мода пошла: все полюбили Библию, полюбили Новый завет. Признали: вот где таится все: пратипы, прахарактеры, прасюжеты, прафабулы, прамотивы.
Да, это так. Тогда как же не заметить, что весь раскол мира и произошел от зависти Первого ангела к Творцу. Это - там, на небесах, а тут? А тут - от зависти Каина к Авелю, чей дым от его жертвоприношения, вознесся, видите ли, выше чем дым от жертвоприношений Авеля.
Ну, и Иуда?..
Опять вспоминается та «еретическая» проговорка у Достоевского, которую, он отдал одному своему герою из «Подростка», отдал, как мне кажется, из-за страха божеского, отдал свою мысль, свое чувство: сравнение пушкинского стихотворения с божеским творением.
|
|
|
Задумаемся: пушкинское творение сравнивается, подравнивается, стремится к Творению Божескому.
Тут нельзя обойтись, как я и предчувствовал, без мыслителя религиозного, а именно - без отца Сергия Булгакова: «Моцарт и Сальери» - трагедия дружбы, как Отелло - трагедия любви[11].
«Общий знаменатель» здесь и там - ревность. Оказывается - ничего себе открытие? - ревность платоническая сильнее даже ревности неплатонической. Тут Булгаков докопался до онтологии.
Боже, Боже: какое неповторимое счастье выпало Пушкину – его признание учителем Жуковским: ну пойми, ты же Бог, Бог[12]..
Дельвиг: никто не умел поворачивать каменными сердцами нашими, как ты. Чего тебе недостает? Маленького снисхождения к слабым[13].
Не упомню случая другого, чтобы так радостно и бескорыстнодругого гения возводили на престол...
Не знаю другого произведения, как «Моцарт и Сальери», в котором настолько органически была бы угадана его музыкальная специфика... Здесь все сосредоточено на звуке, голосе, на обертонах, на интонации.
Абсолютно бесподобное начало...
Сравни музыку...
Все говорят: нет правды на земле,
Но правды нет ее и выше.
Для меня так это ясно, как простая гамма...
Сразу взята самая высокая нота. Самая предельная, запредельная мысль высказана.
Сальери вовсе не «роковой» человек, вовсе не «горячий» и не «холодный». Он - «теплый». Он, в лучшем случае, лишь предшественник, как и Сильвио, и Алеко, и Онегин, и Печорин, - все эти предугадыватели, предчувственники героев Достоевского.
«О, Моцарт, Моцарт...»
Какой невероятный аккорд, в котором – все, все и любовь, перемешанная с ненавистью, и уверенность в себе с неуверенностью, и приговор к смерти с жаждой помилования и возвеличения, и палачество, и преклонение... Но как же Моцарт, гениальный духовно-нравственно гениальный Моцарт не мог всего этого не почувствовать?..
«Моцарт и Сальери» и есть Тайная вечеря Творца Моцарта и твари Сальери.
Марта 1999
Вчера нашел: в телевизионной программе анонс по каналу «Культура»:
14.50. Сальери и Моцарт от В.Крайнева...
Разумеется, предчувственно восторгнулся, вдохновился: неужто?!..
Предчувствие - оправдалось.
Давали просто музыку.. Просто музыку Сальери и Моцарта.
Счастье, не правда ли?
Когда-то, да почти лет 30 назад, когда преподавал в школе, задавал своим ребятам в 9 классе вопрос: а что если (а это так и есть) Сальери не отравил Моцарта? Они у меня даже писали сочинение на эту тему. И одна девочка предложила: «Тогда надо перед каждым исполнением Моцарта исполнять какое-нибудь сочинение Сальери или, по крайней мере, давать совместные концерты их музыки...»
Вот чисто детская гениальность. Ведь гений - человек, сохранивший детскость.
И вдруг – вот оно случилось! Владимир Крайнев по очереди исполняет Сальери и Моцарта, воплотив, таким образом, мечту той моей школьницы...
Заметка Пушкина о Моцарте и Сальери (1832)
«В первое представление Дон Жуана, в то время когда весь театр, полный изумленных знатоков, безмолвно упивался гармонией Моцарта – раздался свист – все обратились с изумлением и негодованием, и знаменитый Сальери вышел из залы – в бешенстве снедаемый завистью.
Сальери умер лет 8 тому назад. Некоторые немецкие журналы говорили, что на одре смерти признался он будто бы в ужасном преступлении – в отравлении великого Моцарта.
Завистник, который мог освистать Дон Жуана, не мог отравить его творца»[14].
БОЛДИНСКИЙ ОСТРОВ
Сентябрь 1997
Перечитал Эйдельмановскую “Болдинскую осень”[15].
Помню очень хорошо, - как и где подтолкнул его к этой идее. Было это году в 1971 или 72-м. Тогда удалось отстоять его книгу в “Худлите” перед Г.В.Соловьевым. А потом сидели в стекляшке у Красных ворот.... [10]
Не знаю как, но хотя бы малюсенькую главку о Болдине (как и о Лицее) не могу не вставить в свою книгу о Достоевском. Уж очень люблю болдинский сюжет. Пушкин поехал устраивать свои хозяйственные дела, что-то там насчет наследства, не то 200 душ, не то 500...Тоже крепостник нашелся!. А приехав, отыскал в себе такую свободу, какой еще не бывало, открыл такие клады...
Само название «БОЛДИНСКАЯ ОСЕНЬ» уже как-то приелось, стало быть, уже отталкивает... Искать - найти другой “образ”...“БОЛДИНСКИЙ ОСТРОВ”.
---------------------
Ноябрь 1996
О Белкине
Вдруг вспомнил, спустя почти 8 лет, - что так и не исправил одну ошибку в моей книге «Достоевский и канун ХХI века»: я там перепутал Ивана Петровича Белкина с автором “Истории села Горюхина”, который (автор), говорит о Белкиных вчуже... Хотя, может быть, ошибка моя и неслучайная, поскольку невероятно трудно - по тону, по стилю, по голосу - отличить одного от другого.
Автор «Истории…» родился 1 апреля 1801 года в селе Горюхине, начал записывать «ноября третьего дня 1827 года”. А И. П.Белкин - умер осенью 1828 “на 30-м году от рождения, и похоронен в церкви села Горюхина близ покойных его родителей”. Стало быть, рожден в 1799 году. Стало быть, сверстник самого “Издателя”, т.е. А.С.Пушкина...
И все-таки:
Автор пишет, что «село Горюхино издревле принадлежало знаменитому роду Белкиных”. Более того, он прилагает “список источников, послуживших мне к составлению Истории Горюхина ”, и среди них (“Первое отделение”), замечает: “В сие отделение входят записки деда моего Ивана Андреевича Белкина и бабки моей, а его супруги, Евпраксии Алексеевны...”
Нет, тут выходит - не сходятся концы с концами у издателя.
|
|
|
