Новая встреча с депрессией

Как мы узнали из главы 4, после второй мировой войны наблюдается наступление депрессии. Нынешние мо­лодые люди в десять раз более подвержены депрессии, чем их дедушки и бабушки, причем больше всего от нее страда­ют женщины и молодежь. Нет никаких признаков того, что эпидемия депрессии спадает, и мои утренние страхи напоми­нают мне, что это может стать серьезной угрозой для Лары и ее поколения.

Чтобы объяснить, почему депрессия стала теперь таким обычным явлением и почему современная жизнь в разви­тых странах делает своих детей такими уязвимыми для депрессии, я хотел бы сначала рассмотреть две другие тревож­ные тенденции: рост личного и убывание общественного.

Рост

Личного

Общество, в котором мы живем, возвышает личность. Оно относится к ее удовольствиям и болям, успехам и неудачам с беспрецедентной серьезностью. Наша экономи­ка процветает, удовлетворяя всевозможные индивидуаль­ные прихоти. Наше общество дарует личности такую силу, какой она никогда не обладала, а именно возможность из-

Гибкий оптимизм

менить себя и даже свой образ мышления. Поскольку наше время — век личного контроля. Индивидуальная беспо­мощность считается ныне чем-то, подлежащим лечению, а не выпавшей нам долей, ожидаемой и принимаемой.

Когда в начале века появился сборочный конвейер, он первоначально не представлял для личности каких-то про­блем с точки зрения личного контроля. Мы могли купить только белый холодильник, потому что на конвейере было выгоднее красить все холодильники в один цвет. Однако в 50-е годы, с появлением транзисторов и зачатков машинно­го интеллекта, у нас стала появляться возможность выбора; появилась возможность (разумеется, при наличии спроса) с выгодой для изготовителя выпускать, скажем, каждый со­тый холодильник с хрустальной инкрустацией. Машинный интеллект открыл путь к огромному разнообразию на рын­ке, рассчитанном на максимальное удовлетворение индиви­дуального спроса. Сегодня «синие джинсы» уже больше не синие; они выпускаются десятками расцветок и сотнями фасонов. Благодаря возможности комбинировать наличные конструктивные варианты, вам предлагают десятки миллио­нов моделей новых автомашин. Существуют сотни видов аспирина и тысячи сортов пива.

Чтобы создать рынок для всего этого, реклама взвин­тила всеобщий энтузиазм по поводу возможностей личного контроля. Принимающий решение, выбирающий и нацелен­ный на собственные удовольствия индивидуум превратился в объект интересов большого бизнеса. Когда у индивидуума имеется солидный запас денег, чтобы тратить, индивидуа­лизм занимает мощные (а для кого-то и выгодные) пози­ции в мире.

В это же время Америка превратилась в страну, бога­тую, как Крез. Хотя миллионы людей далеко не процвета­ют, в среднем покупательная способность американцев больше, чем у любого другого народа в истории. В наше время

410______________________ Мартив Э. П. Зслягмав

богатство существенно отличается от того, чем оно было в прошлые века. Возьмите какого-нибудь средневекового принца. Он был богат, но его богатство было в основном неотчуждаемо. Подобно тому, как он не мог продать свой титул, он не мог, допустим, продать свою землю и купить лошадей. В отличие от современного, его богатство нельзя было трансформировать напрямую в рыночные возможнос­ти, в покупательную способность. Напротив, наше богатст­во ориентированно на фантастическую возможность выбо­ра, порожденного возможностями производства хрусталь­ных холодильников. У нас больше возможностей выбора пищи, одежды, образования, концертов, книг, знаний, даже, как некоторые утверждают, любви, чем у любого другого народа доселе.

Вместе с этой эскалацией материальных благ пришла и эскалация того, что считается приемлемым на работе и в любви. Раньше наша работа считалась удовлетворительной, если она позволяла приносить домой бекон. Сегодня — иначе. Она должна еще быть осмысленной. Должны быть возможности для продвижения и достаточно комфортабель­ного заслуженного отдыха на пенсии. Сотрудники должны быть близкими по духу, а устремления — экологически здоровыми.

К браку теперь тоже предъявляется больше требова­ний, чем раньше. Он не ориентирован больше исключитель­но на продолжение рода. Наш спутник жизни должен быть всегда сексуально привлекательным, худощавым, интерес­ным собеседником и хорошим теннисистом. Корень этих гипертрофированных ожиданий — в расширении выбора.

Кто же выбирает? Индивидуум. Современная лич­ность — это вам не патриархальный крестьянин, у которо­го впереди не маячило ничего, кроме обычной и скучной перспективы. Он (индивидуум), впрочем, и она тоже, что, фактически удваивает рынок, сочетает в себе уйму вариан-

Гибкий оптимизм

тов решений и предпочтений; это новый тип личности, лич­ность «максимальная».

У личности существует своя давнишняя история, ее свойства менялись с эпохами и культурами. От Средних веков и до позднего Возрождения личность была мини­мальной. На картине Джотто все, кроме Христа, похожи друг на друга. К концу эпохи Возрождения личность стала расти, и у Рембрандта и Эль-Греко второстепенные персо­нажи не выглядят больше, как хористы из одного коллек­тива.

Рост, расширение личности продолжается до наших времен. Кульминацией нашего богатства и технических воз­можностей явилась личность, которая выбирает, ощущает удовольствие и боль, требует действия, оптимизирует или констатирует соответствие, а также обладает довольно ред­кими атрибутами: уважение, действенность, уверенность и контроль. Я называю эту новую личность с ее всепогло­щающей заботой о собственном удовлетворении и потерях личностью максимальной, чтобы подчеркнуть ее отличие от личности минимальной, которой она пришла на смену, лич­ности наших дедов-янки. Личность янки, подобно средневе­ковой, мало что делала, кроме того, что вела себя опреде­ленным образом. Она гораздо меньше была обеспокоена собственными ощущениями и чувствами и больше — обя­занностями.

К лучшему это или К худшему, но сегодня мы пред­ставляем собой культуру максимальных личностей. Мы свободно выбираем то, что хочется, из невероятного изоби­лия товаров и услуг, а также самых изощренных удоволь­ствий. Однако вместе со свободой выбора современная личность встречается и с определенными опасностями. Глав­ная из них — массовая депрессия. Я думаю, что наша эпидемия депрессии — это порождение максимальной лич­ности.

4i2_____________________ Мартяв Э. П. Зелигшш

Случись все это в изоляции, возвеличивание личности могло бы играть позитивную роль, ведя людей к более полной, насыщенной жизни. Но этому не суждено было случиться. Возвышение личности совпало в наше время с ослаблением чувства общности людей и потерей высшей цели. Эти факторы в совокупности оказались плодотворной почвой для произрастания депрессии.

Убывание общественного

Жизнь, посвященная лишь самой себе, и ничему боль­ше, поистине скудна. Человеческим существам необходимы смысл и надежда, как антураж, обстановка, в которой они существуют. Мы привыкли иметь богатый антураж, и в случае, если мы сталкиваемся с неудачей, мы могли передо­хнуть и оглядеться в этой обстановке, нашей духовной мебели, и оживить свое ощущение того, кто мы такие. Эту обстановку в широком смысле я называю общностью. Она включает веру нации в себя, в Бога, в семью или в цель, которая лежит за пределами нашей жизни.

В течение последней четверти столетия происходили события, которые настолько ослабили нашу преданность крупным общностям, что мы оказались почти нагими перед превратностями жизни. Как неоднократно наблюдали, в глазах многих идея, что наша нация является для нас средством достижения великих целей, рухнула под совместным напо­ров сенсационных убийств, Вьетнамской войны и Уотергей-та. Те из вас, кто вырос в начале 60-х, возможно, ощутили это, как и я, 23 ноября 1963 года, когда у нас на глазах было уничтожено видение будущего. Мы утратили надежду на то, что наше общество способно исцелять человеческие невзгоды. Звучит как банальность, но, тем не менее, явля­ется установленным фактом: многие люди моего поколения

Гибкий оптимизм 413

из страха или отчаяния предпочли общественному служе­нию карьеру, которая могла, по крайней мере, принести нам личное счастье.

Это сдвиг от блага общественного к благу личному был усилен убийствами Мартина Лютера Кинга, Малькольма Икс и Роберта Кеннеди. Вьетнамская война преподала та­кой же урок тем, кто был чуть моложе. Бессмысленность и жестокость десятилетней войны привели к эрозии предан­ности молодежи патриотизму и Америке. Тем, кто не усво­ил урок Вьетнама, было трудно игнорировать Уотергейт.

Так и случилось, что наша преданность нации утратила способность давать нам надежду. В свою очередь эта эро­зия преданности побудила людей искать удовлетворение внутри себя, сконцентрировать свое внимание на собственных жиз­нях. Одновременно с тем, как политические события своди­ли к нулю старую национальную идею, социальные тенден­ции сводили к нулю, как отмечали исследователи, Бога и семью. Религия и семья могли бы заменить национальную идею в качестве источника надежды и цели, удержав нас от обращения внутрь себя. Но, по несчастному совпадению, эрозия веры в нацию совпала с распадом семьи и упадком веры в Бога.

Высокий процент разводов, усиление мобильности и двадцать лет низкой рождаемости виновны в эрозии семьи. Из-за частых разводов семья не является больше, как некогда, стабильной структурой, нашим прибежищем, кото­рое всегда было к нашим услугам, когда нам нужен был бальзам на раны. Большая мобильность — способность в одночасье собраться и умчаться бог знает куда — также расшатывает семью. И, наконец, отсутствие или малочис­ленность детей, которые типичны для столь многих амери­канских семей, изолирует личность. Повышенное внимание, которым родители окружают одного-двух детей, идущее в

414______________________ Мартив Э. П. Зелигыая

краткосрочном плане на пользу детям (реально оно повы­шает их коэффициент интеллекта IQ примерно на полбал­ла), в долгосрочном плане награждает их иллюзией, что их удовольствие и переживания имеют существенно большее значение, чем на самом деле.

Итак, мы наблюдаем утрату веры в Бога, в величие страны и распад семьи. Куда же обратиться в поисках тождественности, цели и надежды? Когда нам требуется духовная обстановка, мы оглядываемся и видим, что все удобные кожаные диваны и мягкие кресла убраны, и для сидения остался только маленький и хилый складной стул — личность. И максимальная личность, лишенная защиты в виде преданности жизненным идеалам, оказывается откры­той для депрессии.

Даже взятые по отдельности растущий индивидуализм и убывающая общность способны повысить уязвимость от депрессии. На мой взгляд, соединение этих двух факторов в истории Америки привело к беспрецедентной эпидемии депрессии. При этом конкретно работающим механизмом является приобретенная беспомощность.

В главах 4 и 5 мы видели, что, когда индивидуумы оказываются перед лицом неудач, на которые они не в силах повлиять, они становятся беспомощными. И, как показано в этой книге, беспомощность превращается в без­надежность, перерастающую затем в полномасштабную деп­рессию, когда человек объясняет свои неудачи постоянны­ми, всеобъемлющими и личными причинами.

Жизнь неизбежно полна личных неудач. Мы редко получаем все, к чему стремимся, и ежедневно встречаемся с разочарованием, поражением и тем, что нас отвергают, В такой индивидуалистической культуре, как наша, которая придает мало значения тому, что находится за пределами

Гибкий оптимизм 415

нашего «Я», человек получает мало утешения от общества, когда у него происходит личная потеря. Более «примитив­ные» общества поддерживают индивидуума в случае поте­ри, тем самым предотвращая превращение беспомощности в безнадежность. Психолог-антрополог Бак Шиффлин без­успешно пытался обнаружить что-нибудь похожее на деп­рессию у племени калули, живущего в Новой Гвинее в условиях каменного века. Шиффлин предположил, что у калули депрессию предотвращает обратная связь между племенем и индивидуумом. Если у одного из калули убежит свинья и он как-то выразит свое горе по поводу этой потери, племя даст ему другую свинью. Потеря компенси­руется общиной, и беспомощность не перерастает в безна­дежность, потеря не приведет к отчаянию.

Однако наша эпидемия депрессий не просто связана с тем, что мы получаем мало утешения от общества. Во многих случаях крайний индивидуализм стремится гипер­трофировать пессимистический стиль объяснения, заставляя людей объяснять рядовые неудачи постоянно действующи­ми, всеобъемлющими и персональными причинами. Пре­увеличенное представление индивидуума о себе, например, означает почти автоматически: раз кроме меня никого не существует, значит, неудача — моя вина. Упадок общности означает, что неудача носит постоянный и всеобщий харак­тер. Поскольку более крупные институты (Бог, нация, се­мья) не имеют больше значения, личные неудачи кажутся катастрофами. Поскольку время в обществе индивидуалис­тов кончается смертью личности, личная неудача представ­ляется постоянной. Не существует утешения от личной не­удачи. Она отравляет всю жизнь. Чем большее значение для личности имеют более крупные институты, тем менее вечными и всеобщими представляются личные потери.

416_____________________ Мартяв Э. П. Зелигнан

ИЗМЕНЕНИЕ БАЛАНСА

Итак, мой диагноз таков: эпидемия депрессий коренит­ся в общеизвестном росте индивидуализма и упадке предан­ности общественному благу. Это означает, что из этой ситуации существуют два выхода: первый — изменить со­отношение между личным и общественным, второй — ис­пользовать возможности самой максимальной личности.

Пределы индивидуализма

Возможен ли долгосрочный прогноз будущего индиви­дуализма на базе анализа максимальной личности и подсте­регающих ее ловушек? Я считаю, что отрицательные пос­ледствия неограниченного индивидуализма таковы, что, раз­рушая нас, она может уничтожить и себя.

Я хочу сказать, что несостоятельность общества, кото­рое превозносит индивидуума в такой степени, как наше, будет доказана ростом депрессий. Как только станет оче­видно, что индивидуализм приводит, допустим, к десяти­кратному росту депрессий, людям станет очевидной его не­безопасность.

Вторым и, возможно, более важным фактором являет­ся бессмысленность. Я не настолько глуп, чтобы попытать­ся дать вам определение слова смысл, но одним из необхо­димых условий существования смысла является принадлеж­ность к чему-то большему, чем вы. Чем больше категория, к которой вы можете себя причислить, тем больше смысла вы можете обрести. И поскольку нынешней молодежи трудно серьезно оценивать свое отношение к Богу, стремиться выполнять свои обязанности перед страной или быть частью большой и крепкой семьи, смысл в ее жизни определить тоже достаточно трудно.

Гибкий оптимизм

Говоря иными словами, личность — не наилучшее место для смысла.

Но если индивидуум без преданности общественному производит в массовом порядке депрессию и бессмыслен­ность, значит, что-то должно уступить. Что же? Один из вариантов сводится к тому, что крайний индивидуализм отомрет, а максимальная личность вновь превратится в лич­ность янки. Другой пугающий вариант развития может при­вести к тому, что для того, чтобы побороть депрессию и обрести смысл, мы торопливо принесем в жертву обретен­ные благодаря индивидуализму свободы, личный контроль и беспокойство об индивидууме. Двадцатый век полон бед­ственных примеров обществ, которые именно так и посту­пали, чтобы исцелить свои беды. Примерно к этому же сводится наблюдаемая повсеместно тяга к религиозному фундаментализму.

⇐ Предыдущая34353637383940414243Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: