 |
Религия – небесный язык души
|
|
|
|
Религия – язык души, на котором она разговаривает с небом, Богом, духами, Дао, мировым Разумом. Религия – воспоминание о высшем, свидетельство Его, и призыв вернуться к Нему. Религия – «лествица», по которой душа возвращается-восходит во всесовершенную реальность.
Показательно, что создать единую, принятую всеми интеррелигию, не удалось, хотя попыток таких – предостаточно (экуменизм, «Живая этика» Н. и Е. Рерих, «Интегральная йога» Шри Ауробиндо, «Роза мира» Д. Андреева, саентология, нью эйдж и др.). И наоборот, продолжается и даже обостряется «война богов»...
В душах людей и народов есть как всеобщее (сближающее, единящее их), так и особенное, единичное (их противопоставляющее). Временное доминирует над вечным, особенное над всеобщим, душевное над духовным, телесное над душевным; многообразие «перевешивает» единство. В этих условиях, попытка создать единую религию – безосновательна и искусственна (как попытка создать единый язык – эсперанто). Души народов пока, в основном, говорят на разных языках, стремятся на разные небеса, поэтому плохо слышат, понимают и принимают друг друга.
Роб Гонсалвес «Превращение»
Память души
В душе человека есть драматичное чувство потери высшего бытия, и неудержимая тоска по возвращению в него. По Платону (диалог «Федон»), душа фрагментарно помнит свою прошлую жизнь на земле (о чём свидетельствует дежавю); общение с другими душами до рождения на земле (с этим связаны беспричинные симпатии-антипатии, любовь с первого взгляда); общение с Истиной (отсюда, неистребимая жажда познания всего и вся), Красотой (рождение поэзии, музыки и живописи); Добром (стремление к справедливости); с Богом (из чего проистекает религиозная устремлённость воссоединиться с Ним).
|
|
|
В таком же духе строит свои рассуждения Б. Паскаль («Мысли»): «Человек страдает от того, что он – смертен, значит, он помнит, что когда-то был бессмертен». Потому что страдать по-настоящему можно только от потери того, чем ты действительно обладал. «Человек страдает от того, что несчастен, значит, он помнит, что когда-то был счастлив». Мы не можем, как шекспировский король Лир, страдать о потерянном королевстве, потому что никогда не владели им.
Память о потерянном рае – и есть «кусочек» рая, вжавшийся в человека. Вся история человека – это стремление к раю: больше телесному (гедонизм киренской школы, Рим, «таитянский рай» П. Гогена, коммунизм, «общество массового потребления», «шведский социализм»), духовному (христианство).
Исследуемые К. Юнгом, С. Грофом, Р. Моуди изменённые состояния сознания позволяют говорить о существовании «реликтовой памяти», о чём косвенно свидетельствует и память, заключённая в теле. По К. Юнгу («Психологические типы»), каждый индивид появляется на свет с «целостным личностным эскизом … представленным в потенции с самого рождения»; «окружающая среда вовсе не дарует личности возможность ею стать, но лишь выявляет то, что уже было в ней заложено». Он выделял несколько уровней памяти: индивидуальный, семейный, групповой, национальный, расовый и коллективное бессознательное. Существует определённая наследуемая родовая структура души, развивавшаяся сотни тысяч лет, заставляющая нас переживать и реализовывать наш жизненный опыт вполне определённым образом. И эта определённость выражена в универсальных для всех времён и культур архетипах, влияющих на наши мысли, чувства, поступки.
С точки зрения трансперсональной психологии С. Грофа («Путешествие в поисках себя»), вхождение в изменённые состояния сознания (вызванные, например, воздействием ЛСД или холотропным дыханием) позволяют душе человека выйти за пределы линейного времени и воскресить в памяти внутриутробные переживания, опыт предков, переживания прошлых воплощений.
|
|
|
Теория ноосферы (Э. Леруа, Т. де Шарден, В. И. Вернадский) предполагает эволюцию биосферы (в результате развития сознательной человеческой деятельности), превращающую её в «сферу разума». Последнюю можно представить в виде «мыслящего» информационного поля Земли, своеобразной планетарной «Книги Памяти», в которой записано «всё», происходящее на земле («рукописи не горят», есть основания говорить не только о законе сохранения вещества и энергии, но и информации). У человека существует «канал связи» с этой «планетарной памятью», дающий возможность черпать из её бездонных глубин «чужой», общечеловеческий опыт.
Закон самосохранения души
В душе есть «волшебный камертон», позволяющий почувствовать фальшь во множестве её проявлений, и бежать от неё. В нас есть чувство гармонии, позволяющее расслышать диссонанс мелодии; чувство красоты, дающее возможность почувствовать уродство; чувство справедливости, позволяющее разглядеть зло; чувство истины, помогающее распознать ложь; чувство чести, позволяющее различить бессовестность, низость… В нас есть крупица Бога, позволяющая разглядеть небожее … и защищающая душу не только от мира, но и от нас самих.
Несмотря на все испытания, беды и невзгоды, душа не превращается в тело, не аннигилируется, не дичает, не теряет совесть и милосердие… вопреки всему.
Нравственные, религиозные, эстетические переживания – способ самосохранения души (собственно человеческое действо), путь сбережения человеческого в человеке.
Добро может охватить, всю душу человека, зло – лишь часть. Если бы зло охватило всю душу, то человечество бы уже погибло...
Пол Бонд. «Живое и мёртвое»
Душа живая и мёртвая
Трансцендентное в душе
Живая душа – неравнодушная, сорадующаяся благому и сопечалящаяся дурному, открытая, отзывчивая, сострадающая (В. С. Высоцкий: «я всею скорбью скорблю мировою»). По-настоящему живой человек – не просто одушевлённый. Одушевлены и животные. Быть живым – значит быть одухотворённым. Живая душа – та, что «стяжает духа святаго», живёт духовными переживаниями и исканиями. Истинно живое = земное + трансцендентное.
|
|
|
Тоска по метафизике. Нашему веку недостаёт метафизичности, приподнятости над обыденностью, порыва в запредельность. Мифология, религия, искусство и философия свидетельствуют бытие невидимого духовного мира, которым и дышит душа.В самой одухотворённой живописи (икона), музыке (Вивальди, Бетховен, Бах), поэзии, в самых светлых отношениях людей – прорыв в трансцендентное (свидетельствующий бытие Бога). Расцвет любой культуры есть «ответ на вызов Бога»; осуществимый лишь в результате преодоления «земного притяжения», вступления в диалог с Вечным, Истинным, Прекрасным. Метафизические ветры – свидетельство бытия Бога.
Чем плотнее материальное, плотское, тем слабее метафизические ветры, тем боле задыхается душа. В душе есть то место, которое может быть заполнено только трансцендентным (Ж.-П. Сартр назвал его «дырой величиною с Бога»), иначе оно просто остаётся пустым и мёртвым. Душа, стремясь вырваться из повседневности, может вознестись, а может пасть ещё ниже, впав в иллюзию, потеряв представление о своей соразмерности Богу и миру (Б.Паскаль: «Стремясь стать ближе к ангелу, человек оказывается ближе к зверю»). Культура, потерявшая метафизичность духа, становится цивилизацией материи, потребления. Человек, потерявший метафизичность, становится «земляной блохой». Настоящая смерть – разрыв с трансцендентным.
Живая душа – любящая
Любовь и жизнь – синонимы (В. С. Высоцкий: «Я люблю и значит я дышу, я дышу и значит я живу»). Одно из первых определений любви дано в древнеиндийском трактате А. Ранги «Ветви персика»: влечение ума рождает уважение, влечение души рождает дружбу, влечение тела рождает желание. В соединении трёх влечений рождается любовь. Значение данного определения заключается в том, что любовь здесь определяется как целостное чувство, охватывающее всё человеческое существо.
Одно из самых высоких определений любви даётся в I Послании апостола Павла к коринфянам: «Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине. Всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит. Любовь никогда не перестаёт… Если я обладаю всем, чем угодно, а любви не имею, то я – ничто» (1 Кор. 13.4-8).
|
|
|
Смысл любви, по В.Соловьёву, – «в спасении и сохранении индивидуальности через жертву эгоизма». Антиподом любви здесь определяется не ненависть, а эгоизм; так как любовь соединяет человека с Богом, миром, людьми, собой, а эгоизм разделяет, отрывает, противопоставляет. Любовь и эгоизм отличаются друг от друга как живое (находящееся во взаимодействии с миром) и мёртвое (изолирующееся от мира, замыкающееся на себе, коллапсирующее, аннигилирующееся). Любовь есть максимальное раскрытие и реализация индивидуальности (когда «моя» индивидуальность находит счастливое продолжение и завершение в индивидуальности «другого»), значит, в любви актуализируется смысл человеческого бытия.
Любовь – это, прежде и больше всего, соединение двух душ. Соединение тел – естественно и гармонично, когда они – продолжение душ. Тела срастаются сквозь души. Любовь – сотворчество души и тела. В своих высших проявлениях половое чувство выходит за границы тела, одухотворяется (св. Пётр и св. Февронья Муромские), ведя человека к Богу.
Любовь (в отличие от секса и эротики) – метафизична. В христианской традиции, любовь – одновременное притяжение-восхождение людей друг к другу и к Богу (милосердию, жертвенности, смирению). Небесная половинка любви – это когда «я влюбился в твоего ангела, ты – в моего». Совместное стремление любящих друг к другу и к Богу – критерий глубины (истинности, одухотворённости) чувства.
Зло объясняют и невежеством (Сократ), и смертностью (Н. Ф. Фёдоров), и несовершенством природы человека, отпадением его от Бога. Но Бог есть Любовь, а потому ВСЁ начинается с Любви, и умирает с её потерей. Злой человек – недолюбленный, недолюбленный – недородившийся. Любящие – более родные, чем родственники, так как они связаны не кровью тела, а кровью души. Любовь – кровь души.
"Девушка, собирающая дикий мед" (Арана, Испания)
Нефертити
Закон непрерывности любви («закон Наташи Ростовой») – закон непрерывного пребывания в душе Бога. Необходимо постоянно кого-то – что-то любить. Пребывание в любви – пребывание в Боге. Если Я никого не люблю, то доказать, что Я есть – невозможно.Любовь – это открытие Образа Божия в другом, в себе, во всём; открытие богозрения, видение Царства Божия в мире земном.
|
|
|
Если собственно человеческая жизнь и любовь – синонимы, то начинать историю нужно не с первых орудий труда, а с первых исторических свидетельств любви: с палеолитического рисунка «Девушки, собирающей мёд» (30 тыс. лет наз., испанская пещера Арана; так нарисовать девушку можно было, лишь влюбившись в неё, этот рисунок – первое в мире признание в любви), с «Эпоса о Гильгамеше» (Шумеры, III тыс. до н.э.; первое свидетельство любви в слове), с истории любви Нефертити и Эхнатона (Египет, XYI – XY вв. до н.э.).
Живая душа – милосердная
Милостыня для души
Милостыня бывает разной. Обычно ею называется денежная помощь, это – милостыня для тела. Но она проявляется и в соучастии, совете, сорадовании и сопечаливании, это – милостыня для души. Давая старушке мелочь, мы больше берём, чем даём. Мы даём милостыню для тела, а получаем – для души. Бабушка позволяет нам совершить добрый поступок, а значит – смягчить, просветлить, спасти свою душу.
Милостыня для души несравненно более значима, так как работает на бессмертие, на вечность, а милостыня для тела – на время. «Я не даю милостыни, для этого я слишком беден», – говорит ницшеановский Заратустра. Пророк (да часто и простой добрый человек) – беден, чтобы дать материальную милостыню (а ведь именно её чаще и ждут люди), но зато богат, чтобы одарить милостыней духовной.
Есть милость-жаление, милость-вдохновление и милость-спасение.Есть милостыня, которая помогает человеку продержаться, а есть такая, что помогает ему выбраться из той ямы, в которой он оказался. Часто человека необходимо пожалеть, но только жаление (прав был Ф. Ницше) оставляет человека слабым. Жалостью можно даже унизить (жаление как самопревознесение, самовосхваление) и оскорбить (когда она соединяется с презрением) или просто формально отделаться от человека. Но если одновременно с жалостью мы поддерживаем человека, вселяем в него уверенность в своих силах и оптимизм, то мы его окрыляем, вырывая из липких лап отчаяния.
Однажды Христос встретил Марию Магдалину, имя которой уже при жизни стало нарицательным, олицетворяя низшую точку падения. Христос не только жалеет и утешает её, а помогает ей выкарабкаться из тёмной бездны. И Мария из блудницы превращается в святую. Такая милость спасает и тело и душу навсегда.
Милостыня бывает как сорадование и как сопечаливание. Сорадование нам даётся гораздо труднее, чем сопечалива ние. Сопечаливание – снисхождение к человеку, ему хуже, чем тебе (ты – «выше»). Недаром жалением, со-жалением можно потешить своё самолюбие, унизить человека. Сорадование – восхождение к человеку, ему лучше, чем тебе (ты – «ниже»).
Жизнь души как самопознание
Все мои чувства, мысли и действия, в конечном счёте, есть способ познания самого себя. Кто я такой? Ответом на этот вопрос – моя жизнь и моя смерть. Можно ли познать себя. Можно ли постичь себя через самопознание? Вряд ли с достаточной определённостью. Самооценка обычно завышена или занижена, образ «моего Я» иллюзорен, искривлён, разорван, непостоянен, незавершён, идеализирован и лишь отчасти всё же адекватен, иначе мы не смогли бы вписать себя в существующий мир. Чтобы выстроить адекватный образ «моего Я» мне нужно на себя посмотреть объективно, а это – невозможно. Да и заинтересован ли я в этом? Способен ли? Ведь это серьёзный нелицеприятный душевный труд, результаты которого могут припечатать тебя так, что ты отчаешься. Да и, исходя из какой системы координат, всматриваться в себя? Меняется точка отсчёта и меняется образ «моего Я». «Посмотри на себя со стороны». С какой стороны, не уточняется…
Вероятно, лучше других на самопознание были способны святые. Потому что точнее могли понять, каковы они не столько в человеческих (своих ли, чужих) глазах, сколько в очах Бога. Объективно посмотреть на меня способен только Бог. Один из смыслов Страшного суда заключается в том, что только там я и узнаю, каков я на самом деле, кто я, откуда, и куда шёл-пришёл…
Мёртвое в душе
Ложное, иллюзорное, злое, уродливое – «мёртвое» в душе. Но «мёртвое» – никогда не побеждающее до конца живое (подлинное, доброе, милосердное). Душа – рождающаяся и умирающая одновременно, спасающаяся и гибнущая. Так как именно в ней находятся сразу «чёрная» и «белая двери», «ворота» в рай и ад… И человек, и человечество в целом, входят в те и другие двери, совершая в течении своей истории, жизни, да что там, одного дня, и праведное и не очень...
Промежуточное место между живым и мёртвым занимают непробудившиеся и спящие души. Если в «первом рождении» нас всех рождает мать, то во «втором» – каждый рождает себя сам. Это происходит, когда человек про-зревает свою судьбу, открывает своё предназначение (вступая, тем самым, в период зрелости). С этого момента начинается подлинная, сущностная жизнь человека.
У человека со «спящей» душой отсутствуют стремления к Высокому, Совершенному, Вечному. Спящая душа живёт больше земными хлопотами, устремлениями, отношениями («душевный человек» доминирует над «духовным»); горнее, трансцендентное для неё – закрыто; «образ мира» доминирует над «образом Бога».
Сон очень похож на смерть, сонно-хладнодушный человек («добру и злу внимая равнодушно» (А. С. Пушкин «Борис Годунов») – бездушный. «Бездушная душа» – «мёртвая» («мёртвые души» Н.В. Гоголя – так похожие на живые, но – без мучений над «проклятыми вопросами»); сейчас, это – «глянцевые души» («сверху – шёлк, а снизу – щёлк»). «Мёртвая» душа – «мёртвый» человек. Главный вопрос философии: я – мёртвый или я – живой? Агрессивно «мёртвая» душа – сеющая вокруг себя душевную смерть (душегубство).
Человек совершает два главных предательства в своей жизни.
Предательство своего детства, то есть той мечты, чистоты, любознательности, возвышенности, творческого порыва, что изначально заложены в каждом человеке.
Предательство своих глубин, то есть той значительности, талантливости, неординарности, что имманентно содержится в человеке.
Человек живёт, не проживая свою сущность; не живёт, а существует. «Существование опережает сущность» (Ж.-П. Сартр), точнее, оно отрывается от сущности, то есть это – существование без сущности. Говоря христианским языком, обе эти измены есть предательство вложенного в человека образа Бога. Иными словами, каждый из нас, на самом деле, намного глубже, одарённее, интереснее, чем он есть сейчас.
Мёртвые среди живых. Мёртвые среди живых (напр., по Г. Гурджиеву) – те, кто движим больше внешними обстоятельствами, другими людьми, чем собственным «внутренним мотором»: задачами саморазвития, самореализации, самоактуализации. То есть, если человек не раскрывает себя, своё предназначение, то его Я – почиёт либо временным, либо вечным сном. Живые люди разделяются на живых и мёртвых. К мёртвым относятся те, кто живут внешней, механической, телесной жизнью. Скорее они даже не живут, а функционируют, реализуя не свои внутренние сущностные интенции, а подчиняясь давлению обстоятельств, других людей, принятых норм, ценностей и стереотипов.
Это тот случай, когда «существование опережает сущность», то есть когда человек живёт чужой жизнью, умирает чужой смертью. Человек-функция, в исполнении Ч. Чаплина, попадает во внутрь часового механизма, превращаясь в один из его винтиков. Это уже не человек, а деталь огромного социального, государственного, экономического, рыночного механизма. Душа таких людей ещё не проснулась, или уже уснула, впала в беспамятство, забыв, что она вообще есть, или, незаметно для человека, умерла. Внешне, человек вроде бы есть, но внутренне его нет. Это – «живой труп». Понятно, что с данной точки зрения, среди живущих людей мертвецов – большинство.
Когда у человека просыпается (=оживает) душа? Когда он любит, стыдится, вдохновенно творит, глубоко верит, искренне сопереживает. Нередко душа просыпается только в «пограничной ситуации», балансируя на грани жизни и смерти.
Дон Жуан – ну очень живой мертвец. С одной стороны, Дон-Жуан – любвеобильный гедонист, ценящий радости и красоту жизни. С другой – с какого-то момента – он начинает повторяться (См.: А. Камю «Миф и Сизифе или эссе об абсурде»), покоряя женские сердца одними и теми же фразами и поступками. Его бесконечный бег превращается в бег на месте. Новизна чувств, лиц, характеров – теряется. Исчезает открытие, вдохновение, тайна, ожидание чуда, преображение (у Ф. Феллини любвеобильный Казанова, в одноимённом фильме, уж слишком явно похож на напомаженного покойника). Живое – это всегда обновляющееся, преображающееся, превосходящее себя.
Пробуждение (оживление) души – духовная эволюция
Духовная эволюция происходит, когда душа трудится («Душа обязана трудиться и день и ночь…» (Н. Заболотский). Душа трудится, когда выбирает, оценивает, решает, сомневается, ошибается, исправляет ошибки, набираясь, в результате, как положительного, так и отрицательного опыта, проясняя взор, мудрея. Душа способна выбирать, когда она свободна...
Не доверяя чужому, внешнему опыту, не выстраданному, не прочувствованному, человек стремится обрести его сам. Особо тернист путь движения к Благу «от обратного». Бог не создаёт, но «попускает» (создаваемое человеком) зло, чтобы человек, на собственном опыте, понял всю его губительную, разрушительную силу, и самостоятельно, свободно выстрадал решение о «разворачивании» к добру (как, например, раскаявшийся Д. Нехлюдов в романе Л. Н. Толстого «Воскресение»). Так происходит духовное преображение человека...
Три пути к добру:
путь преподобного Сергия Радонежского – прямой, начиная с детства, без сомнений, путь к Добру (а значит, к Богу);
путь старца Оптия – путь к Добру «от обратного» (первая половина жизни – разбойник, душегуб, вторая – святой, именем которого названа Оптина пустынь);
путь «мёртвых душ» – неделание зла не в силу добродетельности, а из-за страха перед наказанием (в душе не происходит преображения, она забылась «мёртвым сном»).
Одно из испытаний на этом пути – столкновение с проблемой допустимости малого зла для предотвращения большого зла (Ф. М. Достоевский в романе «Преступление и наказание» ставит эту проблему так: можно ли убить «ничтожного человека», если это позволит спасти здоровье и жизнь многим другим людям?) Сопротивление большому злу путем осуществления меньшего зла допустимо не тогда, когда оно возможно, а когда оно необходимо, так как нет иных средств борьбы. Однако от этого меньшее зло добром не становится. Противоречие между благой целью и не благими средствами её достижения есть нравственная трагедия человека (В. В. Розанов о «попытке поправить грех грехом»: «и поправляющий грех горше поправляемого»).
Ещё одно испытание – проблема нравственного оправдания «большого зла» (см., напр. статью Т. Манна «История “Доктора Фаустуса”. Роман одного романа»). «Закаленная» малым, повседневным, «бытовым» злом, воспринимая его в качестве обыденности, нормальности, устав от него и привыкнув к нему, душа человека становится бесчувственной. В этом случае, нередко, нравственное чувство пробуждается лишь в столкновении с большим злом. На него человек не может не среагировать, оно слишком велико, очевидно, демонстративно, наступательно, агрессивно, его нельзя не заметить, ему невозможно не дать однозначной оценки. Человек будет вынужден бескомпромиссно отнестись к нему, назвав вещи своими именами (так, в романе А. Камю «Чума» внутренний мир жителей г. Оран преображается, когда к ним приходит страшная болезнь).
Большое зло, потрясая, заставляя страдать, обостряет общую восприимчивость человека, пробуждая в нём чувствительность и к злу малому; возвращая нравственное чувство, приводя в нравственное сознание. Зло может сделать человека более чувствительным к чужому горю (по принципу: «сытый голодного не поймёт»). Тем самым, оно предостерегает, служа указателем на пути к добру. Зло становится «инструментом» добра, подталкивающим-научающим человека методом «от противного» («Я – часть той силы, что призвана, чтоб делать зло, но вечно совершает благо», – произносит Люцифер в «Фаусте» И. Гёте).
Добро не может быть навязано извне, оно может рождаться лишь изнутри, повинуясь свободной воле человека. Абсолютного зла быть не может, так как не может быть абсолютной противоположности Богу, поэтому зло не является необходимым (онтологическим) элементом бытия, то есть добро может существовать и без него, и до него, и после...
«Развернувшись» к добру, человек не нуждается во зле (пока его душа опять не начнёт «мертветь»). И тогда, импульсом и ориентиром для его духовной эволюции начинает быть не движение «от обратного» (через отторжение зла), а обнаружение градаций внутри добра, и восхождение от одной его ступени к другой.Но так как человечество многолико, развивается неравномерно и разнонаправлено, то для какой-то его части, в каждый момент времени, существование зла оказывается нужным. На протяжении всей человеческой истории зло пребывает непрерывно, хотя всегда есть часть людей, для которой его присутствие не является необходимым.
Пустая душа
В живом мире нет пустоты (Бог пустоту не создаёт, «природа не терпит пустоты», даже вакуум – не пустота), пустота – синоним смерти. Куда мог выпасть человек из живой первозданной наполненности мира? Только в пустоты, «проточенные» в душе «червяками» сомнений, неверия, непослушания и бесчувствия. Конец жизни – не смерть (она – внутренний момент жизни), а пустота (пустые глаза и мысли, пустые разговоры и отношения, пустая душа). Опустошённость сердца ныне явно контрастирует с «наполненностью» головы.
Пустота стала очевидной с отделением человека от божьего мира, от природы, с утверждением новой послеэдемской реальности. Природа наполнена собой, а человек – не наполнен ни собой, ни природой, ни Богом. Человек – отделён (в том числе, и от самого себя) и не завершён; вот это автономное пространство внутри человека и оккупировано пустотой.
Пустая жизнь – это жизнь «живого трупа», недолжное бытие. Чувствуя это, тургеневский Базаров заполняет соломой пустое место в чемодане. «Все плоскости должны быть закрашены», – утверждал Э. Делакруа. Пустоты в мире уже предостаточно, не стоит её ещё приумножать. В этом смысле, «лучше ничем не заниматься, чем заниматься ничем» (Плинию Мл.). Ну, конечно, заполнять пустоту «соломой» – это не выход, а имитация. Смысл жизни – наполнить смыслом пустоту.
Ж.-П. Сартр писал, что «в душе у каждого – дыра размером с Бога», «дыра», сосущая, будящая, взыскующая, требующая, чтобы её заполнили, и ни чем попало, а любовью, творчеством, красотой, познанием Истины… Может быть, это дискомфортное чувство внутренней пустоты и не даёт человеку успокоиться, «впасть в спячку», постоянно будя-будоража его, подталкивая к поиску и действию (чего нет у животных).
Отсюда – непреходящее чувство недостаточности, неполноты, частичности (А. Маслоу: «Человек – вечно хотящее животное, никогда не достигающее удовлетворения»), рождающее стремление к «возвышению потребностей», к новым знаниям, открытиям, впечатлениям. Отсюда, чувство, что «мне мало себя одного», один я – «половинка», мне нужны друг, любимый человек, природа, Бог…
Пустота души должна быть заполнена, она – противоестественна. Пустоты нет в мире, сотворённом Богом, природой; она пребывает лишь в мире, устроенном человеком (Р. Рождественский: «Всё меньше окружающей природы, всё больше окружающей среды»; Е. Евтушенко: «Со мною вот что происходит, совсем не та ко мне приходит, мне руки на плечи кладёт, и у другой меня крадёт»). Человек – «фабрика» по продуцированию пустот. Но пустоту нельзя заполнить пустотой. Антропные и социальные пустоты разрывают первозданную наполненность, рождая зияющие засасывающие воронки, чёрные бездонно-бездыханные дыры, леденящие сквозняки. Они взыскуют, ропщут, требуют, просят, умоляют себя заполнить.
Человек – это пустота мира, которую может заполнить, только сам человек. «Черви» пустоты разъедают мир, он становится аморфным, трухлявым, сумбурным. Человек – чужд миру. Мир не приемлет пустоты = мир не приемлет человека. Вокруг и внутри – зияющие, визжащие, свищущие, всхлипывающие, стонущие пустоты. Они взыскуют, ропщут, требуют, умоляют себя заполнить, обуславливая активность человека, будя в нём творца. Надо уж если не заполнить, то хотя бы прикрыть пустоту, чтобы в неё не провалиться.
Душа как «ненужная вещь»
Вещи – внешняя, неодушевлённая, искусственная предметность («вторая кожа») продуцируемая человеком. Закон истории: вещей, от эпохи к эпохе, становится всё больше; вещи явно «размножаются» быстрее человека. Фронтальное фатальное наступление вещей, с одной стороны, всё больше овеществляет человека, но, с другой – стимулирует рост его антивещности.
Овеществляясь, человек переходит на вещное поле бытия, где надо играть по чужим (вещным) правилам, и становится в результате одной из вещей (Э. Паолоцци «Я была игрушкой богатого человека!»). Но в соревновании с вещами человек проигрывает. Человек – это некудышняя вещь. Он – не столь
Э. Паолоцци "Я была игрушкой богатого человека"
надёжен, стабилен, неприхотлив, одномерен, манипуляберен, обездушен, положителен, предсказуем и функционален. Окончательно и бесповоротно превратить человека в instrumentum vocale, в манкурта, «винтик» (Н. Тихонов: «Гвозди б делать из этих людей / Крепче б не было в мире гвоздей»), «солдата партии» не удаётся. Благодаря не столько его силе, сколько слабости. Человеческие слабости спасают человеческое в человеке, мешая ему превратиться в «полноценную» вещь.
Человек очеловечивает вещи, вещи, в ответ, овеществляют человека. Вещи – «заразны», они уподобляют человека себе, «заражая» его душу обезличенностью, нивелировкой, пассивностью, малостью, неприхотливостью. Прямо на наших глазах вещи теряют богатство, живописность, неповторимость своего облика, превращаясь в стерильные, поточные, обтекаемые плоскости. Но облик вещи можно стопроцентно программировать, придавая ей многообразные абсолютно функциональные формы. Проектировщик и дизайнер здесь почти полностью свободны (некоторые границы задаёт предназначенность вещи, мода, конкурентоспособность); внешний облик вещи – пластичен, преднамеренно задаваем. В результате дизайн среднего автомобиля – более совершенен, чем дизайн среднего человека.
Если эволюция человека (в её телесной составляющей) завершилась, сменившись деградацией, то поступательная эволюция телесности вещей активно продолжается. Эволюция вещей компенсирует, затмевает, подменяет, подминает эволюцию человека, создавая иллюзию её дальнейшего развёртывания. Если в средневековой Англии «овцы съели людей», то теперь – вещи «съели» человека. В результате мы имеем возможность лицезреть хорошие вещи – то есть сами вещи, и плохие вещи – то есть людей. Апофеозом этой смены ценностных приоритетов является конструирование нейтронной бомбы, уничтожающей «плохое» (то есть людей) и сохраняющей «хорошее» (то есть вещи).
Вещи вторгаются во внутренний мир человека. Погружаясь в отношения с вещами, душа человека овеществляется, превращается в вещь. Вещи – красивее, умнее, живее человека, вещи – красивее души. Человек научился делать вещи красивее себя и разучился делать себя красивее вещей. Вещи «выпивают» человека капля за каплей, высасывают из него себя с его собственной помощью, выцеживают из него красоту, ум, надежду, оставляя отжимки. В вещах уже «больше» и «лучше» человека, чем в самом человеке. Но вещи постепенно исчезают, растворяются в пространстве, теряя своеобычный вид, унифицируясь, превращаясь в однотипные обтекаемые «коробки» и «ящички». А вместе с вещами исчезает и человек, упрощаясь, стандартизируясь и нивелируясь, превращаяь в человековещь и вещечеловека, служащего вещебогам (вещи – «боги», многовещие – новое многобожие).
Время жизни души
Временное и вечное в душе
Знаменитая фраза Гераклита (относящаяся и к жизни души) – «всё течёт, всё меняется» – в наше время воспринимается уже не так однозначно. Как давно уже известно («майя» у индийцев, «кажущийся мир» у Платона) всё, что рождается в нашем мире, через какое-то время исчезает. Наш мир – непостоянен, неустойчив, иллюзорен. Но ведь кроме временного, в нашем мире есть ещё и вечное (Бог, истина, добро, красота и т. п.). Пусть оно «не от мира сего», пусть оно – проявление бытия в нашем мире иной высшей реальности, но ведь от нашего мира оно неотделимо. Кроме «исторического человека» есть ещё и «вечный человек», с его постоянным стремлением к счастью, любви, познанию, совершенствованию, власти.
Так что, не «всё течёт», есть и неизбывное, вневременное. И самое-то главное: это неизменное выступает важнейшей сущностной частью мира, составляя фундамент нашего бытия. Фундаментом может быть только прочное, незыблемое основание. Если бы на такое основание наш мир не опирался, он давно бы рассыпался, улетел в тартарары. Порядка (как раз и олицетворяющего устойчивость, постоянство) в нашем мире больше, чем хаоса (это касается и физических, и экономических, и социально-политических, и нравственных процессов). Именно поэтому мы и способны ориентироваться, познавать мир, выживать в нём.
Что касается нашего времени, то динамики в нём гораздо больше, чем во времена Гераклита. Это проявляется и в информационном взрыве, и в научно-технической революции, и в бурных экономических, политических процессах. «Всё течёт» сейчас гораздо сильнее, чем ранее. Кроме того, что «текло» всегда, сейчас «потекли» и те ценности, которые ранее считались незыблемыми: традиционные устои общества – семья, религия, нравственность. Душа «потекла»…
«Всё течёт» гораздо более чем всегда, но «всё меняется» ли? Происходит больше количественный, чем качественный рост. Накопление знаний и вещей превращается в дурную бесконечность, не изменяя принципиально ни образ жизни людей, ни систему ценностей ни уровень счастья, любви, добра и веры. Мы знаем больше, но понимаем меньше; обладаем большим количеством вещей, но не становимся счастливее; создаём более совершенное оружие, но не становимся защищённее; мы затрачиваем всё более колоссальные усилия, получая всё более эфемерный результат.
Временное в душе – смертное, вечное – истинно живое. Временное – это мёртвое в живом. Мёртво-временное – агрессивное, пытающееся и вечное сделать таковым. Если бессмертия нет, то жизнь существует для смерти. Если бессмертие есть, то смерть существует для жизни.
Скаженная душа:
демоническое и бесовское
Душа демона этот душа падшего ангела (аналог потемневшей части души у человека). Это душа – умирающая, но не умершая пока окончательно. Потому что демон ещё не потерял полностью память о горнем мире, где ранее пребывал. Его душа ещё живая, потому что она – мучается, страдает от своего падения, а не радуется, не равнодушна ему. Крылья души сломаны, но она ещё помнит, как они поднимали её ввысь (это демон у М. Врубеля и М. Лермонтова). А значит, и потеряно ещё не всё.
Бес – это «душа без души», выхолощенная душа, потерявшая память о былом, не знающая о своей опустошённости, и потому – не страдающая от этого. Это – «тень от Тени теней», несущая в себе злость и агрессивность, стремящаяся обездушить, сделать себе подобным всё и вся вокруг. Бес – это алчущая, рыщущая, не могущая никогда насытиться, душевная смерть.
|
|
|
