Дисциплинарный статус: болезненный вопрос?

Попробуем построить гипотезу о подлинном предмете раз­мышлений Е.А. Мамчур. Она пытается показать, что социальные эпистемологи стоят перед принципиальной дилеммой. Им следует:

О либо признать неразличимость социологии знания и социальной эпистемологии, отказаться от философско-эпистемологических претензий и ограничить себя анализом слабой формы социальной обусловленности знания;

О либо противопоставить социологию знания и социальную эпи­стемологию, принять натуралистский подход и крайнюю версию социального конструктивизма и настаивать на полной социаль­ной нагруженности знания, его «социальной детерминирован­ности».

И в том и в другом случае социальным эпистемологам надле­жит признать, что они согласны с дихотомией когнитивное—со­циальное, а также не занимаются философией. Только в первом случае они, уйдя из философии, сохраняют академическую со­стоятельность, во втором же рискуют, что их обвинят в релятивиз­ме и вытекающих из него грехах, а в конечном счете в научной не­состоятельности.

Во-первых, вынужден не согласиться с Еленой Аркадьевной в ее попытках уложить социальную эпистемологию, по крайней ме­ре как понимаю ее я и ряд моих коллег, в прокрустово ложе данной дилеммы. На мой взгляд, в общем виде нельзя провести никакой четкой границы между социологией знания и социальной эписте­мологией, это можно сделать только применительно к конкрет­ным трудам и авторам. Ведь современная эпистемология и соци­альная эпистемология в частности находятся в постоянном меж­дисциплинарном диалоге со специальными нефилософскими дисциплинами, изучающими познавательный процесс, в котором идет обмен понятиями и даже методами.

Глава 24. Об одном ли предмете мы спорим? Спор с Е.А. Мамчур

Во-вторых, социальная эпистемология — а я, отвечая на кри­тику Е.А. Мамчур, говорю о себе и своих российских коллегах — целенаправленно занята анализом и переосмыслением классиче­ских эпистемологических категорий (знание, познание, истина, заблуждение, рациональность, субъект познания и т.п.), а также введением в эпистемологический оборот новых понятий (тра­диция, архетип, текст, контекст, дискурс, вненаучное знание, по­вседневность, миграция). В этом смысле наша социальная эпи­стемология сохраняет и культивирует собственно философское со­держание и вовсе не стремится в плен социологических и иных специально-научных схем контекстуальной реконструкции. И напротив, одним из ее принципов является критическое отно­шение к самому понятию «контекст», поскольку контексты явля­ются результатом определенного рода конструирования и рекон­струирования¹. Так что философский подход к социальной обу­словленности состоит не в том, чтобы просто находить в знании социальные образы, а чтобы дать по возможности полный образ знания с точки зрения реальных условий и факторов его генезиса, форм накопления, средств функционирования и развития. Соци­альная эпистемология — это такое философское учение, которое базируется на деятельностном, коммуникативно-семиотическом и культурно-историческом подходах к анализу субъекта познания. И это помимо всего — форма эпистемологического холизма и мо­низма в отличие от дуализма, предлагаемого нашими критиками.

В-третьих, приведу обещанное в начале высказывание Елены Аркадьевны в рамках панельной дискуссии:

«Между философией и социологией науки никогда не было соперничества, поскольку в качестве предмета анализа они подра­зумевали разные вещи. Но когнитивная социология претендует на исследование того же самого объекта, что и философия науки, а именно на анализ научного знания. Естественно, что в данном случае неизбежно встает вопрос о границах философского и со­циологического подходов к рассмотрению познания»².

¹ См.: Касавин И. Т. Проблема и контекст. О природе философской рефлексии // Вопросы философии. 2004. №11.

² Знание в социокультурном контексте: как возможна социальная эпистемо­логия?

Раздел IV. Полемика

Озабоченность дисциплинарными границами и чистотой фи­лософских помыслов у Е.А. Мамчур основана на старом споре о предмете философии науки — относится ли она к науковедению или же это философская дисциплина. Е.А. Мамчур, как и многие другие, явно не удовлетворена положением дел в философии нау­ки и, в частности, философии физики, популярность которой ' стремительно падает, несмотря на необходимость ее изучения ас­пирантами. Не имея вкуса к философии и не обладая пониманием ее специфики, такие авторы, как С.А. Лебедев, сводят (почти по О. Конту) философию науки к суммированию некоторых общих сведений о естественных и точных науках и позиционируют ее в рамках науковедения. В современной науке и в самом деле нелег­ко отыскать и реконструировать собственно эпистемологическую проблематику, поскольку ученые обычно избегают ее открытого обсуждения. Поэтому на словах многие философы науки хоть и признают важность философии, но наделе предпочитают закапы­ваться в частности специальных наук и дискуссий, не выводя рас­смотрение на реальное обсуждение эпистемологических проблем. Есть основания полагать, что, дистанцируясь от философии, именно современная философия науки в ее сциентистски-интер-налистском варианте окончательно утрачивает свой предмет. Хо­телось бы, чтобы представители философского анализа знания всех типов не забывали, что все эти типы — разные ипостаси фило­софии, предметом которой является человек как познающий, действующий и общающийся субъект.

Чем является социальная эпистемология — специальной науч­ной дисциплиной типа социологии науки или философским ана­лизом знания? Ответ на этот вопрос предлагает столь же точное определение места остальных дисциплин, изучающих познава­тельный процесс: разным вариантам эпистемологии (трансцен­дентальной, конструктивистской, эволюционной, компьютерной и др.), философии и истории науки, когнитивным наукам. Сего­дня нелегко проводить четкие дисциплинарные границы, по­скольку все в большей мере получает кредит междисциплинарный подход. Вытесняется ли философская эпистемология натурали­стическим подходом? В чем суть философского подхода к зна­нию? Об этом мы и дискутируем с Е.А. Мамчур.

Глава 25. Человек или тело? К вопросу о природе носителя сознания¹

На одном из заседаний семинара «Проблемы рациональной философии» ува­жаемый докладчик, рассуждая о проблеме сознания, заявил примерно следую­щее: «С изобретением электронного томографа проблема сознания перехо­дит из разряда вечных философских проблем в число задач, решаемых науч­ными методами. Короче говоря, проблема сознания в принципе уже решена». Этим докладчиком был И.П. Меркулов, уже ушедший от нас. Его ученики се­годня пытаются развивать и пересматривать взгляды учителя. Так, Е.Н. Князе­ва признается: «Прежние подходы к пониманию мозга и сознания - вычис­лительный и информационный - оказываются принципиально недостаточ­ными. Динамика функционирования сознания является более сложной, чем исчисление (компьютерная метафора) и переработка информации». Что ж, можно с удовлетворением констатировать существенную эволюцию созна­ния эволюционных эпистемологов в отношении нашего с ними сознания.

Инкарнированное познание

Конечно, некоторые из нас, которые и раньше почитывали не только классиков типа Р. Декарта, Ж.О. Ламетри и B.C. Тюхтина, но и авторов попроще, скажем, Э. Гуссерля, 3. Фрейда, Ж.П. Сар­тра, Л. Выготского, А. Лурию, а то и хорошую художественную ли­тературу, уже догадывались, что с сознанием не все так просто. Оно и в самом деле несводимо к функции мозга, а уж к ее нейро­физиологическому субстрату — и подавно. А то, что оно относи­тельно самостоятельно по отношению к бытию вообще, некото­рые философы знали еще раньше. Но бог с ней, с историей. Да­вайте лучше посмотрим, какую новацию предлагает Е.Н. Князева сегодня. Оказывается, сознание и познание телесно, «детермини­ровано телесной облеченностью человека, обусловлено мезокос-мически выработанными способностями человеческого тела ви­деть, слышать, ощущать. То, что познается и как познается, зави­сит от строения тела и его конкретных функциональных особенностей». Итак, уже не просто мозги под информационным

¹ Частично опубликовано в: Эпистемология и философия науки. 2010. № (Панельная дискуссия).

Раздел IV, Полемика

Глава 25. Человек или тело? К вопросу о природе носителя сознания

соусом, но тело целиком — вот что является носителем и даже сильнее — детермшантой наших когнитивных актов. Это значи­тельный шаг вперед по сравнению с А. Тьюрингом, для которого совершенно все равно, каков по своей вещественной природе но­ситель сознания (информации). И, как мы увидим, это не послед-_ний шаг.

Е.Н. Князева подчеркивает, что тело — только элемент более сложного образования тело—окружающая среда. Казалось бы, это просто детализация известной формулы о том, что сознание — функция мозга в его взаимодействии с окружающей средой (те­лом, природой, другими людьми). Но здесь вступает в свои права биолог Ф. Варела, согласно которому всякая жизнь вообще есть познание, а различие между человеком и другими живыми суще­ствами имеет лишь количественный характер. Отсюда вытекают два вопроса и два ответа на них. Во-первых, что же есть позна­ние, понятое как жизнь? Это адаптация и ориентация в среде, по­ясняет докладчик. Как следует из данного определения, познание (а если следовать формуле К. Маркса «Сознание существует в форме знания», то и сознание) переносится вне тела и категориче­ски не нуждается ни в какой «субъективной реальности», «душе», «менталитете», «внутреннем опыте». Таким образом, вопрос о том, что происходит в мозге в момент психического акта, переста­ет наконец интересовать эволюционного эпистемолога, избавив­шегося от менталистского понимания знания. Во-вторых, что же есть человек как носитель сознания? Это существо, главная за­дача которого не самореализация, а экологическая проблема от­ношения со средой. Сам по себе человек «пуст»; кроме тела (фи­зиологических задатков, сложившихся эволюционно в рамках оп­ределенной экологической ниши) и среды (не любой, а лишь доступной ему в принципе в силу его структуры), он более ничем не располагает. Он вовсе не «экзистенциальный проект» и даже не «мыслящее Я», а конгломерат двух физических систем - тела и среды, функция их отношения. Отсюда сознание иначе как «сти­хийный и непостижимый» (нормальное русское обозначение для «эмерджентный») эпифеномен этого отношения пониматься не может, и при этом никакого принципиального различия между человеческим сознанием и психикой животных не существует.

Попробуем проанализировать эту концепцию на примерах. Взять, скажем, высших животных, которые, как и человек, спо-

 

собны использовать орудия для достижения своих целей. Шим­панзе палкой сбивает висящий банан. Этот навык не присущ при­матам сам по себе, являясь продуктом научения, результатом жиз­ни в сообществе, что обеспечивает достаточно ограниченный опыт, ибо шимпанзе в принципе неспособен составить издвухпа­лок одну, если не хватает длины одной из них. Ему явно недостает того периода продленного детства, которым обеспечен человече­ский детеныш. Именно этим дефицитом общения обусловлена психика шимпанзе. Поэтому едва ли можно редуцировать обще­ние детеныша с матерью к адаптации и ориентации в среде. Среда же становится предметом психического переживания лишь при посредстве общения субъектов. Сама по себе она не дает креатив­ных импульсов, а то, что они не появляются спонтанно из глубин мозга или тела, тоже более или менее очевидно. Адругой субъект -не безличная среда, к которой можно приспособиться, не спра­шивая, хочет ли она этого. Из фактора общения вытекает необхо­димость откорректировать изначальное определение сознания и познания даже применительно к стадным животным.

Другой пример дает нам М. Булгаков в своей повести «Собачье сердце». Операция по пересадке органов от человека к собаке пре­вращает последнюю в Шарикова, который органично встраивает­ся в советскую среду «эпохи Москвашвея» (О. Мандельштам) со своими швондерами и прочими типичными персонажами. Сточ­ки зрения телесно ориентированного подхода это нормально и правдоподобно: изменили структуру телесности, изменилось и сознание, собака стала человеком. Писатель, впрочем, сторонит­ся такого вывода, показывая, что собака если и может стать чело­веком, то тот оказывается хуже хорошей собаки. Каковы следст­вия из тезиса о том, что структура телесности детерминирует чело­веческое сознание? В таком случае школьников нужно распределять по классам не столько по формальному возрасту и интеллектуальным склонностям, сколько по росту, весу, цвету во­лос и, конечно же, полу. Ведь известные небольшие различия меж­ду мальчиками и девочками могут оказаться решающими с точки зрения их способностей к математике или истории. Само собой, телесно ориентированный подход дает убедительное объяснение тому, почему знаменитыми философами оказывались, как прави­ло, мужчины, и 3. Фрейд бы немедленно с этим согласился, но, боюсь, что профессора Е.Н. Князеву это едва ли устроит.

Раздел IV. Полемика

Конечно, если вчитаться в другие труды Е.Н. Князевой, то си­туация не будет столь однозначной. Тезис инкарнированности¹ (телесной воплощенности и даже детерминированности) позна­ния и сознания совмещается у нее с совсем другим тезисом о том, что когнитивные структуры являются эмерджентными (спонтан­ными, непредсказуемыми и относительно недетерминированны­ми)². То, что здесь имеет место неустранимое противоречие, известно достаточно давно, уже из концепции Д. Дэвидсона³, о которой, вероятно, ничего не знают любимые авторы Е.Н. Князе­вой. Это неудивительно, поскольку концепция «инактивирован-ного познания» вообще не слишком тесно связана с философией⁴.

Кстати, телесно ориентированный подход в эпистемологии обнаруживает сегодня особое социальное звучание, поскольку оказывается весьма востребованным среди, скажем так, необыч­ных идейных течений. «Черная эпистемология», «женская эпи­стемология», «квир-эпистемология» (queer epistemology, т.е. тео­рия познания людей нетрадиционной сексуальной ориентации) — все это примеры того, что нам обещает такая «одержимость телом» в анализе познавательного процесса.

⇐ Предыдущая52535455565758596061Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: