Алевтина Ежова, дочь ныне покойного Владимира Ежова, 21 год, работает в лаборатории при Международном Институте Внеземных Культур.

Женщина стояла на холме, покрытом медленно редеющей травой. Ветер обдавал своим прохладным потоком ее лицо, и она ненадолго зажмурилась, внимая то, как тот колышет полы ее одежд и развеивает ее светлые волосы, кажущиеся в тусклом свете серого неба седыми. И от части это было так, ведь пределы отведенной ей жизни остались далеко за незримой, преломляющей время границей. Она держала в руках свёрток…

Женщина раскрыла глаза и те сразу же наполнились влагой слез, сбиваемых ветром в бездну невидимой бесконечности. Она с высоты смотрела на то, как там, про меж двух холмов, ступают сталкеры. Десятки, а может быть и сотни человек, таких разных внутри, но таких схожих внешне, сейчас шли в Зону, раскинувшую свои владения близ правого берега могучей украинской реки. Они шли медленно, толпой, но не толкаясь, подобно стае птиц, в которой каждый следует одному, общему пути. Они склоняли головы и прятали свои лица в темноте накинутых капюшонов. И все они были безоружны, ведь в неподвластном людям мире некому было сопротивляться.

Прошло много лет и люди увидели их, заново родившихся. Они приняли их за вечно молодых, вымоливших у Зоны вечность. Но вечность – слишком дорога даже для Зоны, ведь она тоже имеет свой истинный финал. Не нам решать, когда он наступит, но рано или поздно это случится. Кто-то наконец-то освободится от оков, а кто-то почувствует страдание и боль, ведь для каждого Зона стала своей, особенной. А может быть людей и вовсе не останется, ведь ничто не способно их изменить. Людям нужна встряска, и Зона встряхнула человечество, но это не помогло. Люди не поменялись. Кто-то видел в Зоне зло, а кто-то – дар, но никто не видел ее такой, какой она есть на самом деле.

Алевтина видела в Зоне надежду на невозможное, и в то же время воспринимала ее, как кладезь давно забытых тайн. Забытых всеми, но только не ею. Секреты, готовые в любой момент связаться в сплошную череду событий и наконец дать понять, что же такое Зона. Мысли отца заразили ее, и теперь она искала этим мыслям применение. Она срослась с призраком ушедшего человека, чтобы продолжить то, что начал он. И в добавок ко всему вот уже несколько лет она пыталась найти ответ на один простой вопрос:

«Если Зона забрала у тебя что-то, почему она бы не смогла это самое вернуть?»

Словно в такт своим мыслям женщина узрела вдалеке две фигуры, продирающиеся сквозь толпу людей на встречу к ней. Их лица не были скрыты, потому и выделялись среди сотен других. Фигура человека, ушедшего когда-то за ответами наодному ему известные вопросы и взявшего с собой попутчика. И теперь он возвращался спустя два года и следом за ним ступал человек, которому было суждено остаться в Зоне. И Бруно смог изменить хотя бы одну судьбу, обменяв на эту возможность свое сокровенное желание. Он нес в руках книгу, которую подобрал в адовой низине. Сейчас, вместо того, чтобы ее открыть, ему больше всего хотелось прийти в бар, которого, быть может, уже нет, как и бармена по имени Холод, всегда готового подать уставшему сталкеру тарелку с горячим и стопку на два. Хотелось присесть в укромном уголке, где свет падает так, что никто лишний раз глаз свой не положит. В уголке, где сидел когда-то сталкер с длинными, воронеными волосами, забранными в хвост, и марал карандашом по старой бумаге, напевая под нос до боли знакомую мелодию...

Сталкер поднялся на холм и подошел к женщине, стоящей на его вершине. В руках у нее лежало что-то мягкое, округлое, выглядывающее своими маленькими глазенками. Это был годовалый ребенок. Ветер становился то сильнее, то слабее, причудливо разглаживая траву под собой, мерно и плавно. Это те самые холмы, имя которых всплывало каждый раз, стоило лишь сталкеру вслушаться в утробное шипение старой рации в давно заброшенном доме. Он протянул женщине книгу и теперь, когда она подняла голову, он увидел первые морщины на все таком же нежном лице. Светлые волосы, словно почуяв неотвратимое, подхватили порыв ветра и на время скрыли лицо женщины с глаз человека. Он потратил слишком много времени, которое уже никогда не сможет вернуть. Людям всегда казалось, что Зона способна творить чудеса, но по правде же она просто иначе раскрывала нам то, что мы всегда знали и умели. Жизнь течет безвозвратно и Зона может только ускорить этот процесс, но не может повернуть его в спять. Ей под силу отсрочить смерть, но она не может дать бессмертие.

Алевтина взяла в руку книгу, которая станет для нее постулатом.Она приятно тяжелила руку, будто бы вес ее зависел не от количества страниц, а от знаний и описанной в ней души. Прошли десятки лет, но переплет все еще целый, ведь там, где она лежала, прошло всего несколько дней. Ветер сопротивлялся, сдувая страницы на прежнее место, поэтому приходилось придерживать их рукой. Написанные на бумаге слова лились бурной рекой, водопадом падая в незримую бесконечность. Тайны и секреты, завуалированные в, казалось бы, простой рассказ, были видны только ей, ведь она – свидетель. Но не было секретом и то, что что-то таки оставалось скрытым от ее глаз. И она пыталась понять, что именно. Сердце заходилось в частых ударах, в висках предательски стучала кровь, но руки, дрожа, всё держали ее, не давая ускользнуть тоненькой нити настолько продолжительного повествования. Повествования, длинною в жизнь.

Всё было не так, как казалось сначала.

Каждый день мы будем помнить тот момент, когда земля содрогнулась в приступе адской боли. Но мы так же помним то, какие дары принесло нам Посещение. Мы можем лечить неизлечимые болезни... Спасать людей...

Образ человека, давшего когда-то надежду, сейчас представал перед глазами женщины иначе. Он менялся. Менялся не внешне, а внутренне, ведь не известно, как это можно было ещё описать. Он менялся и его слова, сказанные когда-то, теперь принимали совершенно другие значения и формы, несли в себе совсем иной посыл, как и те слова, которые были нанесены на желтой, потрепанной бумаге его жизни. То, что молодой человек, не сумевший поддаться скупой человеческой жизни, стал салкером, которого позже нарекли Воротом. После того, как он десятки лет назад, первый, израненный и изможденный, добрался до Сердца Зоны, скрытого под толщей саркофага Чернобыльской АЭС. После того, как он подполз к манящему своим золотистым свечением шару и загадал свое желание, слишком дорогое даже для Зоны и потому – трактованное ею по своему. Он попросил бессмертия и освобождения, ведь отведенной жизни ему было мало. Но Зона – артефакт совершенно другого мира, другого, но тоже живого. Его понимание разнится с пониманием нашим, но сталкер не знал этого. Он был обречен Зоной на вечное скитание по земле, где время течет иначе. Влекомый мановением навеянного на него беспамятства, он раз за разом уходил к центру Зоны словно в первый раз, бессознательно приводя туда все новых и новых людей, а сам погибал почти каждый день в низине с притаившейся в ней мясорубкой. Погибал каждый день в Зоне, ведь за ее пределами дни несутся быстрее. Ворот пытался вспомнить хоть что-то, словно просыпался после вечного сна. И все, что ему удавалось выудить из памяти, он записывал в своей книге. Но женщина не могла понять одного: ведь никто из центра Зоны не вернулся обратно. Она оторвала взгляд от книги и зацепилась им за сталкера. За глаза, в которых клубилась серая дымка Зоны. И в одночасье со страхом, нахлынувшим на нее сплошной гигантской волной, события стали собираться в обретающую понимание картину. Никто не возвращался из Зоны живым, даже они. Все началось еще в том старом доме, возле которого раскинулся ухоженный когда-то сад. Рубикон, перейти через который означало лишь одно - вечное заточение. И Бруно тогда внимал просьбы о помощи, доносящиеся с далеких, тихих холмов. Просьбы о помощи сотен людей, ушедших когда-то в Зону, но не вернувшихся. Они просили спасения так же, как и Бруно, обреченный на вечное скитание по этой земле в одиночестве. И сейчас сотни этих людей ступали по мерзлой земле меж двух холмов, но каждый из них был одинок. Каждый из них был обречен на вечность...

Эти трое людей, когда-то начавших свой путь по скрытой туманом реке, были приговорены сразу, как только ступили за порог единственного целого дома посреди погибшей когда-то деревни. Зона поместила ловушку там, где звери приходят на водопой. Алевтина отыскала долгожданный просвет в конце лабиринта, ибо лабиринтом все это время был ее разум. Она выбралась из него к пониманию, будучи влекомой клубком путеводной нити. Нити Ариадны. И нитью этой стала книга, в которой сталкер, нареченный когда-то давно Воротом, тихо лелеял мечту о дороге домой.

«Он шел домой. Воспоминания, стелющееся сплошным мутноватым полотном, больше напоминают череду из одних и тех же событий, но если хорошенько вдуматься, присмотреться, то мигом всплывают всякие мелочи, мир обрастает морем деталей, а серые воспоминания заливаются яркими красками и ты уже внимаешь тот запах, такой далекий, но такой близкий, и погружаешься в подхватившую тебя бурю из былых времен, выхваченных из плена неподдающегося соблазнам времени, коварного и непостижимого.

Он шёл домой. И теперь холмистая дорога, сплошь изъеденная каменистыми кочками и проплешинами, покорно расстилалась, казалось бы, до самого горизонта, утопая в свете спускающегося по небосклону красного солнца и беззаветно жертвуя своими редкими пешеходами, растворяя их в дымке ярко-оранжевого вечернего света и погружая в мерно наступающий сумрак небытия. Никита шел по этой дороге, будучи ещё мальчишкой. Высматривая в вечернем свете силуэт своего дома, где мама уже вовсю сновала по кухне, вычерчивая в воздухе плавные линии своим передником, лихо поспевающим за сноровистой хозяйкой. Никита невольно ускорял шаг, нелепо размахивая руками, на ходу здороваясь со взрослыми знакомыми и соседями, одаряющими попутного мальчишку приветливыми улыбками. Один из многих одинаковых домов показался бы чужому человеку обычным, и Никитка знал это. Но он с нетерпением встречал раскинувшийся в конце дороги дом, где высматривал среди кучи зажженных окон своё, привычно зашторенное белыми узорчатыми занавесками… Он уже переходил на бег, предвкушая долгожданное погружение в родной запах дома, где на столе уже дымит самая большая тарелка с картошкой, и где дом, несмотря на окружающее сумеречное небо, сияет в свете маминой улыбки.

Дни шли незаметно. Они вытягивались в недели, недели - в годы. Но дом не менялся, как менялось все вокруг. И дорожка каменная, извилистая, все так же провожала хозяина своих времен к полыхающему в закатном свете горизонту, где среди прочих силуэтов возвышался его дом родной. Он заставлял сердце биться чаще, а душу - содрогаться в яростном приступе нахлынувших воспоминаний - хороших и плохих, радостных и тоскливых. Он шел домой...

Когда со дня твоего рождения до сей поры жизнь текла своим мерным ручьем, иногда извилистым, иногда порочившим наткнуться на мель, - годы сливаются вместе, в одну сплошную кляксу из смутных, призрачных воспоминаний. Никита не замечал изменений, поэтому во всей окружающей суете, вихрем обдающей его, но проносящейся мимо, он заходился в нахлынувшей ностальгической волне, в одной простой картинке, на которой он просто возвращается влюбимый дом. Но ничто не может длиться вечно, как и дом, мерно погружающийся в тоску и забытье, который уже не спешит встречать Никиту своими радостными объятиями. И дорожка каменная, знакомая уже, несла своего покорного гостя лишь в пелену серых, низких туч, туманом своим обдающих старые деревья, скрывающих дом в сумраке теперь уже вечной тоски. Но уже повзрослевшему Никите ничего не оставалось, кроме как просто возвращаться домой...

Он все так же вызывал норовящие ускользнуть воспоминания, еще хорошо сохранившиеся, но безусловно хранящие время, которое уже никогда не вернуть. Он вспоминал первый поцелуй на редкость теплым осенним вечером, хотя откуда ему помнить, что это был за вечер... Он вспоминал её взгляд, проницательный, волнующий, побуждающий и в то же время настораживающий. Вспоминал руки ее теплые, движения их, формы. Вспоминал все детали, внимал ее слова, переигрывал в сотый раз одни и те же моменты, будто это поможет изменить ход его жизни, навек заточенный в тюрьме его воспоминаний... Сколько раз он поражался ею, ее недостатками, ее неподдельным несовершенством, составляющим истинную картину настоящей сложности и красоты. Но в жизни осталась у него только дорога домой, настоящая, но таящая в себе призрак быстро ускользающей от него жизни.

И дорожка оказалась не вечной... В приступе медленной смерти, обволакивающей его город, его дом, ему все сложнее было смириться с наступившей переменой. Когда беда приходит в твой дом, ты изо всех сил стараешься ее не замечать. Но она встряхивает тебя, переворачивая с ног на голову кругозор, заставляя наконец обратить на себя внимание. И все в эти моменты ускользает у тебя из рук, все, что было у тебя ценного, уходит на задний план. Она напоминает тебе о том, кто ты есть на самом деле, ведь сам ты уже и не замечаешь, что запутался в паутине навеянных кем-то желаний и воспоминаний. Даже таких, как холмистая дорога, сплошь изъеденная каменистыми кочками и проплешинами, покорно расстилающаяся до самого горизонта. Дорога домой.»

Алевтининым домом был ее отец. И сейчас она готова вернуться домой, как и была готова все эти двадцать с лишним лет. «Дай мне только возможность, ведь я ничего больше не попрошу.»

Всмотреться в сотни лиц ради того, чтобы увидеть одно. Его. Человека, ступающего с другими между двумя холмами. Тихими, но никогда не знавшими тишины. Лицо человека, которого когда-то давно забрала Зона. Алевтина все понимала и была благодарна. Взгляд ее был задумчивым, мечтательным и необычайно очаровательным. И вымолвить она смогла только одно, дрожащим, хриплым, но таким нежным голосом:

- Отец?

Владислав Смирнов

SBSBookWorld, 2012-2015©