От национальных движений к полностью сформировавшейся нации: процесс строительства наций в Европе 12 глава

Если значение языкового компонента сегодня варьируется от региона к региону, то политический компонент во всех случаях занимает центральное положение. Обе главные цели, которые находят выражение в этой области, имеют свои параллели в прошлом. С одной стороны, призыв к демократии соответствует требованию гражданских прав в программе «классических» движений. С другой стороны, жажда абсолютной независимости воспроиз­водит увлеченность идеей этнической автономии в XIX веке. В большинстве случаев, хотя и не всегда (исключение составляют Словения, Хорватия или Словакия), довоенный опыт независимой государственности решающим об­разом определяет здесь характер модели. К 1992 году политическая незави­симость была уже, разумеется, полностью вновь подтверждена на большей части Восточно-Центральной Европы; в то время как на территории бывше­го СССР все республики, ранее входившие в его состав, наконец-то стали юри­дически суверенными государствами. В этих условиях энергии движений предстояло работать уже в новых направлениях, связанных с полученной не­зависимостью, то есть в решении проблем о мерах сосуществования с вне­шними соседями, а также с внутренними меньшинствами.

И наконец, новые национальные движения выражают иную социальную программу, соответствующую условиям, для которых типична быстрая сме­на правящих классов. Лидеры этих движений стремятся к достижению весь­ма конкретной цели: обеспечить целостность социальной структуры нации, создав капиталистический класс по образцу западных государств, в котором они сами могли бы занять видное положение. Здесь аналогии с прошлым так­же поражают воображение.

Более того, кроме всего вышеперечисленного, есть и еще ряд значитель­ных сходств. В XIX веке переход к фазе В происходил в то время, когда ста­рый режим и его социальный порядок были на грани полного разложения. По мере ослабления или исчезновения традиционных связей тяга к новой коллективной идентичности заставляла людей из различных социальных сословий, а затем и приверженцев различных политических течений объе­диняться в единое национальное движение. Так же дело обстоит и сегодня: после краха коммунистического правления и плановой экономики привыч­ные связи разрушились, оставив общее чувство тревоги и незащищенности, в атмосфере которого национальная идея начинает успешно монополизиро­вать роль фактора интеграции. В условиях сильного стресса людям обычно свойственно переоценивать чувство комфорта и защищенности, которое мо­жет дать им единство с собственной национальной группой.

В свою очередь, отождествление с национальной группой предполагает, как это происходило и в предыдущем веке, создание персонифицированно­го образа нации. Славное прошлое такой персоналии должно жить в личной памяти каждого гражданина, а ее поражения — возмущать его, как неуда­чи, о которых невозможно забыть. Одно из последствий подобного олицет­ворения заключается в том, что люди начинают рассматривать свою нацию, то есть самих себя, как единый организм в более чем метафорическом смыс­ле слова. Даже если малую часть нации настигнет какая-нибудь беда, она будет ощущаться всей нацией как целым, и если какой-нибудь ветви этни­ческой группы — даже живущей далеко от своей «материнской нации» — будет грозить ассимиляция, члены персонифицированной нации смогут рас­ценивать это как ампутацию части национального тела.

Само собою понятно, что персонифицированный национальный организм, как и в XIX веке, требует себе собственного отдельного пространства. И ныне, как тогда, претензии на такое пространство основываются на обращении к двум различным критериям, отношения между которыми часто весьма на­тянуты: с одной стороны, на принципе области, характеризующейся этни­ческой однородностью своего населения как группы с общим языком и куль­турой; а с другой стороны, на понятии исторической территории с ее тради­ционными границами, в которых часто заключены и другие этнические группы со статусом меньшинства. В XIX веке второй критерий приобрел осо­бую важность для так называемых «исторических наций». Так, чехи счита­ли все земли в границах Богемии и Моравии принадлежностью своего наци­онального организма; хорваты рассматривали все три части средневековых королевских владений как свою собственность; литовцы полагали, что польско-еврейский город Вильно является их настоящей столицей. Сегодня эта модель имеет еще больший потенциал широкого распространения, по­скольку, наряду с теми нациями, которые в прошлом веке расценивались как «исторические», теперь еще появились нации, снискавшие себе соответ­ствующего рода историю до войны, когда эстонцы или латыши добились не­зависимого государства, или даже во время войны, когда словаки и хорваты обеспечили себе протекторат под нацистским покровительством. В этих ус­ловиях лидеры новых национальных движений снова склоняются к провоз­глашению государственных границ национальными границами и к тому, чтобы считать этнические меньшинства на «их» территориях аутсайдерами, которым можно отказывать в национальной идентичности, а членов груп­пы высылать за пределы страны. В Европе снова играет большую роль пси­хологическая география, так как дети в начальной школе постоянно видят перед собой официальные карты своей страны¹⁵.

ЭТНОЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ТРЕБОВАНИЯ И ПРОБЛЕМЫ ПОНИЖЕНИЯ НАЦИОНАЛЬНОГО СТАТУСА

Может возникнуть вопрос: почему этнические и языковые аргументы так ча­сто играют решающую роль в программах многих новых национальных дви-

5*—2035 жений в Центральной и Восточной Европе, тогда как западный мир пытает­ся проститься с принципом этнической принадлежности как организацион­ным принципом экономической жизни? Некоторое объяснение нам дает опыт классических национальных движений этого региона¹⁶. Когда их ак­тивисты впервые начали свою агитацию в XIX веке, члены недоминантной этнической группы не были политически образованы и не имели опыта об­щественной деятельности в гражданском обществе. В этих условиях обра­щение к политической логике гражданских или человеческих прав в подоб­ных едва ли могло быть эффективным. Для чешского либо эстонского крес­тьянина «свобода» означала отмену феодального «рэкета» и возможность беспрепятственно пользоваться землей на своей собственной ферме, то есть отнюдь не парламентский режим. Действительность общего языка и обыча­ев была гораздо более доступной для понимания, чем заумные концепции конституционной свободы. Сегодня ситуация в известном смысле аналогич­на: спустя полвека диктаторского правления уровень образованности в граж­данском обществе по-прежнему в основном недостаточен, и языковые и куль­турные апелляции вновь могут выступить в качестве замены четко выражен­ным политическим требованиям, как это можно наблюдать в бывших республиках Югославии, в Румынии, государствах Прибалтики. На прак­тике такое случается даже там, где официальная пропаганда созвучна раз­говорам о демократии и гражданских правах.

Конечно, языковые и этнические требования не везде имеют одинаковое значение. Но, например, во многих республиках бывшего Советского Союза язык господствовавшей нации часто оставался символом политического уг­нетения, каково бы ни было формальное положение основного местного языка. В XIX веке борьба национальных движений эпохи против немецко­язычной бюрократии империи Габсбургов, или российской бюрократии в царской империи, или чиновничества Оттоманской империи в основном разворачивалась вокруг языковых проблем. И сегодня диалект всякой ма­ленькой нации, сражающейся за свою независимость, автоматически рас­сматривается как язык свободы. Однако здесь на кону нечто большее, чем вопросы престижа и символики. Нежелание членов господствующей нации допустить истинное языковое равенство всегда приводило недоминантную этническую группу к определенному материальному поражению. Люди, го­ворящие на немецком и венгерском языке, во времена австро-венгерской монархии отказывались учить или использовать языки других этнических групп, проживающих на «их» территории. Затем с распадом империи и воз­никновением новых независимых государств в 1918—1919 годах многие из них внезапно обнаружили, что их статус свелся до уровня официального меньшинства. Но, как правило, они и после этого не желали смириться с преобладанием языка малых — но теперь господствующих — наций, под управлением которых им приходилось жить: чехов, румын, поляков и дру­гих. Это была взрывоопасная ситуация, последствия которой с приходом Третьего рейха в Германии стали зловещими. Сегодня происходит такой же процесс понижения национального статуса, как, в частности, статуса рус­ских, которые в отдаленных республиках становятся меньшинством в неза­висимых государствах, формирующихся благодаря национальным движе­ниям. Подобные исторические параллели между положением Volksdeut- sche¹⁷ и положением, так сказать, *Volksrussen» поразительны и внушают тревогу.

СПЕЦИФИКА ПОСТКОММУНИСТИЧЕСКОЙ КОНЪЮНКТУРЫ

Какова роль национально окрашенных социальных конфликтов в современ­ных условиях? Теоретически можно было бы предположить, что они не воз­никли бы там, где столкновения интересов способны находить непосредствен­но политическое либо социальное выражение. Но, хотя наше знание на сей счет остается весьма ограниченным, уже понятно, что некоторые такие кон­фликты нынче приобретают национальную заостренность. Случаи, когда ме­стная интеллигенция выступает против номенклатурной элиты другой эт­нической группы, которая отказывается учить местный язык (хрестоматий­ный пример в этом плане — ситуация в Прибалтике), в этом плане не самые распространенные. В действительности большинство социальных конфлик­тов, имеющих национальное значение, сегодня весьма отличаются от клас­сического положения вещей в XIX веке и свидетельствуют о колоссальном несходстве между социальными структурами Центральной и Восточной Ев­ропы в прошлом и настоящем.

Ибо текущая ситуация в регионе носит во многих отношениях уникаль­ный в европейской истории характер. Старый порядок, основанный на пла­новой экономике и власти номенклатуры, в одночасье исчез, оставив после себя политический и общественный вакуум. В этих условиях ведущее поло­жение в обществе быстро заняли новые элиты, воспитанные старым режи­мом, но ныне вставшие во главе национальных движений. Образованные слои недоминантных этнических групп в XIX веке боролись за те же цели, но каждую позицию им приходилось отвоевывать у официальных элит пра­вящей нации, и условием их успеха было принятие традиционных форм жизни, свода моральных норм и правил игры стоящих над ними классов. Напротив, в настоящее время вертикальная социальная мобильность в на­правлении высших уровней благосостояния или власти, не зависит ни от ка­ких традиционных норм, а зачастую просто оказывается результатом лич­ного или национального эгоизма. Вакуум на вершине общества создал воз­можность для очень стремительных карьерных продвижений, и сегодня складывается новый правящий класс, рекрутированный из слияния трех принципиальных потоков: начинающих политиков (некоторые из них — это бывшие диссиденты), ветеранов бюрократии (это самые опытные управля­ющие из сферы старой командной экономики) и нарождающихся предпри­нимателей (порой обладающих финансовыми ресурсами весьма сомнитель­ного происхождения). Борьба внутри этих групп и между ними за привиле­гированные позиции пока породила лишь более сильный конфликт инте­ресов в посткоммунистическом обществе; и там, где члены различных этнических групп проживают на одной территории, она вызывает сегодня основные трения специфически-национального характера.

Разрушительные последствия такой ситуации существенно усиливает дру­гое заметное отличие современного стечения обстоятельств от предыдуще­го. В XIX веке национально окрашенные конфликты интересов, как прави­ло, вызывались процессами экономического развития и социального совер­шенствования, которые сталкивали ремесленников-традиционалистов с промышленниками-модернизаторами, мелких крестьян с крупными земле­владельцами или скромных предпринимателей с большими банкирами в борьбе за соответствующий кусок пирога, неуклонно прибавляющего в раз­мерах. Однако сегодня конфликты этого рода принимают безобразно непо­мерные очертания на фоне экономической депрессии и упадка, в условиях которых пирога становится все меньше и меньше. В подобных обстоятель­ствах не приходится удивляться тому, что диапазон конфликтов в пределах самих национальных движений оказывается заметно шире, чем в прошлом. Одно из последствий этого заключается в том, что обширный спектр поли­тических позиций, представленных в программах даже подлинно «нацио­налистических» партий нашего времени, которые могут значительно раз­ниться друг с другом в целях и методах, делает все более затруднительным разговор о единой национальной программе. В то же самое время существен­но возросший уровень социальной коммуникации, обеспечиваемый совре­менными электронными средствами массовой информации, позволяет наци­оналистической агитации быстрее получать отклик у широких слоев насе­ления. Появилось больше возможностей манипулировать публикой и внедрять национальные интересы там, где их раньше не существовало. Кон­троль над средствами массовой информации в Центральной и Восточной Ев­ропе — это жизненно значимая ставка в борьбе за власть, поскольку их про­фессиональное применение сообщает необычайную власть «контролерам». Безусловно, мы уже видели, к каким последствиям это приводит.

Однако современная конъюнктура имеет еще одну отличительную черту, которая может противодействовать этим последствиям. В XIX веке нацио­нальное движение, процесс национального строительства, а также национа­лизм были характерны для каждой части Европы. Новые национальные дви­жения Центральной и Восточной Европы, наоборот, появляются на арене в такой момент, когда в западной части континента уже воплотилась в исто­рическую реальность идея европейской интеграции. Форма, которую эта ин­теграция может принять, разумеется, остается весьма спорной, поскольку конституционное будущее ЕС определяют сегодня две противоречивые тен­денции: одна к тому, чтобы Европа стала континентом для граждан безот­носительно к их этнической принадлежности, а другая крепко держит ее в тисках понятий о традиционных этнических различиях и ведет к созданию в Европе единства раздельных наций-государств. Как бы ни разрешился дан­ный конфликт, нельзя игнорировать то обстоятельство, что лидеры всех но­вых национальных движений заявляют о своем желании войти в простран­ство объединенной Европы. В этом плане мы можем говорить о двух комп­лиментарных (в субъективном смысле) процессах самоидентификации этнических групп в Центральной и Восточной Европе: национальном, осно­ванном на историческом опыте различных этнических групп региона и спо­собствующем разрастанию упомянутых выше конфликтов, и европейском, отражающем новые надежды и горизонты. Если бы мы применили свои кри­терии периодизации классических национальных движений к процессам собственно европейской интеграции, то, без сомнения, увидели бы, что вто­рая ступень фазы В была успешной в Западной Европе, в то время как ее са­мое начало едва различимо в Центральной и Восточной, то есть там, где в любом случае важно делать различия между конъюнктурными экономичес­кими декларациями о приверженности европейским идеалам и культурны­ми или политическими стремлениями к ним.

ПЕРСПЕКТИВА КАТАСТРОФЫ?

К каким же последствиям, скорее всего, приведут новые национальные дви­жения в бывших коммунистических частях континента в целом? Трагичес­кие процессы, которые происходят сегодня там, где еще вчера была Югосла­вия, делают вполне очевидными все опасности подобного стечения обстоя­тельств. Бескомпромиссный упор на этнических характеристиках нации быстро приводит к политике национализма в истинном смысле этого слова.

Стоит только дать волю такому ходу событий, как все этические и гуманис­тические призывы неизбежно будут оказываться напрасными — отнюдь не от недостатка таланта у тех, кто их произносит, а в силу того, что, едва эти новые движения приобретают массовый характер, они, как показывает опыт их предшественников, уже не поддаются ни разумной аргументации, ни дав­лению со стороны политических сил (которое может даже спровоцировать их более радикальные проявления). А потому насколько же они угрожают не только интеграции, но и стабильности в Европе?

Всем известно, что наиболее разрушительным последствием классических национальных движений этого региона была их роль как катализаторов пер­вой мировой войны. Сегодня критики «нового национализма» в Централь­ной и Восточной Европе предупреждают нас об опасностях повторения та­кого рокового последствия. Однако они забывают о том, что к войне в пер­вую очередь привела националистическая политика великих держав, тогда как конфликты между малыми государствами и их националистически на­строенными политиками были не более чем лучиной, использованной вели­кими державами. Современный «этнонационализм» — это явление, харак­терное главным образом для малых этнических групп или наций, которые не обладают значительным весом на международной арене. Конфликты, ко­торым он дает начало, действительно являются факторами нестабильности в регионе, но они не угрожают миру в Европе таким же образом, как это было на рубеже веков, — во всяком случае, они не станут угрожать ему до тех пор, пока какая-нибудь из великих держав не попытается обратить их в выгоду для себя. В настоящее время такая перспектива кажется весьма отдаленной, поскольку все основные европейские государства, за исключением России, сегодня объединены в Европейском Сообществе. Тем не менее было бы нера­зумно полностью сбрасывать со счетов возможность того, что определенные заинтересованные партии или политики ведущих западных государств за­хотят использовать некоторые новые национальные движения для расши­рения зоны собственного влияния. Немецкие инициативы в Словении и Хор­ватии кое-кем истолковываются именно в таком свете¹⁸. Есть, конечно, и другая проблема, нависшая сегодня над регионом, которая напоминает ско­рее о периоде между двумя мировыми войнами, чем о прошлом веке. Речь идет о положении меньшинств в пределах посткоммунистических госу­дарств. Эти меньшинства делятся на два типа. Первый включает в себя эт­нические группы, проживающие в относительно компактных областях го­сударства, в котором преобладает другая нация; эти группы в то же время принадлежат к нации, находящейся по ту сторону границы: например, ма­дьяры в Словакии или Трансильвании, сербы в Хорватии, поляки в Мора­вии, русские в Эстонии, албанцы в Косово. Этническое население второго типа рассредоточено внутри государства, которое не является государством этой нации, как, в частности, словаки или немцы в Венгрии, румыны в Сер­бии, турки в Македонии и цыгане повсюду. В любом случае движения мень­шинств могут возникать в той же форме, что и движения национальные, но их решающее отличие заключается в том, что они даже не смеют надеяться на достижение независимого национального государства. Наивысшей целью этих движений может быть политическая автономия или пересмотр границ. Но и подобные цели, при случае, разумеется, могут иметь более взрывоопас­ный характер, чем задачи новых собственно национальных движений.

В заключение вполне можно поставить следующий вопрос: исходя из сво­их знаний о классических национальных движениях в Европе XIX столе­тия, что мы вправе считать изменяющимся, а что неизменным в динамике новых движений? Главной предпосылкой всех национальных движений — и вчера, и сегодня — является глубокий кризис старых порядков, сопровож­дающийся упадком системы всех его норм, а также ценностей и чувств, ко­торые поддерживали его. В случае с нынешними движениями этот кризис сочетался с экономической депрессией и угрозой широкого распространения социальной разрухи, которые все больше усугубляли бедственное состояние общества. Но в обе эпохи третьим, решающим элементом этой ситуации был низкий уровень политической культуры и опыта широких масс населения. Стечение этих трех обстоятельств — кризиса общества и государства, эко­номического спада и политической неискушенности — отличает современ­ную конъюнктуру, при которой их последствия усугубляются колоссальным повышением плотности и скорости общественных связей. Как только гос­подствующий порядок — абсолютизм или коммунизм — подвергается неко­торой либерализации, социальные или политические движения против него становятся неизбежными. Для их перехода в национальные необходимо на­личие еще двух факторов: если этнической группе чего-то реально недоста­ет для полнокровной национальной жизни и если имеются существенные трения, которые в условиях неравномерного развития этносов могут выра­жаться как национальный конфликт. Когда такие национальные движения приобретают массовый характер, идет ли речь о прошлом веке или о нынеш­нем, их уже не способны остановить ни властный запрет, ни применение силы. Самое большее, что сегодня возможно сделать, — это, вероятно, на­править их по псевдоевропейскому пути, воспитывая гражданское сознание в школах и через средства массовой информации, и посредством официаль­ных мер обеспечить разумный этнический баланс в общественной занятос­ти. Вот только ограниченность подобных мер чересчур очевидна. Единствен­ным поистине эффективным избавлением от опасностей нынешней ситуации является, увы, самое утопическое: разрешение экономического кризиса в ре­гионе и приход эры нового процветания.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. См. мои работы: М. Hroch. Social Conditions of National Revival in Europe. A Comparative Analysis of the Social Composition of Patriotic Groups among the Smaller European Nations. Cambridge, 1985; M. Hroch. Narodni Hnuti v Evrope 19. Stoleti. Prague, 1986.

2. Собственно термин «национализм» в научных дискуссиях стал употребляться довольно поздно, вероятно, не раньше выхода в свет исследований американского историка Карлтона Хейеса, и прежде всего его произведения «Историческая эволюция современного национализ­ма». См.: С. Hayes. Historical Evolution of Modern Nationalism. N. Y., 1931. Этот термин до­вольно редко использовался в Европе межвоенного периода, как это явствует из обзорного труда А. Кемилайнена «Национализм. Проблемы слова, концепции и классификации». См.: A. Kemi- lainen. Nationalism. Problems concerning the Word, the Concept and the Classification. Jyvaskla, 1964. Первым авторитетным европейским ученым, открывшим это понятие для системного анализа, был Е. Лемберг. См.: Е. Lemberg. Der Nationalisms. 2 vols. Hamburg, 1964.

3. Таким образом, если мы сравним сферы действия национальных движений в Западной и Восточной Европе в XIX веке, то количество древних культур окажется приблизительно рав­ным. Но это соотношение изменится, если мы посмотрим, сколько автономных средневеко­вых культур были интегрированы или уничтожены в каждом из двух регионов. Поскольку на Западе только некоторые такие культуры сохранились и легли в основу последующих нацио­нальных движений, а другие — нижненемецкая, арабская, провансальская и прочие — не сыг­рали подобного рода роли. Западные монархии в основном демонстрировали гораздо больше способностей к поглощению «негосударственных» культур и обществ, чем империи Габсбур­гов, Романовых или Оттоманская.

4. В строгом смысле этого слова (лат.). — Прим. пер.

5. Некоторые национальные движения очень рано ставили своей целью независимость; к их числу относятся национальные движения норвежцев, греков или сербов. Но гораздо боль­ше было таких, которые пришли к этой цели значительно позже, причем в чрезвычайных об­стоятельствах первой мировой войны, — среди них можно назвать чешское, финское, эстонс­кое, латвийское и литовское движения, — в то время как иные (словенское или белорусское) не сформулировали ее и тогда. Каталонцы являют собою живой пример того, каким образом даже мощное национальное движение может обойтись без постановки такого требования, как обретение своей независимой государственности.

6. См.: Ernst Gellner. Nation and Nationalism. Oxford, 1983, passim. [Имеется русский пере­вод: Геллнер Э. Нации и национализм / Пер. с англ. Т. В. Бердиковой, М. К. Тюнькиной; ред. и послесл. И. И. Крупника. М.: Прогресс, 1991. — Прим. ред.].

7. См. работу: Karl Deutsch. Nationalism and Social Communication. Cambridge, Mass., 1953. Другие ученые также подчеркивали значение социальной коммуникации для понимания на­ционального чувства, при этом не следуя взглядам или терминологии Дойча. См., например: Benedict Anderson. Imagined Communities. Reflections on the Origins and Spread of Nationalism. L., 1983 (2nd enlarged ed 1991). [Имеется русский перевод: Андерсон Б. Воображаемые сооб­щества. Размышления об истоках и распространении национализма / Пер. с англ. В. Никола­ева; вступ. статья С. Баньковской. М.: Канон-пресс-Ц, Кучково поле, 2001. — Прим. ред.].

8. Отто Баэур был первым, кто уловил связь между процессом строительства нации и об­щей капиталистической трансформацией общества. См.: Otto Bauer. Die Nationalitatenfrage und die Sozialdemohratie. Vienna 1907.

9. В западной литературе этот эпизод не становился предметом анализа. См.: J. Tomaszewski. Zdziejow Polesia 1921 — 1939. Warsaw, 1963. P. 25, 32 ff.

10. Впервые я указал на роль этого национально окрашенного конфликта в своей книге: М. Hroch. Die Vorkampfer der nationalen Bewegungen bei den kleinen Volkern Europas. Prague, 1968. Более подробный дальнейший анализ проблемы безработных интеллектуалов см. в кни­ге: А. D. Smith. The Ethnic Revival in the Modern World. Cambridge, 1981.

11. Недостаток в исследованиях случаев этой проблемы объясняет то, почему Эрик Дж. Хоб- сбаум не мог проанализировать социальную структуру фазы С в своей последней работе. См.: Eric J. Hobsbawm. Nation and Nationalism 1789 -1945. Cambridge, 1990. [Имеется русский пе­ревод: Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 года / Пер. с англ. А. А. Васильева. Спб.: Алетейя, 1998. — Прим. ред.]

12. Некоторые частные результаты опубликованы в моей работе: М. Hroch. Das Burgertum in den Nationalen Bewegungen des 19. Jahrhundert — ein europaischer Vergleich 11 Btirgertum in 19. Jahrhundert / Ed. J. Kocka. Vol. 3. Munich, 1988. P. 345 ff.

13. Типичный пример такой поверхностной реакции см.: W. Kolarz. Myths and Realities in Eastern Europe. L., 1946.

14. Die burgerliche Belletristik als Vermittlerin des biirgerlichen Geschichtsbewusstsein: deu- tsches und tschechiches Geschichtsbild im Vergleich. Bielefeld, ZIF, 1987.

15. О психологической географии как факторе национальной идентичности см.: F. Barnes. Us and Them: The Psychology of Ethnonationalism. N. Y., 1987. P. 10 ff.

16. Национальные движения «Востока» и «Запада» значительно менее сопоставимы, чем в период до 1918 года. Западные национальные движения (например, каталонское, баскское, валлийское, бретонское или шотландское) по-прежнему в основном находятся на фазе С, или даже на фазе В, которая началась у них еще в XIX веке, в то время как большинство восточ­ных движений (например, чешское, эстонское, литовское или польское) добились националь­ной независимости после первой мировой войны, а другие (например, белорусское или укра­инское) теперь возвращаются к прерванной фазе В либо (как словацкое или хорватское) фа­зе С.

17. Этнических немцев {нем.). — Прим. пер.

18. Хрох имеет в виду сепаратное — без проведения предварительных консультаций со сво­ими европейскими союзниками — признание 23 декабря 1991 года правительством Коля — Ген­шера независимости Словении и Хорватии, которое, по мнению многих исследователей, стало одним из мощных катализаторов югославской трагедии, подстегнувших вооруженную развяз-

ЭРНЕСТ ГЕЛЛНЕР

⇐ Предыдущая78910111213141516Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: