Владимир Ежов, 39 лет, глава удалённой лаборатории при Международном Институте Внеземных Культур, женат.

Вязкую тишину вмиг прервал звонкий сигнал, в такт которому резво подпрыгивала телефонная трубка, выбивающая мелкую дробь по страдальческой пластмассовой подставке. Профессор, доселе деловито разглядывающий одну за одной пробирки с причудливой голубоватой массой внутри, отвлёкся от своего занятия, подковылял неспешно, потряхивая еще влажными руками и поднял трубку, тем самым прервав назойливый звук.

– Слушаю! Да, понял. Угу. Что, простите? Да, завтра же выезжаю. Всего доброго, - помехи в трубке заглушились так же, как и милый, славненький голос секретарши, слегка отдающий английским акцентом, что делало его еще более необычным и неподдающимся каким-либо возражениям. Лицо профессора вмиг засияло, а морщинистые щеки разгладились в предательской улыбке, норовящей разоблачить привычно серьезную гримасу человека, без конца перебирающего пробирки с причудливым голубоватым веществом внутри.

Несколько лет назад он уже участвовал в написании серии научных статей про физические и химические свойства синего вещества, удерживаемого неизвестным силовым полем редчайшей «Полной пустышки», найденной в Хармонтской Зоне Посещения. Признаться, это были лучшие его дни, лишенные вечной тоскливой суеты и в добавок разбавленные приятными знакомствами и возможностью задать вопросы, которые раньше просто некому было задать. Бывает такое иногда, странное чувство, ощущение полной беспомощности и отчужденности, словно все вокруг разговаривают на чужом тебе языке. Теперь его, профессора Владимира Федоровича, снова приглашают в Хармонт на несколько дней, но для чего - пока не ясно.

Наконец-то рутинная работа в задрипанной лаборатории сменится хоть чем-то значимым. И как же, не смотря на попытки отрицания этой мысли, все-таки радовала мысль, что выдающемуся уму, великому физику, понадобилась его помощь. В Хармонте. Мысленная картинка томной Припяти сама собой улетучивалась, словно Владимфедрыч уже уезжал, посматривая на город в зеркале заднего вида, но вопреки всей радости, достигшей своего пика, вспомнилось лицо Ольги, супругушки его. Одно счастье стремительно сменяло другое, но накладываясь друг на друга они превращались во взрывоопасную смесь.

После этого телефонного звонка, раздавшегося у профессора почти под конец рабочего дня, Владимир Федорович каждую божью минуту пытался придумать, что же будет говорить жене. И уже перед самыми глазами представало ее заплаканное лицо, ее гнев вперемешку с беспомощностью. Ее упреки по поводу его бестолковой работы. Ее пылкие утверждения, что «жизнь твоя здесь, в семье». А он как всегда подойдет к ней и нелепо обнимет, пытаясь утихомирить стремление супруги ударить его своей слабой ладонью. Ведь это все, что останется делать ей ради малейшего шанса остановить мужа.

По дороге домой Владимир Федорович неоднократно прокручивал в голове слова, прозвучавшие сквозь помехи в старой телефонной трубке. Хотел, чтобы супруга поняла, что все это для него значит и поэтому пытался найти полагающую формулировку. Выстроить слова и эмоции так, чтобы все его переживание и тревога по этому поводу передались ей в правильной кондиции.

Но когда профессор таки зашел в свою квартирку, снял обувь, поставив ее в выдвижную тумбу, скинув пальто, поставив блестящий портфельчик на стул в прихожей и услышав ласковое «Кто это там пришел?», донесшееся из глубины коридора, он напрочь потерял всю нить своих мыслей, с трудом формировавшуюся в течение всего долгого пути с работы домой, поэтому ему предстояло импровизировать. Жена его, Оля, была в зале, гладила вещи пыхтящим и шипящим утюгом. Но стоило ей зацепиться за неуверенный взгляд мужа, как лицо ее сразу же сменилось маской тревоги и ожидания объяснений. Она требовательно уставилась на Володю. А в ответ на это Владимир тут же понял, что забыл про самое главное — надеть на лицо улыбку. Но теперь улыбаться было поздно.

- Ну прости, вызывают меня, по делу нашему, понимаешь? - все цедил Владимир Федорович, на ходу подбирая слова, все время норовившие ускользнуть из под бурного потока мыслей. А Оля встала у доски гладильной, расправила подстилку, переставила зачем-то утюг с места на место и гордо выпрямилась, хоть и гордиться то нечем было. - Это всего лишь на пару дней. Давай не будем ссориться из-за таких мелочей, ну? Ну что ж ты не понимаешь то... Прости. Ну не могу я. Шанс это мой, понимаешь?

Удушливое молчание нависло в комнате, Владимир не знал, что сделать, чтобы успокоить ее. "Все ты бегаешь от нас, специально ты все! Всегда так." Она не разбирала, что говорит. Вспоминала разом все обиды, пыталась хоть как-то удержать его. И было совершенно естественным то, что она сейчас унижала супруга любыми ругательствами, обидами, пороками его, ибо казалось, что он не уедет, не оставит ее, Ольку, в таком состоянии. Но думала она так каждый раз. Думала, что именно этот раз последний, что именно сегодня, прямо сейчас вот она все выскажет. Но эмоции утихали раньше, не оставляя ей никакого шанса.

- Да ей богу, ну хочешь я Альку с собой возьму, а? Развеется хоть, там климат хороший. Что она все дома сидит-то?

- Делай что хочешь, - Ольга махнула рукой, сняла влажное полотенце с плеча и принялась разглаживать его. Успокоилась...

- Ну же... Поговори со мной. - Владимир медленно подошел к ней, обняв за талию, потом поцеловал ее в лоб, погладил волосы ее густые, каштановые, заправил свисающую челочку за ушко, а потом отошел и ждал. Не знал, сколько ждал. Слышал только гулкое, сухое тиканье настенных часов, отдающееся гулкими ударами по его голове.

- Если это для тебя так важно, то едь... Едь, не волнуйся, - Оля покружила взглядом по комнате, затем открыла шифонер. - Я тебе вещи соберу. За Альку не переживай, пусть все таки дома остается.

- Хорошо, - Владимир последний раз бросил взгляд на Олю и удалился в коридоре. Послышалось шарканье обувью. - Я на площадку, сообрази пока поесть, простенького чего. - послышалось уже из прихожей. Следом хлопнула дверь.

На площадке было холодно. Владимфедрыч достал из кармана брюк смятую пачку сигарет и закурил. "Сам себе же клялся, сам с собой же спорил на глупость всякую, что курить брошу. К черту все, сигаретой больше, сигаретой меньше. Плевать."

Что могло понадобиться известному физику от него, Ежова, сейчас, спустя несколько лет с последней командировки в Хармонт? Что мог знать Владимфедрыч, чего не знает Валентин Пильман? Хармонтская Зона Посещения уже давным давно разработана, все, что можно было вынести из нее - сто раз вынесли, перевынесли и перепродали, все образцы, которые можно было взять - взяли. Сегодня Зона Ежову казалась уже давно исчерпавшей себя темой. Если бы появилось нечто новое - в мире сразу же поднялся бы шум, лай и корреспонденты на каждом приличном телеканале и на каждой волне. Нет, не понимал Владимир, что все это могло значить. Может ошибка? Хотя если бы он работал в пекарне, или в булочной на хрещатике, то, пожалуй, так бы и оказалось. Но он, Владимфедрыч, один из тысячи физиков, на счету которых нет ни одного значимого открытия, заявления, изобретения. Теоретик и не более. «К черту все это, все равно завтра узнаю.»

Владимир потушил бычок о деревянное перило и бросил его в опустошенную консервную банку возле форточки, которая служила общей пепельницей на переходной. Окурок пролетел, потрескивая и роняя красные искры, после чего бесшумно шлепнулся в общую кучку. Из-за двери уже струился аромат жаровни, а следом - лука. Владимир вошел в квартиру и сбросил тапочки. С кухни лился одурманивающий запах предстоящего ужина, а Олька все металась по кухне из стороны в сторону, что-то доставала, перекладывала, нарезала, а следом за ней поспевали подолы ее халата и фартука, не успевая предугадать очередной ее резкий поворот. На сковороде во всю пошкваркивала картошка, булькая в растительном масле, которым Олька не жалея одарила блюдо. Владимир прошелся по коридору, шлепая босыми ногами по прохладному полу, зашел на кухню и, зябко потерев плечи, присел на табурет за столом у стены, прикрытой старым календарем. Свет вечернего солнца ласково лился в окно, вылавливая клубки ароматного пара, из-за чего на стенке тени выдавали всяческие загогулины, поднимающиеся к потолку. Это все навевало на Владимира дикие воспоминания о детстве, когда он так же само, придя еще смазливым мальчонкой домой, садился на кухне возле мамы, которая, размиловавшисьи не ругая за песок в одежке, готовила сыну картошку под ярким солнечным светом из окна. Почему-то приятные воспоминания всегда ассоциируются с солнечной погодой, даже если на самом деле это происходило под пасмурным небом. Но объяснить это было сложной задачей. Кто знает, может быть это как-то связано с космосом? Или же с первобытными инстинктами, когда люди танцевали от счастья, узрев впервые выкатившееся за месяц солнце из-за пелены грузных туч. Владимир хмыкнул про себя, а на стол уже приземлился кусок хлеба, поверх тонко нарезанная селедка, а сверху все это великолепие замыкалось еще одним куском хлеба. Картошка же расшумелась на всю, со сковородки во всю стреляли горячие капли масла. Отмахавшись, Ольга прикрыла разбушевавшееся действо чугунной крышкой, тем самым приглушив уже приевшийся шум. Подумав, Владимир спросил:

- Что там Алька?

- Гулять пошла сразу после школы, даже не поела.

- Понятно. Не допоздна хоть? - спросил Владимир одновременно втягивая носом запах.

- Да черт же ее знает. Повзрослела она.

- Да...

Следом на стол уже летела порция поджаренной картошки, да такая, что аж с краев сыпалось. Простеньким такой ужин уже не назовешь. А Олька села напротив, сложив перед собой руки в замке, и глядела на хрумчащего мужа. Дивно глядела, зазывающе как-то. Владимир даже мысленно раздосадовался от того, что не может прочитать ее взгляда... Солнце уже падало за дома и квартира погрузилась в приятный, голубоватый сумеречный свет.

Владимир глянул на старую фотографию в рамочке на стене, вызывая тем самым море воспоминаний и ассоциаций с зафиксированным фотомеханическим методом моментом. В голове невольно проскользнула мысль, такая значимая, но неотвратимо нагнетающая странную тоску. "Да... Повзрослела".

 

***

Самолет приземлился рано утром и Владимир, успев как положено отоспаться в обнимку с соседом, поймал такси и направился к Институту при Хармонтской Зоне. За окном мимо проносились типичные для провинциального городка двухэтажные домишки, фигуристые фонарные столбы, почтовые ящички и пышные кроны деревьев, стройно раскинувшихся вдоль проспектов. Солнце уже одарило узенькие улочки города мягким светом, а газоны в ответ окрасились в ярко-зеленый, будто стараясь уподобиться светлому настроению иностранного гостя. Таксист - ничем не примечательный господин с реденькой бородкой, захлебывался в потоке рассказов и небылиц, видимо утомившись со скуки смертной и поэтому довольный хоть какому-нибудь собеседнику.

- Знаете, сэр, город ведь меняется, а?! Вон какой мегаполис отгрохали то! Поживешь так вот, наверное, да и совсем забудешь о Зоне. Вы ведь приезжий, сэр? Вот то-то. А на окраинах вот время остановилось. Ни черта не меняется и даже не поймешь ведь, к добру это, или к худу. Вроде бы здорово же, окунуться вот так вот в родную атмосферу - домишки там родные, улочки да скверики. Запах знакомый втянуть всей грудью. Но как глянешь на те дома заколоченные, дрожь пробирает, ей богу. Да и черт с ними, с мертвяками, привыкнуть можно. Но когда в потемках свет в окнах загорается и начинают они перекликиваться друг с другом... Ох, жуть же. Бежать, бежать, да и только. Нет там ни черта родного. Только воспоминания...

Под меланхоличные сказы доехали незаметно. Ровненькие асфальтированные дороги сменились колдобинами, небоскребы - брошенными коттеджами, а толпы жизнерадостного люда - парочкой непримечательных бродяг, сиротливо снующих по переулкам.

- Приехали, сэр! - фраза таксиста дополнилась очередной колдобиной - видимо самой значительной, напоследок мол, - после чего машина остановилась.

Владимир отсыпал водителю кровных, мысленно поблагодарив его за то, что не дал заскучать в пути и помахал ручкой быстро развернувшемуся и умчавшемуся Рено, взметнувшему в след за собой клубки придорожной пыли. Теперь Владимир остался один на один с пригородской тишиной и только в одном, заветном многоэтажном здании, теплилась жизнь.

В Институте его радужно встретил доцент мистера Пильмана, коренастый русский паренёк. Рассказал, что изменилось с последнего визита Владимира. Рассказывал много. И про артефакты, и про аномалии. Рассказывал про то, что артефактов в Зоне почти не осталось, разве что где-то в горах, но туда никто не ходит. Или просто ходят тихо. За все это время вполне могли образоваться второстепенные каналы сбыта, скрытые от чиновничьих глаз. А в Институте все уже бросили попытки познать причины Посещения и вплотную занялись реализацией проекта, который позволит свозить в Зону и уничтожать в ней тонны отходов.

- Мило, - прокомментировал Владимир Федорович, улыбнувшись. Доцент же криво усмехнулся уголком рта, глянув на Владимира поверх круглых очков, мол, благое дело же делаем, какие тут ухмылки.

В таком темпе и прошел почти весь день. Валентин пришел к вечеру, любезно встретил новоприбывшего гостя, обменялся с ним парой тройкой слов, после чего уже посветил гостя в свои планы.

- Но зачем вам в Зону? - недоумевающе спросил Владимир.

- Не в Зону, а к Зоне. Мы даже за колючку не зайдем. - отвечал Валентин, глядя на собеседника поверх своих темных очков. - Я хочу, чтобы вы поучаствовали в испытании нашего нового экспериментального образца робота-добытчика, который позволит исследовать недоступные человеку части Зоны.

В подтверждение его слов, по нажатию кнопки на миниатюрном пульте, из коридора вышел, именно вышел, а не выехал, робот. Двуногая конструкция со множеством индикаторов и датчиков подошла вплотную к беседующим людям, уткнувшись им в ноги, после чего, покачнувшись, поковыляла дальше.

- Конечно он еще не совершенен, но полевые испытания позволят составить более точное направление в его модернизации! - вдохновленно произнес Валентин.

Владимир поинтересовался о том, что неужели для этого он летел сюда через полмира, на что Валентин, приспустив очки, глянул загадочно, прищурившись, сказал «Нет». Но, мол, все подробности позже.

- А почему накануне праздников? - спросил Владимир, после чего осознал всю глупость этого вопроса.

- Это совпадение, - Валентин увлекся осмотром дистанционного модуля управления, но потом, призадумавшись, добавил. - Это же подумать только. Сколько денег люди тратят на эти праздники. Это ведь сколько голодающих можно было бы накормить...

- И напоить.

- Еще бы.

Владимира Фёдоровича переполнял бурный поток мыслей, странных и не очень. Он никак не ожидал, что придется идти пусть и не в Зону, но к ней. Да и звучит это странно и страшно. К ней. Будто она так и ждет его, распластавшись в грязи отвоеванной ею территории и раскрыв мнимую клыкастую пасть. Хотя так оно и было. Однако все сомнения как-то разом улетучивались, стоило только послушать доктора. Он сказал, что вылазка будет вечером, чтобы не мозолить глаза сталкерам. Но так же сказал, что с ними пойдет один наемный сталкер, в качестве проводника. И тогда на душе у Владимира стало совсем легко. Можно расслабиться. В добавок он успел позвонить жене с институтского телефона, узнать, что Алька получила тройку, что Олька по этому поводу очень расстроена и что наш папа должен быть осторожен.

– Умница, – призадумавшись, ответил Владимир в трубку.

– Что? – послышался искажённый голос Оли.

– Да нет, ничего. Ничего.

 

***

Владимир стоял на лестничном переходе между восьмым и девятым этажами, подпирая тщательно вычищенную кафельную стенку. Он уже облачился в новехонькую спецовку, отдаленно напоминающую космический скафандр, отливающий синевой в свете единственной лампы, забранной в нехитром абажуре. С плеч и до груди тянулось небольшое уплотнение, призванное защищать оператора от повреждений самых незамысловатых порождений Зон, встречающихся в основном на их окраинах. Шею же огибало блестящее металлическое кольцо, плотно и герметично стыкующееся со шлемом с прозрачным забралом. Но сейчас шлем почивал на подоконнике, дожидаясь своего звездного часа, а Владимир все поглядывал на настенные часы, недавно отбившие восемь часов вечера. Костюм приятно заскрипел новизной, когда его хозяин повернулся боком к окну и уселся на край подоконника. За ним в свете еще синеватого небосклона хорошо проглядывались очертания завода и прилегающих к нему жилых построек. Точнее уже не жилых... А уже поближе сюда находилась институтская площадка, приятно контрастирующая с округой желтоватым свечением одиноких уличных фонарей. Владимир на мгновение закрыл глаза, и мгновение, словно ввязнув в некую густую субстанцию, растянулось. Перед глазами ясно очертился силуэт хорошо освещенного завода и приятный летний вечер, стелющийся реденькими белесыми облаками поверх кауперов и высоченных труб. Шоссе не было побитым временем и хорошо просматривались благодаря стройным рядам исправных фонарей автобусы, гудящие и издыхающие сизым дымом, везущие с завода в родной город, к семьям, уставших работяг. А вокруг, в разномастных жилых домах, доселе не заколоченных и не разграбленных, загорались все новые и новые огоньки, облачая в уютный свет резвые силуэты женщин в цветных передниках, норовящих успеть приготовить горячее к приходу любимого мужа. И сразу вспомнились его, Владимировы, детские вечера, когда отец приходил домой и, нехитро переодевшись в широкие трусы и майку, заглядывал к нему поздороваться, после чего, ухая и ахая, долго скребся в душе под шум горячей воды. А потом Володя тихонько, прошлепав босыми ногами по прохладному полу, заглядывал к отцу в большую комнату, посмотреть, не чистит ли тот картошку для жарки, чтобы порадовать всех нечастым блюдом... Некоторые работяги возвращались с работы пешком, благо идти тут минут пятнадцать от силы. А по дороге обсуждали прошедший день с друзьями и просто знакомыми из соседнего цеха. Так и шли толпой, домой, виляя пестрящими оранжевыми касками на фоне темных, серых тел.

- Не отвлекаю? - послышался за спиной ровный, аккуратненький такой, правильный голосок. Пильман стоял напротив, облаченный в точно такую же спецовку, из-за чего Владимиру казалось, что смотрит сейчас в зеркало. Он не сразу заметил отсутствие темных очков на лице доктора, которые уже по обычаю стали неотъемлемым и обязательным элементом образа доктора, лауреата нобелевской премии, хорошо знакомого телезрителям. Здесь же, в Хармонте, доктор после значительного перерыва обосновался решительно надолго, уже успев приесться глазам жителей родного городишки. И вопреки аккуратно проработанному стилю, всегда ассоциирующемуся со скрывающими эмоции строгими темными очками, сейчас Пильман выглядел вызывающе. Под мертвенно-серыми, уставшими глазами сгрудились потемневшие мешки, что никак не вязалось со всегда позитивной манерой речи, намекающей на бодрый лад и отличное состояние говорящего. И теперь стало понятно назначение тех самых темных очков, за которыми, в противоположность тренированной улыбке, скрывалась самая что ни на есть правда.

Владимир не сразу оторвался от нескрываемого изучения новоявленного собеседника, но одумавшись, все таки ответил:

- Нет-нет, вот вас как раз ожидал.

- Вот и хорошо, - глаза доктора, словно скрываемые живой белесой дымкой, съехали куда-то вправо, уставившись мимо Владимира и застыли. При этом он исправно жевал жвачку, обдавая человека запахом морозной мяты. Потом зачем-то повторил. - Вот и хорошо...

Владимир проводил взглядом торопливых лаборантов в мешковатых халатах, очумелых и удивленных, таскающих в руках какие-то тары с пробирками, в которых клубилось уже знакомое синее вещество, и ящики, наспех сколоченные и недвусмысленно обозначенные знаками радиационной опасности.

- Ну что ж, пойдем же. И не забудьте шлем, - кинул наконец Пильман, ринувшись вниз по ступенькам. Свой шлем доктор все это время держал в руке.

Владимир не до конца осознавал, для чего они облачились в эти костюмы. Он исправно изучал научные доклады и грех было не знать о самой простой закономерности, гласящей, что никакая опасная шешура из Зон не вылетит за их пределы, даже если там будет бесчинствовать ураган. Но все элементарно объяснялось простейшими мерами безопасности, ведь никаких гарантий соблюдения законов Зона не выдает. И здесь, в Институте, как видно даже самые коренные его работники эти самые правила беспрекословно соблюдают. Жизнь ведь дороже... Будешь вот так вот прогуливаться свежим осенним утром возле заграждения, насвистывая себе под нос какой-то веселый мотивчик, так и прилетит к тебе в морду комок жгучего пуха. И после такого это уж точно теперь будет именно морда...

Разобравшись с внутренним недопониманием и осознав причинно-следственные основания, на почве которых даже в такие поверхностные рейды люди обязаны облачаться в костюмы высшей защиты, Владимир потопал вниз, следом за светилом мировой науки...

 

***

Стемнело окончательно. Работающий на Институт сталкер помимо набитого рюкзака пер большую сумку с разобранным в ней роботом. Лицо у него было невозмутимое, взгляд равнодушный и холодный. Шел он уверенной, широкой походкой то и дело вертя грузной головой из стороны в сторону. Вокруг раскинулась болотистая местность, а из мутных луж то и дело торчали сухие ветки. На твердых участках в землю были вбиты колышки с красными тканевыми повязками, служившими вешками. Доктор же семенил следом, спотыкаясь и на ходу рассказывая Владимиру о общих его теориях и формулах, особенно ему интересных, которые он вывел за все последнее время. Например о том, что «Пустышка» - это что-то вроде использованного контейнера пришельцев, потому и бестолковая. Или же пояснял, как скормить гравианомалии тонну отходов таким образом, чтобы от них и следа не осталось. Владимир же слушал, внимал, впитывал информацию, поддакивал, иногда возражал, но вслед получал убедительные разъяснения. А сталкер периодично цыцкал, призывая «туристов» к тишине, чтобы в очередной раз вслушаться в темноту, то ли для безопасности, то ли нарочно показывая, мол, вот как у нас тут все серьезно. Так они и дошли до колючей проволоки, покорно растянувшейся в нескольких сотнях метрах от высокого здания Института, сейчас хорошо освещенного и величаво возвышающегося за спинами путников на фоне звездного неба. Сталкеру не составило труда организовать проход, достаточно небольшой, для робота. Где-то двадцать минут ушло у него на то, чтобы разбить скромный лагерь и достать из сумки конструкцию. Эстафета перешла доктору. Он в два счета собрал машину, состоящую из двух сплошных монолитных ног, проверил датчики, пристально осмотрел, постукал по корпусу, после чего довольно щелкнул пальцами: «Белиссимо!»

Владимиру Федоровичу все время казалось, что доктор фальшивит, что он что-то скрывает. Словно хочет сказать, но откладывает, сглаживая нотки неуверенности иногда бессмысленными словами. Робот ожил, зашагал по неровной земле, мигая индикаторами и выводя разную информацию мелким шрифтом на табло. Владимир несколько раз успел поразиться тому, как причудливая конструкция умудряется держать равновесие.

- Это еще что! - ответил на немой вопрос доктор. Он рассказал, что его оснастили некими органами чувств, последними разработками, и что это первый шаг к эпохе, когда роботы станут умными друзьями человечества. Владимир только скептически хмыкнул, хотя робот действительно поковылял за колючку, по низинам и возвышенностям, пока не исчез из виду. Доктор же держал в руках пульт с экранчиком, на котором, как выяснилось, выводилась информация о местности, координаты и данные об искривлении пространства.

- Вы, возможно, спросите, для чего нам нужны замеры сил гравитации. - доктор озабоченно всматривался в экранчик своего прибора, на ходу формулируя свои мысли. - Ведь отклонения гравиконцентратов уже давным-давно изучены всеми, кому не лень.

Доктор выдерживал небольшие паузы между воодушевляющими заверениями и всяко улыбался, заметив произведенный эффект. На улице давно стемнело, округа погрузилась в равномерное стрекотание сверчков. Лагерь был разбит: столик, пара раскладных стульчиков, палатки и костер, который приятно потрескивал, заставляя забыть, что всего в сотне метров от лагеря Зона. Сталкер же, выполнив свои обязанности, удалился от лагеря, где, закутавшись в спальный мешок, заснул в обнимку с рюкзаком. Владимир знал таких людей. Это не было каким-то психологическим расстройством личности, коим всегда пытаются напихать одиночек. Дело совсем в другом: благодаря одиночеству и молчанию у этих людей намного больше времени на то, чтобы думать. Ведь самое интересное происходит именно в голове. Ты можешь днями на пролет думать о своей жизни, о мироздании, даже не задумываясь о всей той суете, которой забивают себе голову обыватели. Обыватели не думают и поэтому при виде смерти ни о чем не сожалеют. Как поговаривал какой-то известный философ - умеющий довольствоваться одиночеством либо псих, либо Бог...

- Так вот, - продолжил Валентин. - В последние годы я почти независимо от Института изучал свою новую теорию. Верите, я настолько привык об этом думать, что уже просто не могу вернуться в обычный ритм жизни. Мысли везде. Во сне, во время еды, по дороге, повсюду. Это как вирус. Но сейчас не об этом. До этого времени я разработал множество теорий, которые даже были признаны миром, - он величаво вознес указательный палец к небу. - Но мир ведь не думает, а я думаю, - теперь профессор постукал пальцем по виску. - Мне нужно больше, чем слова. И я понимал, что все мои концепции - пустышки. Они не несли в себе никакого логического подтекста. Я это понял через долгое время, ведь со временем взгляд притупляется и становятся видны изъяны. Мы всегда видели Посещение как проявление чего-то плохого. Даже тот же пикник на обочине. Мы в конце концов представили себе пришельцев свиньями. Меня это в корне не устраивало и я пошел дальше.,- доктор отвинтил крышку термоса и налил себе в стаканчик горячего кофе. - Угощайтесь. Так на чем я остановился? Ах да, свиньи. Пару месяцев назад мы отправили примитивное устройство в горы. Это было измерительное устройство на базе аппарата, родственного луноходу. И мы ловили сигнал. Понимаете, Владимир Федорович, в те горы никогда никто не ходил. Вернее может и ходил, но обратного пути не находил. Мы и не надеялись, что зонд даст нам прояснение на эту ситуацию. А зря, - Пильман хлебнул кофе, глянул на спящего вдали от костра сталкера и продолжил. - Зонд наш на время пропал. Около недели мы не получали никаких цифр. Думали, что в аномалию машинка наша втопталась. Но нет, через время потерянные за неделю данные вернулись, словно их что-то задерживало. И с тех пор мы получали данные с задержкой. Данные, которые мы получили, хоть и в жутко примитивной форме, нас поразили. Сила гравитации в тех участках превышала норму в сотни раз. Это я конечно утрирую. Сначала списали все на сбой. Но потом я начал пытаться связать задержки сигналов с этими данными. Прошло уже столько времени, но я так ничего и не понял. И снова у меня только теория, подкрепленная лишь моими фантастическими домыслами.

- Но ведь все сначала строится на домыслах, - поддержал доктора Владимфедрыч.

- Согласен. Но вот уже несколько десятков лет кроме домыслов у нас ничего нет. Но тем не менее я с вами поделюсь своими соображениями. Понимаете, я уже стер тонкую грань между увлеченностью и помешательством и поэтому все меньше людей в моем скромном окружении готовы меня выслушать... Так вот. Что если рассматривать Посещение как акт помощи? Вы спросите про ловушки, а я вам отвечу: нет хороших и плохих вещей. Все зависит от вашего взгляда. Инопланетяне развивались независимо от нас, своим ходом. Они подарили нам эти аномалии не для того, чтобы убивать, а для того, чтобы мы поняли, что такое гравитация и то, насколько безграничны ее возможности. Они показали нам, что материя может исчезать без следа, что навсегда перечеркнуло множество укоренившихся законов физики. Моя новая теория называется «Туннель Трансцендентности». Они дали нам пять Зон, в которых есть решение всех наших проблем. Они попытались дать нам познать тайны мироздания, но, похоже, не знали, насколько мы глупы.

Владимир только кивал, говорить было нечего. Надо было уложить всю эту информацию в голове и только потом анализировать.

- В каждой из пяти Зон есть своя особенность, отличающая ее от других. То, что мы нашли в горах - не самая большая аномалия, искажающая пространство. Я бы сказал, что она очень слабая. Зонд пропадал всего на неделю, если быть точнее, то на шесть дней, четырнадцать часов, две минуты и... - доктор сверился с записями в блокноте. - Тридцать шесть секунд. Но даже это не главное. Владимир Федорович, я ведь позвал вас не за тем, чтобы все это рассказать. И даже не для испытания этого робота. Дело в том, что мы нашли Шестую Зону, - Валентин произнес последние слова как-то затянуто. - Но пока она не проявила себя полностью. Сила гравитации там настолько сильна, что попросту не поддается никакому разумному объяснению. Это место находится в Украине, на вашей, Владимир, родине. Точно определить невозможно, все спутники, проходящие над этой Зоной пропадают. И все сводится к одному. Здесь, в горах, похожая ситуация, ровно как и в Англии, Монголии и России. В Зонах пространство и время искажаются настолько, что мы не можем ничего предпринять, чтобы сие опознать и проанализировать. Но я знаю точно: это дары, сброшенные нам с далеких звезд. Я не знаю, когда Шестая Зона проявит себя, но знаю, что это рано или поздно случится. Из-за искажения пространства она будто бы задержалась на три десятка лет где-то на орбите, как в закупоренном горлышке старой бутылке. И я хочу, чтобы вы, Владимир Федорович, были первым, кто возьмется за ее изучение.

- Это очень неожиданно, но… Неужели вы уверены, что появится ещё одна Зона?

- Я не могу быть уверенным. Я мало чему верю. Я просто констатирую факты и пытаюсь к ним подготовиться, – Валентин с украдкой смотрел на собеседника, после чего решил немного сменить тему для разрядки обстановки. - Знаете, чем Зона от остального мира то отличается? - словно с подвохом спросил Валентин, заранее прокручивая в голове свой же ответ на этот вопрос. Владимир же неуверенно помотал головой, ибо наверняка его суждения окажутся ошибочными в споре с ним.

- Тем, что само понятие жизни тут в корне меняется, - твердил профессор, - там, за кордоном, нет жизни после смерти. А здесь вон некоторые с умершими разговаривают, да руки им пожимают, рассказывают, мол, живые они.

- Смещение во времени, - добавил Владимир.

- Именно. И вспомнить хотя бы муляжи, которые неприкаянно блуждают по округе Зон. Ведь жизнь к ним вернулась. Их жизнь, не чужая ведь, - профессор видно увлекся, ибо руки его проняла еле заметная дрожь. - Возвращаются они к родным своим, к близким, к друзьям, дабы потолковать с ними. Только их обветшалое тело им в тягость, - профессор достал мятый клочок бумаги, карандаш и судорожно принялся объяснять свою теорию, а Владимир Федорович внимательно его слушал и понимал. Пильман начертил на бумаге одну очень длинную линию и одну короткую, под первой.

- Длинный отрезок - это лишь условное обозначение бесконечности. А короткая, вот она, совсем маленькая - это человеческая жизнь. По сути своей люди просто физически никогда не смогли бы понять суть вечности, им просто не хватило бы времени. Но Зона - это что-то вроде уменьшенной черной дыры с мягкой сингулярностью, которой не под силу все здесь уничтожить, но которая способна влиять на пространственно-временной континуум. И образовалась она у нас на Земле в следствии всем нам известного происшествия, - профессор глянул поверх очков на своего собеседника, после чего, убедившись, что он его понимает, продолжил. - И благодаря здешним гравитационным искажениям практически все существа, перешедшие невидимую грань, в данной случае – подножья гор, не ограничены во времени, хотя я пока не могу уверенно сказать, чем это, собственно, сопровождается. То, что здесь происходит, выходит за грани понимания, люди остаются живыми после смерти, но им для начала все таки необходимо увидеть конец, чтобы по уму распорядиться вечностью. Кто знает, что видели будущие муляжи или призраки после смерти, но теперь они намного умнее нас. И только в пределах Зоны они могут оставаться живыми на протяжении вечности, словно время здесь, как и в черной дыре, остановилось навсегда. Потому что Зона -- это глазок, заглядывающий по ту сторону вечной тьмы, сгустившейся в этих участках Земли. А что там, нам, видимо, не понять еще очень долго. Спасение это или проклятье... - профессор досадно выдохнул, его лоб покрылся испариной, а щеки порозовели.

- А мне вот все интересно, – вдруг заговорил Владимфёдрыч. - Если один человек будет стоять у подножья, а второй - за гранью, то как будут они видеть друг друга? Один будет видеть замедленное движение того, который за гранью, и наоборот, который за гранью, будет видеть ускоренное движение по ту сторону?

- Исходя из чистой логики - да. Но на практике, скорее всего, произойдет очень сильное искажение пространства. Вряд ли они вообще будут видеть друг-друга, - неуверенно ответил профессор. Владимир любезно протянул тому кружку уже остывшего кофе, от которого тот не отказался. Кусочек бумаги, на котором выражал свои мысли профессор, так и остался лежать на столике, подавляемый взглядом крупного сталкера с бычьей шеей и в камуфляжном ватнике, который, на удивление, уже не спал.

- Я заметил, что чем глубже углубляюсь в изучение Зоны, тем сильнее разочаровываюсь в человечестве. Нонсенс, ведь в Зоне по сути нет человека. Но при этом люди всегда норовят уничтожить даже то, до чего пока сами не могут дотянуться, – Валентин призадумался, подперев подбородок кулаком и уставился на игривый костерок.

- Люди – самые недоразвитые существа на планете. При чём это во всех смыслах. У нас очень плохой нюх и зрение. Мы не можем развиваться самостоятельно, ведь маленький ребёнок беспомощен в этом мире. Нам был дан разум, но не были даны инструменты для того, чтобы правильно им воспользоваться. Люди боятся того, чего не понимают. Человечество абсолютно не готово быть счастливым. Люди что угодно сделают, кого угодно обвинят, расстреляют без разбору — лишь бы не дать наступить утопическому миру и благополучию. Неужели людям так необходима возможность страдать?

Робот, недавно исчезнувший впотьмах, показался на свет. Изначально, казалось бы, неуклюжая конструкция в миг предстала в образе высокотехнологичной машины. Он деформировался в мнимое колесо, резво перекатываясь по земле, после чего остановился у ног профессора. Тот похлопал его по металлическому корпусу и ухмыльнулся.

- Знаете, - доктор переводил взгляд с собеседника на робота, - он мне уже как друг стал. Хотя это наверное уже лишнее. Вам не обязательно знать, насколько сильно я слетел с катушек. - Валентин привстал, осмотрелся. Владимир же чувствовал сонливость, мир вокруг стремительно терял краски, а сознание медленно проваливалось куда-то в бездну, глубокую и непостижимую. – Пойдём, прогуляемся. – недвусмысленно предложил он и Владимиру, и роботу. Ежов не отказался, встал и последовал за профессором. Машина же будто бы довольно сверкнула индикатором. За колючей проволокой виднелся большой котлован, дно которого утопало во мгле. Робот снова трансформировался в колесо и резво покатился вниз, по склону котлована. Глаза у Владимира уже не шуточно слипались, сон всё норовил овладеть человеком.

Ежов обернулся. Костёр уже не горел, сталкера видно не было. Да и вообще в темноте он не смог разобрать, остался ли лагерь на месте, или нет.

- Вот ведь странно, – протянул Валентин, словно вглядываясь в незримую даль, откуда доносились скрипучие возгласы неведомых существ, их клокотания, разрывы аномалий и какие-то совсем неестественные взвизги. – Я ведь никогда прежде не бывал в Зоне. Изучал её, пытался понять, но сам не видел её так близко, – только сейчас Ежов заметил, что сверчки больше не разрезают тишину стрекотом, прост<

⇐ Предыдущая123456789Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: