Демокрит, Эпикур – душа смертная

Отталкиваясь от Аристотеля, можно сказать, что растительно-животная составляющая души превратилась из части в целое. А если вся душа стала растительно-животной, то вся она стала смертной. Превращаясь в «служанку» телесных потребностей, душа отелеснивается, «пропитывается» телом, «растворяется» в нём, приобретает его характеристики (в частности, бренность),

Пол Бонд

теряя свою особую природу, становясь частью тела, и соответственно, умирая вместе с ним. Растительно-животная составляющая омертвляет душу в целом; омертвляясь, душа омертвляет тело, сея смерть. Сеющие смерть, пожинающие тлен…

…Мировая культура, в своих мифологических, религиозных и философских построениях, за малым исключением, отстаивает идею бессмертия души. Как мог Эпикур, вопреки всему этому (в том числе, и греческой мифологии) развёртывать идею умирания души? Как он осмелился? С чего он взял? Как пришла ему на ум эта безумная идея? Как ему хватило духу пойти против «всей» мировой культуры?

С точки зрения Эпикура (и других атомистов), душа, как и тело, состоит из атомов. Эти атомы, конечно, более невесомые, прозрачные, но суть от этого не меняется. Смерть – это разъединение, как атомов тела, так и атомов души. Конечно, можно попробовать объяснить этот постулат его служебной ролью. Эпикуру, дабы сделать греков счастливыми, необходимо было освободить их от страха смерти. Сначала, кажется, что Эпикур этот страх только усилил, доказывая, что смерть имеет абсолютный, безвозвратный характер. Человек умирает полностью, нет никакого посмертного бытия, и даже зыбкой возможности (миф об Орфее и Эвридике, о Сизифе) ещё раз появиться в Мире Живых.

Но дело в том, что Царство Аида греки представляли, преимущественно, в мрачных тонах (хотя в нём находился не только ад, но и рай; но ад, как всегда, живописался ярче; отсюда, больший страх перед адом, чем упование на рай; страх вообще сильнее потрясает человека, чем радость ожидаемого; страх, в данном случае, переживается как «сейчас», а радость – как «потом»). Греки считали, что всё самое важное и приятное происходит здесь и сейчас.

Утверждая, что душа умирает вместе с телом, Эпикур освобождал греков от страха посмертных наказаний и мучений (освобождая, одновременно, и от надежды на рай, но он-то был эфемернее ада, потеря рая «перекрывалась» избавлением от ада). Взыскивать то не с кого, умерший превратился в ничто.

Но здесь есть и оборотная сторона – ведь тогда «после нас хоть потоп» (Людовик XIY). Представление о смерти как абсолютном конце рождает идею произвола, вседозволенности и безнаказанности («что хочу, то ворочу», потому что «смерть всё спишет», «на нет и суда нет» «с мёртвого спроса нет», «есть человек, есть проблема, нет человека, нет проблемы»). Перефразируя Ф. Достоевского, можно сказать: «если смерть (как абсолютный конец) есть, значит всё дозволено»; «если смерть (как абсолютный конец) есть, значит, Бога нет».

Субординация души и тела может быть различна. Если душа начинает служить потребностям тела, то превращается в его акциденцию, функцию, начинает жить его жизнью; тем самым, обретая характерные для тела свойства, становясь материальной, конечной в пространстве-времени. Человек способен стать «душегубом» и относительно себя самого. И мифологии, и религии предостерегают, что потенциально бессмертная душа может быть загубленной человеком, потеряв свою нетленность.

В IY веке до н. э. греческая культура вступает в фазу упадка, выражением чего была материализация жизни, заземление притязаний эллинов, стремление к наслаждениям, деньгам, власти. Стала исчезать боговдохновенность, греки перестали запрокидывать головы к звёздам, вызывать на состязания богов, за их спинами исчезли крылья, небо отдалилось от них. Всё это не могло не найти выражение в материализации души. Материальная душа – это уже не душа, а тело.

Если эпикурейская идея смертности души связана с чувствованием этой культурной трансформации, деградации душевной жизни, с пониманием, что человек с материализованной душой превращается в тотальное тело, что душа исчезает как качественно иная по своей природе субстанция человеческого бытия, то тогда получившийся вывод вполне понятен и убедителен. Человек, превратившийся из единства двух субстанций (души и тела) в одну субстанцию (тело) – это уже не человек. Происходит метафизическая смерть человека. Не успев родиться, человек умер (потерю остро, именно в это время, ощутил Диоген: «Ищу человека», «Людей много, а человека нет», «Я звал людей, а не мерзавцев»)

…Линия нисхождения истории: материализация духа, превращения души в часть тела. Критерий нисхождения – нарастание смертности души. Критерий восхождения – нарастание бессмертности души. Эти две линии существуют одна после другой, и одновременно друг с другом. Материальная эпоха – душа смертная. Но в эту же эпоху живут люди, обладающие бессмертной и полусмертной душой.

Почему умирает античная эпоха (любая эпоха) – потому что античные души становятся смертными. Опять став бессмертными в начале средневековия, к его концу (инквизиция, костры, индульгенции) души становятся тленными Вывод о «смерти Бога» – это констатация смертности душ. Бог умирает в мёртвых душах («Мёртвые души» Гоголя, «Живой труп» Л. Толстого, «манкурты» Ч. Айтматова). «Культура» – это время торжества бессмертных душ. «Цивилизация» – это бесславное время смертных душ.

Две «пограничные ситуации»: первая – балансирование тела между жизнью и смертью; вторая – балансирование души между жизнью и смертью, дольним и горним, физическим и метафизическим. Иногда обе эти «ситуации» совпадают, и тогда смерть тела соединяется со смертью души.