Подходы к исследованию национализма 3 глава

Второе решение состояло в выделении коллективной сущности общества. В первую очередь это был принципиальный аргумент политических элит, стоящих и перед интеллектуальной проблемой (как придать государствен­ному действию законный статус?), и перед политической (как апеллировать к социальным группам с тем, чтобы обрести поддержку для своей полити­ки?). Часто и «культура», как утверждает Геллнер, между делом и чисто слу­чайно, тоже достигала в современном обществе высокой стандартизации, пронизывая разные социальные группы. Теперь на развитие чувства иден­тичности уже могли работать аргументы национализма, вытеснив соци­альные критерии (особенно связанные с привилегиями), используемые в кор­поративном обществе.

Либерализму, первой серьезной политической доктрине современности, было нелегко ужиться с понятием об интересах коллектива или сообщества, которым надлежит быть политически признанными³¹. Однако со своей сто­роны и многие группы не могли примириться с абстрактным, рациональным характером либерализма, особенно если под формальными правами полити­ческого участия скрывалось реальное, социально структурированное нера­венство. Такие группы, возможно, привлек бы либерализм, способный сде­лать культурную идентичность своей политической программой. Кроме того, в новых условиях стало и возможным, и необходимым развивать политичес­кие языки и движения, которые были бы целенаправленно обращены к ши­рокому ряду групп, занимающих определенную территорию, а это национа­лизму было по силам. Логически два понятия нации — как объединения граждан и как культурного сообщества — противоречат друг другу. На прак­тике же национализм — это такая ловкая идеология, которая пытается эти идеи соединить³².

8—2035

В силу своей ловкости, а также политической нейтральности культурной идентичности, к которой апеллирует национализм (это значит, что она го­дится для самого многообразного политического применения), национализм принимал головокружительное разнообразие форм. Чтобы от этого очень общего исходного пункта перейти к изучению отдельных националистичес­ких движений, нам потребуется типология, а также несколько понятий, ко­торые помогут нам сосредоточить внимание на разных функциях, осуществ­ляемых националистической политикой. Наметив их, я затем попытаюсь показать, как эти очень общие идеи можно использовать для того, чтобы про­никать в самую суть частных случаев национализма. Я буду основываться на примерах из империи Габсбургов, а также проведу некоторые сравнения между ней и Османской империей.

Во-первых, мы должны связать тезисы о государстве как объединении граждан или как политическом выражении сообщества с развитием поли­тических движений. В мире, где политическая легитимность прежде никогда не основывалась на национальности, такие движения с самого начала были оппозиционными. Только на более позднем этапе правительства, сформиро­ванные националистической оппозицией либо взявшие на вооружение идеи таких оппозиций, сами делали националистические аргументы основой сво­их претензий на законный статус.

Во-вторых, я делаю различия между следующими случаями: 1) когда на­ция, выступать от имени которой намерена оппозиция, понимается как об­разующая всего лишь часть территории данного государства; 2) когда нация совпадает с этой территорией и 3) когда она выходит за пределы территории государства. Из этого различения вытекают три основные политические стра­тегии: сепарация, реформа и унификация. Данная типология предполагает дальнейшие усложнения, которые я рассматриваю в своей книге, но не имею возможности привести здесь.

В-третьих, я выделяю три различные функции, ради которых могут ис­пользоваться националистические идеи. Это функции координации, мобили­зации и легитимации. Под координацией я имею в виду использование на­ционалистических идей для внедрения в ряде элит понятия об общих инте­ресах, ибо иначе эти элиты преследуют несколько иной интерес в своем противостоянии государству. Под мобилизацией я понимаю применение на­ционалистических идей для обеспечения поддержки политическому движе­нию среди тех широких слоев, которые прежде были выключены из поли­тического процесса. Под легитимацией подразумевается использование на­ционалистических идей для оправдания целей политического движения как перед лицом государства, которому оно оппонирует, так и для влиятельных внешних сил, например, иностранных государств и их общественного мнения.

Очертив эти рамки, я хотел бы теперь выдвинуть ряд гипотез о развитии национализма в империи Габсбургов и в Османской империи³³.

В империи Габсбургов особое значение имели внутренние функции коор­динации и мобилизации и идеология национализма была высоко развита. В Османской империи гораздо большую роль играла внешняя функция ле­гитимации. Разработка националистической аргументации здесь в основном шла с заимствованием из-за рубежа (в том числе из империи Габсбургов) и в большинстве случаев, по сравнению с империей Габсбургов, имела доволь­но сырую и рудиментарную форму. Однако националистические оппозиции к Османской империи в Европе конца XIX века были куда более успешны­ми, чем оппозиции к империи Габсбургов, — если за основу сравнения брать такой принципиальный критерий, как достижение национального самооп­ределения. Я считаю, что предложенная мной структура позволяет прово­дить сравнительный анализ разнообразных возможных случаев, равно как и давать объяснения выявленным различиям.

Ввиду недостатка места мы не можем вдаваться в детальное описание. Раз­решите мне просто сделать несколько коротких утверждений. Первое: необ­ходимо отличать националистические движения доминирующих культур­ных групп, таких, как венгры и греки, от движений подчиненных групп, таких, как румыны и сербы. Для данных сравнений особенно полезно то, что румыны и сербы жили в обеих империях.

В случае с Габсбургами важно то, что это было феодальное государство, в котором местная власть принадлежала привилегированным группам. Это обеспечило венграм институциональную базу, на которой смогло развиться национальное оппозиционное движение. Процесс политической модерниза­ции, особенно реформы Иосифа, различным образом угрожал положению венгров — это и официальная германская политика в области языка, и рас­ширение центральной бюрократической власти, и попытки уменьшить роль привилегий в таких сферах, как землевладение или вероисповедание.

В таких обстоятельствах некоторые венгерские аристократы могли рас­ценивать себя не столько как привилегированных пособников династии, сколько как лидеров нации, которой сверху угрожает государство, контро­лируемое немцами, при помощи своей церкви и образовательных и земель­ных реформ также (хотя и непреднамеренно) провоцирующее беспорядки в среде подчиненных групп славян и румын.

Я бы обратил ваше внимание на тот очень нерешительный путь, которым развивалась эта национальная реакция³⁴. Резкого движения к оппозиции не было; было лишь огромное нежелание примириться с последствиями наци­онального аргумента, которые включали бы в себя разоблачение несправед­ливого распределения привилегий внутри венгерской нации (начиная с ко­ординации знати и мелких дворян, интеллигенции, и кончая мобилизацией мадьярских крестьян); но события 1848 года качественно изменили и сде­лали радикальным поворот к националистической оппозиции. Однако имен­но этот поворот, в свою очередь, породил националистические движения в среде подчиненных групп. Эти группы, не обладавшие такой сложной струк­турой элит, как у венгров, в большинстве своем состояли из участников дви­жений крестьян под руководством церкви и интеллигенции. Мобилизация играла здесь более важную роль, чем координация. Хотя эти группы апел­лировали и к посторонним (можно вспомнить, например, как Кошут стал любимцем американских и западноевропейских либералов и радикалов пос­ле 1849 года), большого значения данный факт не имел. По правде сказать, самое существенное вторжение извне произошло в 1849 году, — это были русские, и они защищали старые династические порядки.

Всякое детальное исследование, очевидно, должно будет пролить свет и на существо религиозных различий, и на модели землепользования, и на чер­ты крестьянства, и на меры, осуществляемые монархами Габсбургами, ког­да они столкнулись с национальными оппозициями, которые, в свою очередь, конфликтовали между собой, и еще на многое другое. Не следует ждать, что такую возможность обеспечит теория — она только очертит рамки, в кото­рых подобное рассмотрение станет возможным. Но я полагаю, что те рамки, которые очертил я, уже позволяют сделать это¹*⁵.

В случае с Османской империей мы не имеем дела с феодальной структу­рой, при которой местные аристократии, как правило, осуществляли власть под весьма нестрогим центральным надзором. Вместо таковой здесь была наследственная бюрократия, которая, впрочем, предоставляла автономию греческой православной церкви. К XIX веку эта наследственная бюрокра­тия на своих европейских территориях пришла в состояние такого прогрес­сирующего упадка, что, например, не могла содержать своих солдат. Поли­тическая оппозиция развилась там, где государственный авторитет был наи­более слаб, в частности на Греческом полуострове.

Такая оппозиция имела куда менее сложную структуру, чем в империи Габсбургов, черпала опору в греческих православных священниках и мест­ной знати (торговцах, землевладельцах), часто вынужденная брать на себя больше власти ввиду падения авторитета Османов. Здесь речь практически не шла о конфликте национальностей (хотя было и несколько случаев об­щинной резни в городах с достаточно большими турецкими поселениями), поскольку в большинстве регионов не существовало такого вполне четкого соотношения между языком и привилегиями, которое можно было обнару­жить в частях империи Габсбургов.

Местные движения за независимость — в отсутствие господствующей эли­ты, без какой-либо программы социальных реформ, способной обеспечить общественную поддержку, опирающиеся скорее на церковные институты, чем на какие-либо преимущества, которые сами по себе имеют этнические параметры, — такие движения едва ли могли дать начало национализму. Начало ему дала роль, сыгранная чужеземными властными силами, - - осо­бенно царским правительством с провозглашенной им миссией славянских народов и западным общественным мнением, то есть энтузиазмом британ­цев, французов и других западных людей, симпатизирующих «греческой» борьбе за независимость. По разным причинам эти силы с большей готовно­стью поддерживали некоторые освободительные движения, вместо того что­бы восстановить османский авторитет или взять прямой контроль над ситу­ацией в свои руки. Националистическая аргументация обеспечивала подоб­ной политике легитимный характер.

Как следствие, национализм в двух империях проявлялся очень по-раз­ному. Даже если мы имеем дело с одной и той же «нацией», например ру­мынами, то и здесь обнаруживаются колоссальные расхождения. Османские румыны не выступали против особой и привилегированной культурной груп­пы, они лишь сформировали крайне ограниченное движение за автономию, возглавляемое местными правителями (господарями). Иностранная интер­венция сыграла решающую роль в возникновении румынского государства и даже вынудила тех, кто находился у власти, принять многие идеи с Запа­да (например, в том, что касается еврейской эмансипации). Однако прави­телем здесь мог утвердиться только «импортированный» Гогенцоллерн; и конституция имела довольно мало сходства с традиционными реалиями ме­стной политики. Со своей стороны румынское националистическое движе­ние в империи Габсбургов, протестующее против венгерского господства, возглавляемое духовенством и светскими интеллектуалами, выступающее с программой реформы и автономии, было гораздо более впечатляющим оп­позиционным движением. Однако это еще объясняется тем, что ему проти­востояло куда более могущественное государство, имевшее значительно бо­лее сильную международную поддержку, чем Османская империя.

Из этих соображений я хотел бы сделать два главных вывода.

Во-первых, в империи Габсбургов развитие националистической оппози­ции было обусловлено именно процессом политической модернизации. Эта националистическая оппозиция смогла вобрать в себя идеи, выработанные извне (например, идеи Гердера о венграх как нации, находящейся под угро­зой и снизу, и сверху), но имеющие для ее ситуации некий особый смысл, способные объединить вокруг себя разнообразные элиты и снискать себе под­держку масс. В Османской империи стимулом к подъему в различных реги­онах движений за автономию явился, напротив, процесс политического упад­ка. И только благодаря тому, что националистические идеи уже были раз­виты где-то еще, эти движения смогли использовать такие аргументы, которые никогда не выполняли каких-либо важных внутренних функций в их собственных рамках.

Во-вторых, это наводит меня на мысль, что для развития подлинных и сильных националистических движений модернизация государства имеет решающее значение. Без такой государственной модернизации национализм останется просто риторикой, которая дает людям весьма слабое понимание того, что представляет собой истинный характер движения. И опираться он будет на предшествующее развитие националистических идей в других об­ществах.

Полагаю, что та концептуальная схема, которую я наметил для примене­ния к сравнительному анализу националистических движений, наилучшим образом обеспечивает и выработку общего понимания национализма.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ Резюме

Я выражу его простым набором коротких тезисов.

1. Национализм следует рассматривать как нечто специфически современ­ное. Подходы к национализму, в сути которых не заложена какая-либо теория современности, не способны вскрыть эту ключевую черту нацио­нализма.

2. Национализм нуждается в ясном определении.

3. Это определение должно охватывать три типа предметов: доктрины, по­литику и чувства.

4. У политики есть особые преимущества для того, чтобы быть в центре вни­мания.

5. Если центром внимания является националистическая политика, то тео­рия современности должна быть сосредоточена на вопросах политической модернизации.

6. Основная черта политической модернизации есть развитие суверенного государства со своими границами, как части системы конкурирующих государств. Это, в свою очередь, является частью более широкой тенден­ции движения к таким обществам, в которых главные функции (полити­ческие, экономические, культурные) концентрируются в специальных институтах.

7. Лучше всего понимать националистическую политику как изначально один из видов оппозиционной реакции на политическую модернизацию. Чтобы охарактеризовать эту реакцию, необходимо выделить разные стра­тегии националистической оппозиции (сепарация, реформа, унификация) и различные функции националистических идей внутри этих оппозиций (координация, мобилизация, легитимация).

8. Такая структура позволяет сравнивать и противопоставлять различные виды национализма. В подобных сравнениях выявляется, что, чем силь­нее развит процесс политической модернизации, тем сильнее развита на­ционалистическая оппозиция.

Итоговые замечания

В центре нашего внимания были конец XVIII и XIX век и развитие первых националистических движений. К началу XX века национальная идея, бе­зусловно, стала нормой. Поэтому теперь стало гораздо труднее строить тео­рии о национализме. Когда сложилось современное, территориальное и не­зависимое государство, то среди его населения появилась всеобщая тенден­ция к тому, чтобы относить или не относить себя к этому государству в национальном плане. К тому времени, когда нации-государства выделились на большей части Европы — хотя не только благодаря силе своих национа­листических движений, но в той же мере благодаря проигранным войнам и внешним интервенциям, — уже всякий мог пользоваться языком национа­лизма. Опираясь на сравнения империй Османов и Габсбургов, я утверждал, что язык национализма, вообще говоря, может служить и интересам такого политического движения, которое ни в каком ином отношении не является поистине национальным. В нашем мире, где почти каждый человек в том или ином смысле националист, более важным, чем наличие теории о нацио­нализме, становится умение отличать друг от друга его разные виды.

Когда более десяти лет назад я публиковал свою книгу о национализме, то полагал, что на большей части мира он как подлинная политика (а не ри­торика, используемая всеми национальными правительствами) сходит на нет.

Я и сегодня готов это повторить. Но я все же попытался определить ис­ключения из этой тенденции. К ним я первым делом отнес Восточную Евро­пу. Должен признать, что я не был пророком, когда писал следующее:

«В мире до сих пор есть такие области, где все еще сохраняется ситуация, послужившая началом для национализма. В Восточной Европе, но только не в СССР, а в других странах, можно наблюдать отдельные политические сообщества, стремящиеся занять националистические позиции, хотя степень политического контроля и потребность в использовании иных идеологичес­ких обоснований, чем националистические, этому далеко не благоприятству­ет»³⁶.

Я пытаюсь выяснить, полезен ли намеченный мною подход для понима­ния современных европейских тенденций³⁷. В России не сложилось совре­менное государство как специализированный и суверенный институт. Вме­сто этого здесь произошел непосредственный скачок от тяжеловесного царс­кого режима к еще даже более могущественному коммунистическому государству. Институты гражданского общества — рынок, добровольные организации, свободные церкви — пресекались в зародыше. Что же до Цен­тральной Европы, то все достижения, которые здесь имелись, подверглись деградации с введением после 1945 года коммунистического правления.

Вероятно, можно утверждать, что неспособность к модернизации посред­ством функциональной специализации ставит известный предел возможно­стям и политического и экономического развития. Из-за таких пределов в конечном счете случаются кризисы и реформы. Многие из этих реформ — особенно в политической сфере, в том числе направленные на то, чтобы по­высить ответственность политиков, — представляют собой не что иное, как запоздалую попытку модернизации. Однако реформа привела к политичес­кому краху. На смену рухнувшему порядку слаборазвитое гражданское об­щество должно построить хоть какие-то из связей, возможных между эли­тами (коммунистами-реформистами, бывшими диссидентами, церковными лидерами, техническими и экономическими специалистами и так далее) и широкими слоями населения. Этническая идентичность, особенно в тех го­сударствах, где коммунистическое правление сопряжено с преобладанием одной из культурных групп (русских, сербов), есть очевидный и доступный способ установления таких связей. Он может вести как к конфликтам, так и к сотрудничеству (в действительности реализуются одновременно два вари­анта, пока общество импровизирует с новыми коллективными формами дей­ствия). Однако не стоит забывать, что, кроме тех линий развития конфлик­тов, которые строятся на основе этнической идентичности, существуют и многие другие.

Сегодня этот процесс протекает в совершенно иной ситуации, чем в XIX веке, когда националистические движения происходили в династических многонациональных государствах. Теперь у нас индустриальные общества, массовая грамотность, современные способы коммуникации и прочее. Тем не менее я считаю, что здесь есть и некоторые базовые структурные анало­гии. Способ анализа, выработанный для постижения империй Османов и Габ­сбургов, может иметь определенное приложение и к закату советской им­перии.

Против чего бы я решительно возражал, так это против идеи, согласно ко­торой Восточная и Центральная Европа «возвращаются» к вековым нацио­нальным идентичностям и конфликтам («первоначальный» подход). Кроме того, хотя национальность в некоторых случаях, несомненно, используется как орудие отдельных элит (например, сербского коммунистического руко­водства). необходимо найти более глубокое объяснение тому, в силу чего дан­ный инструмент оказывается доступным в первую очередь. Пусть сугубо предположительно, но я бы сказал, что намеченная мною структура может также использоваться и для анализа современных случаев.

Разумеется, судить о том, насколько полезны предложенные мною идеи и насколько существенны и состоятельны частные выводы, которые я полу­чил, применив эти идеи к конкретным случаям, — будут другие.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Elie Kedourie. Nationalism. L., 1960. Jacob L. Talmon. The Myth of the Nation and the Vision of Revolution. L., 1981.

2. См., например, Carlton Hayes. The Historical Evolution of Nationalism, N. Y., 1931.

3. См., например, Hugh Seton-Watmn. Nations and States: An Enquiry into the Origins of Nations and the Politics of Nationalism. L., 1977.

4. Это близко, хотя и нетождественно, «доктрине ядра», развиваемой Энтони Смитом в: A. Smith. Theories of Nationalism. L., 1971. P. 21. Дальнейшую разработку этой темы см. в: John Breuilly. Nationalism and the State, Manchester, 1985. P. 3-18.

5. Kedoune. Nationalism. P. 9.

6. Cm. Breuilly. Nationalism and the State. Introduction, ch. 1.

7. Anthony D. Smith. The Ethnic Origins of Nations, Oxford, 1986. Дальнейшую разработку вопроса применительно к новой истории см. также в его недавней книге.4. Smith. National Identity. Harmondsworth, 1991.

8. Smith. Ethnic Origins. P. 32.

9. Ernest Gellner. Nations and Nationalism. Oxford, 1983.

10. О различии между «историческими» и «неисторическими» нациями, которое составля­ло в Европе девятнадцатого века одни из элементов политического «здравомыслия», см., на­пример, Roman Rosdolsky. Friedrich Engels und das Problem der «Geschichtslosen Volker» // Archiv fiir Sozialgeschichte. Vol. 4, 1964. P. 87—282, и Charles C. Herod. The Nation in the

8*—2035

History of Marxian Thought: The Concept of Nations with History and Nations without History. The Hague, 1976.

11. Smith. National Identitiy.

12. Смит оказал нам блестящую услугу, собрав большое количество таких утверждений из античной и средневековой истории. Историки средневековья часто делают свод таких сужде­ний, которые, по-видимому, дали начало бесконечным спорам по поводу наличия или отсут­ствия национализма в ту эпоху. См., например, Otto Dann (ed.). Nationalisms in vorindustri- eller Zeit. Munich, 1986.

13. Breuilly. Nationalism and the State. Ch. 1.

14. Ernest Gellner. Plough, Sword and Book: The Structure of Human History. L., 1988.

15. Более подробно я отстаиваю эту позицию в: Breuilly. Nationalism and the State. Ch. 3.

16. Cm. Anthony D. Smith. Theories of Nationalism. L., 1971, и введение в: Breuilly. Nationa­lism and the State.

17. Я был склонен не принимать в расчет психологические аспекты. Однако, мое внимание привлекла очень тщательная и последовательная аргументация, в которой задействуются по­нятия из психологии: это William Bloom. Personal Identity, National Identity and International Relations. Cambridge, 1990. Я признателен профессору Лембергу за то, что он рекомендовал мне эту книгу.

18. Аргумент такого типа лежал, например, в основе первого теоретического подхода Гел- лнера к национализму: Ernest Gellner. Thought and Change. L., 1964. P. 147—78.

19. Наиболее ясно и исчерпывающе это отражено у Геллнера в «Плуге, Мече и Книге».

20. Есть большое количество критической литературы по функциональному объяснению. Очень полезной для краткого знакомства с некоторыми проблемами этого рода мне показа­лась работа: Steve Rigby. Marxism and History: A Critical Introduction. Manchester, 1987. P. 84—91.

21. Чтобы получить некоторое понятие о том, как национальное, особенно как образ поли­тической истории в повествовании, стало фигурировать у таких историков в трактовке не­мецкого прошлого, а также формирования политической культуры, см. Georg Iggers. Deutsche Geschichtswissenschaft. Eine Kritik der traditionellen Geschichtsauffassung von Herder bis zur Gegenwart. Munich, 1971; Thomas Nipperdey. Deutsche Geschichte 1866—1918. Vol. 1: Arbeits- welt und Burgergeist. Munich, 1990, со стр. 633; Bernd Faulenbach. Ideologie des deutschen We- ges: Die deutsche Geschichte in der Historiographie zwischen Kaiserreich und Nationalsozialismus. Munich, 1980.

22. Эта критика повествования основана на рационалистических, «модернистских» ценно­стях, — я не ставлю под сомнение данный тип исторического подхода с модной сегодня пост­модернистской точки зрения. Также я бы хотел подчеркнуть, что не имею ничего против «те­леологического» подхода в истории, однако при четком условии, что телеологически ставятся только вопросы (то есть как ранняя стадия процесса повлияла на более позднюю?), а не дают­ся ответы.

23. Я развивал этот аргумент в русле критики в: John Breuilly. Nation and Nationalism in Modern German History // The Historical Journal. Vol. 33, № 3, 1990. P. 659—675; а в более позитивном контексте — в: John Breuilly. Introduction: The National Idea in Modern German History // The State of Germany: The National Idea in the Making, Unmaking and Remaking of a Modern Nation-State / Ed. John Breuilly. L., 1992. P. 1 — 28.

24. О том, что общая социальная теория должна оставлять место чуству случайности, не­предвиденности, см. Anthony Giddens. The Nation-State and Violence. Cambridge, 1985, особен­но p. 31—34. О некоторых проблемах того, как учесть это чувство случайности в повествова­нии, особенно применительно к германским революциям 1848 г., см. Thomas Nipperdey. Kritik oder Objectivitat? Zur Beurteilung der Revolution von 1848 // Gesellschaft, Kultur und Theorie: Gesammelte Aufsatze zur neueren Geschichte. Gottingen, 1976. P. 259—278.

25. Как и многие другие, я впервые познакомился со скрупулезным сравнительным подхо­дом Хроха по книге Miroslav Hroch. Vorkampfer der nationalen Bewegungen bei den Kleinen Volkern Europas. Prague, 1968. К несчастью для англоязычных читателей английская версия (Social Preconditions of National Revivial in Europe: A Comparative Analysis of the social Com­position of Patriotic Groups among the Smaller European Nations. Cambridge, 1985) представ­ляет исследование в сильно сжатом и сокращенном виде.

26. Benedict Anderson. Imagined Communities. Reflections on the Origin and Spread of Natio­nalism. L., 1983. Я сделал подробный критический обзор этой книги наряду с книгой Геллне­ра «Нации и национализм» в: John Breuilly. Reflections on Nationalism // Philosophy of Social Sciences. Vol. 15, 1985. P. 65-75.

27. Gellner. Plough, Sword and Book.

28. См. об этом особом случае в: Timothy Blanning. The Origins of the French Revolutionary Wars. L., 1986. О значении границ во французских событиях см.: P. Sahllns. Boundaries: The Making of France and Spain in the Pyrenees. Berkeley, 1989. О Германии см.: Alexander Demandt (ed.). Deutschlands Grenzen in der Geschichte. Munich, 1990. Более теоретический взгляд на переход от «фортов» к «границам» см. Giddens. The Nation-State and Violence. P. 49 53.

29. Подробно я развиваю этот аргумент в: Breuilly. Nationalism and the State. Ch. 16.

30. См. сборник статей Otto Dann.John Dinwiddy (eds.). Nationalism in the Age of the French Revolution. L.; Ronceverte, 1988.

31. Убедительную критику либерализма с этой точки зрения можно найти в Michael Sandel. Liberalism and the Limits of Justice. Cambridge, 1982.

32. Эти вопросы освещаются в заключении к: Breuilly. Nationalism and the State.

33. Здесь я в особенности опираюсь на положения главы 3 в: Breuilly. Nationalism and the State.

34. Istvdn Deak. The Lawful Revolution: Louis Kossuth and the Hungarians, 1848 1849. N. Y., 1979.

35. См. статью Андраша Вари в: Eva Schmidt Hartmann (ed.). Formen des nationalen Bewuflt- seins im Lichte zeitgenossischer Nationalismustheorien. Munich, 1994, в котором он отстаивает ту же основу для выработки понятий, которую я очертил, и добавляет сюда кое-что связанное с социальным составом различных типов национализма, чтобы лучше понять мадьярский, или венгерский, национализм. Я бы не стал возражать против этого, и Вари, несомненно, исполь­зует свои добавочные понятия плодотворно. Оставлю за собой только право на методологичес­кое замечание: инструмент общего анализа имеет выраженные преимущества перед умноже­нием понятий в рамках теоретического подхода. Мы просто перестаем жонглировать слиш­ком большим количеством шариков. Поскольку в моем подходе фокусом является политика, я полагаю, что лучше ограничить используемые понятия аспектами политического действия.

36. Breuilly. Nationalism and the State. P. 382.

37. Некоторые из этих идей я развивал в переработанном издании J. Breuilly. Nationalism and the State. Manchester, 1993, особенно в заново написанной главе 17 — «Nationalism in Contemporary East-Central Europe».

ЭНТОНИ Д. СМИТ

НАЦИОНАЛИЗМ И ИСТОРИКИ

История национализма — это в такой же степени история тех, кто о нем по­вествует, как и история собственно националистической идеологии и дви­жения. Именно потому, что национализм демонстрирует такое многообра­зие форм и кажется столь ускользающим от нашего понимания, он бывает доступен нам только в этих различных формах или скорее в формах, в кото­рых его представили нам его адвокаты и критики. Вот почему национализм так часто рассматривают как «историческое движение» par excellence¹. Дело не только в том, что он возник в определенный период европейской истории и проявляется в особых исторических ситуациях. Национализм представ­ляет собой явление глубоко «историческое» по самому своему характеру: мир в его свете видится как плод взаимодействия различных сообществ, каждо­му из которых свойственны уникальные черты и своя собственная история и каждое из которых есть результат своих собственных истоков и своего осо­бого пути развития.

⇐ Предыдущая11121314151617181920Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: