Приложение: Герберт Маркузе «Одномерный человек». Часть 1. Одномерное общество. Из главы 1 «Новые формы контроля».

Развитая индустриальная цивилизация — это царство комфортабельной, мирной, умеренной, демократической несвободы, свидетельствующей о техническом прогрессе.

Права и свободы, игравшие роль жизненно важных факторов на ранних этапах индустриального общества, утрачивают свое традиционное рациональное основание и содержание и при переходе этого общества на более вы­сокую ступень сдают свои позиции. Свобода мысли, сло­ва и совести — как и свободное предпринимательство, защите и развитию которого они служили, — первона­чально выступали как критические по своему существу идеи, предназначенные для вытеснения устаревшей мате­риальной и интеллектуальной культуры более продуктив­ной и рациональной. Но, претерпев институционализацию, они разделили судьбу общества и стали его составной ча­стью.

В той степени, в которой свобода от нужды как кон­кретная сущность всякой свободы становится реальной возможностью, права и свободы, связанные с государ­ством, обладающим более низкой производительностью, утрачивают свое прежнее содержание. Независимость мысли, автономия и право на политическую оппозици­онность лишаются своей фундаментальной критической функции в обществе, которое, как очевидно, становится все более способным удовлетворить потребности инди­видов благодаря соответствующему способу их организа­ции. В условиях повышающегося уровня жизни неподчинение системе кажется социально бессмысленным.

Свобода предпринимательства с самого начала вовсе не была путем, усыпанным розами. Как свобода работать или умереть от голода она означала мучительный труд, ненадежность и страх для подавляющего большинства населения. И если бы индивиду больше не пришлось как свободному экономическому субъекту утверждать себя на рынке, исчезновение свободы такого рода стало бы од­ним из величайших достижений цивилизации. Технологи­ческие процессы механизации и стандартизации могли бы высвободить энергию индивидов и направить ее в еще не­ведомое царство свободы по ту сторону необходимости. Это изменило бы саму структуру человеческого существо­вания; индивид, избавленный от мира труда, навязываю­щего ему чуждые потребности и возможности, обрел бы свободу для осуществления своей автономии в жизни, ставшей теперь его собственной. И если бы оказалось воз­можным организовать производственный аппарат так, чтобы он был направлен на удовлетворение витальных потребностей, и централизовать его управление, то это не только не помешало бы автономии индивида, но сделало бы ее единственно возможной.

Такая задача, «конец» технологической рациональнос­ти, вполне по силам развитому индустриальному обществу. В действительности, однако, мы наблюдаем противополож­ную тенденцию: аппарат налагает свои экономические и политические требования защиты и экспансии как на ра­бочее, так и на свободное время, как на материальную, так и на интеллектуальную культуру. Сам способ органи­зации технологической основы современного индустри­ального общества заставляет его быть тоталитарным; ибо «тоталитарное» здесь означает не только террористичес­кое политическое координирование общества, но также не террористическое экономико-техническое координиро­вание, осуществляемое за счет манипуляции потребнос­тями. Таким образом, создаются препятствия для появления действенной оп­позиции внутри целого.

Современное индустриальное общество достигло ста­дии, на которой оно уже не поддается определению в тра­диционных терминах экономических, политических и интеллектуальных прав и свобод; и не потому, что они потеряли свое значение, но потому, что их значимость уже не вмешается в рамки традиционных форм. Требуют­ся новые способы реализации, которые бы отвечали но­вым возможностям общества.

Однако поскольку такие новые способы равносильны отрицанию прежде преобладавших способов реализации, они могут быть указаны только в негативных терминах. В этом смысле экономическая свобода означала бы свободу от экономики — от контроля со стороны экономических сил и отношений, свободу от ежедневной борьбы за суще­ствование и зарабатывания на жизнь, а политическая — освобождение индивидов от политики, которую они не могут реально контролировать. Подобным же образом смысл интеллектуальной свободы состоит в возрождении индивидуальной мысли, поглощенной в настоящее время средствами массовой коммуникации и воздействия на со­знание, в упразднении «общественного мнения» вместе с теми, кто его создает. То, что эти положения звучат нере­алистично, доказывает не их утопический характер, но мощь тех сил, которые препятствуют их реализации. И наиболее эффективной и устойчивой формой войны про­тив освобождения является насаждение материальных и интеллектуальных потребностей, закрепляющих устарев­шие формы борьбы за существование.

Мы можем различать истинные и ложные потребнос­ти. «Ложными» являются те, которые навязываются ин­дивиду особыми социальными интересами в процессе его подавления: это потребности, закрепляющие тягостный труд, агрессивность, нищету и несправедливость. Утоляя их, индивид может чувствовать значительное удовлетво­рение, но это не то счастье, которое следует оберегать и защищать, поскольку оно (и у данного, и у других инди­видов) сковывает развитие способности распознавать не­дуг целого и находить пути к его излечению. Результат — эйфория в условиях несчастья. Большинство преобладаю­щих потребностей (расслабляться, развлекаться, потреб­лять и вести себя в соответствии с рекламными образцами, любить и ненавидеть то, что любят и ненавидят другие) принадлежат именно к этой категории ложных потреб­ностей.

Но вот вопрос: кто вправе претендовать на то, чтобы выносить решение?

Право на окончательный ответ в вопросе, какие по­требности истинны и какие ложны, принадлежит самим индивидам — но только на окончательный, т.е. в том слу­чае и тогда, когда они свободны настолько, чтобы дать собственный ответ. До тех пор, пока они лишены автоно­мии, до тех пор, пока их сознание — объект внушения и манипулирования (вплоть до глубинных инстинктов), их ответ нельзя считать принадлежащим им самим.

Чем более рациональным, продуктивным, техничес­ки оснащенным и тотальным становится управление об­ществом, тем труднее представить себе средства и способы, посредством которых индивиды могли бы сокрушить свое рабство и достичь собственного освобождения. Вся­кое освобождение неотделимо от осознания рабского по­ложения, и преобладающие потребности и способы удовлетворения, в значительной степени усвоенные индивидом, всегда препятствовали формированию такого сознания. Одна система всегда сменяется другой, но оп­тимальной задачей остается вытеснение ложных потреб­ностей истинными и отказ от репрессивного удовлетво­рения.

Отличительной чертой развитого индустриального об­щества является успешное удушение тех потребностей, которые требуют освобождения — в том числе от такого притеснения, которое вполне терпимо или даже сулит воз­награждение и удобства, тем самым поддерживая дест­руктивную силу и репрессивную функцию общества изобилия. Такое управление обществом стимулирует не­утолимую потребность в производстве и потреблении от­ходов, потребность в отупляющей работе там, где в ней больше нет реальной необходимости, потребность в ре­лаксации, смягчающей и продлевающей это отупление, потребность в поддержании таких обманчивых прав и сво­бод, как свободная конкуренция при регулируемых це­нах, свободная пресса, подвергающая цензуре самое себя, свободный выбор между равноценными торговыми мар­ками и ничтожной товарной мелочью при глобальном наступлении на потребителя.

Под властью репрессивного целого права и свободы становятся действенным инструментом господства. Для определения степени человеческой свободы решающим фактором является не богатство выбора, предоставленно­го индивиду, но то, что может быть выбрано и что дей­ствительно им выбирается. Хотя критерий свободного выбора ни в коем случае не может быть абсолютным, его также нельзя признать всецело относительным. Сво­бодные выборы господ не отменяют противоположнос­ти господ и рабов. Свободный выбор среди широкого разнообразия товаров и услуг не означает свободы, если они поддерживают формы социального контроля над жизнью, наполненной тягостным трудом и страхом, — т.е. если они поддерживают отчуждение. Также спонтан­ное воспроизводство индивидом навязываемых ему по­требностей не ведет к установлению автономии, но лишь свидетельствует о действенности форм контроля.

Если рабочий и его босс наслаждаются одной и той же телепрограммой и посеща­ют одни и те же курорты, если макияж секретарши не менее эффектен, чем у дочери ее начальника, если негр водит «кадиллак» и все они читают одни и те же газеты, то это уподобление указывает не на исчезновение клас­сов, а на степень усвоения основным населением тех по­требностей и способов их удовлетворения, которые служат сохранению Истеблишмента.

Мы вновь сталкиваемся с одним из самых угнетаю­щих аспектов развитой индустриальной цивилизации: ра­циональным характером его иррациональности. Его продуктивность, его способность совершенствовать и все шире распространять удобства, превращать в потребность неумеренное потребление, конструктивно использовать дух разрушения, то, в какой степени цивилизация трансформирует объективный мир в продолжение чело­веческого сознания и тела, — все это ставит под сомне­ние само понятие отчуждения. Люди узнают себя в окружающих их предметах потребления, прирастают ду­шой к автомобилю, стереосистеме, бытовой технике, об­становке квартиры. Сам механизм, привязывающий индивида к обществу, изменился, и общественный конт­роль теперь коренится в новых потребностях, производи­мых обществом.

Преобладающие формы общественного контроля тех­нологичны в новом смысле. Разумеется, в рамках совре­менного периода истории техническая структура и эффективность продуктивного и деструктивного аппара­та играли важнейшую роль в подчинении народных масс установившемуся разделению труда. Кроме того, такая интеграция всегда сопровождалась более явными форма­ми принуждения: недостаточность средств существования, карманные правосудие, полиция и вооруженные силы — все это имеет место и сейчас. Но в современный период технологические формы контроля предстают как вопло­щения самого Разума, направленные на благо всех соци­альных групп и удовлетворение всеобщих интересов, так что всякое противостояние кажется иррациональным, а всякое противодействие немыслимым. Неудивительно поэтому, что в наиболее развитых ци­вилизованных странах формы общественного контроля были интроектированы до такой степени, что индивиду­альный протест подавляется уже в зародыше. Интеллек­туальный и эмоциональный отказ «следовать вместе со всеми» предстает как свидетельство невроза и бессилия. Таков социально-психологический аспект политических событий современного периода: исторические силы, ко­торые, как казалось, сулили возможность новых форм су­ществования, уходят в прошлое.

17.