Экономическая политика Му‘авийи и социальные отношения в халифате

В 680 г. арабской империи исполнялось 45 лет с момента ее выхода за пределы первоначального расселения арабов, и почти половина этого срока, 19 лет, приходилась на правление Му‘авийи.

В историческом масштабе этот срок ничтожен, но в жизни любого молодого, формирующегося государства он столь же богат изменениями, как каждый год в детстве человека по сравнению с его зрелыми годами. Заметные изменения, происходившие в Халифате в третьей четверти VII в в системе управления и образе жизни мусульманского общества, связывались у современников и следующих поколений с личностью Му‘авийи. Мнения о нем были противоречивы, часто прямо противоположны. В памяти сирийцев он превратился в такого же образцового мудрого государя, каким для иранцев был сасанидский царь Ануширван, а для подкрепления этого образа создавались хадисы об одобрительном отношении к нему пророка. С другой стороны, шииты и Аббасиды рисовали его чуть ли не нечестивцем, хотя и сыновья Али, и родоначальник аббасидской династии Абдаллах ибн Аббас пользовались при нем покровительством и щедрыми дарами.

Популярный литератор IX в. ал-Джахиз, приводя примеры щедрости и мудрой сдержанности Му‘авийи, не удержался от того, чтобы подчеркнуть, что знаменитые мудрая сдержанность (хилм) и щедрость были показными и средством прославиться. Образ Му‘авийи он рисует одними черными красками. Конкретную характеристику нововведений Му‘авийи как государственного деятеля дает историк IX в. ал-Йа‘куби:

«Был Му‘авийа первым в исламе, кто завел стражу (харас), и полицию, и привратников (баввабун), и опустил завесы, и стал использовать в качестве секретарей христиан, и перед кем шли с копьями. Он стал брать закат с жалованья и сидеть на троне, а люди – ниже него. Он ввел диван печати, строил и возводил постройки и заставлял людей работать на стройке без оплаты, а до него никто не заставлял работать без платы. Он объявил бесхозной (истасфа) собственность мусульман и взял ее себе. Са‘ид ибн Мусаййаб говаривал: " Пусть Аллах как следует накажет Му‘авийю – ведь он первый превратил это дело (т. е. халифат) в царство". И говорил Му‘авийа: " Я – первый из царей" ».

Этот перечень характеризует два направления изменений в жизни мусульманского общества: обособление власти от рядовых мусульман (в чем, собственно, и видели превращение халифа в царя) и сложение в нем новой административно-фискальной практики. Последнее нельзя смешивать с экономическими отношениями, которые не были изменены арабским завоеванием и правлением Му‘авийи – добрые 95 % населения продолжали жить привычной жизнью.

Противопоставление халифа, амира верующих, царю, малику, не было для мусульман формально-терминологическим. Оно выражало всю совокупность различий между праведным руководителем общины, избранным Аллахом посредством волеизъявления лучших ее представителей, первым среди равных, призванным вести общину по праведному пути, и главой государства, действующим по своему разумению и в собственных интересах, притесняющим подданных налогами. Внешне это различие выражается в отделении правителя от своих подопечных, что и подчеркивает ал-Йа‘куби упоминанием привратников и «опускание завес».

Можно упрекнуть ал-Йа‘куби в некоторых неточностях, так как полиция (шурта) упоминается и у других халифов, в частности у Али, так же как и хаджиб (дворецкий). При всем том ал-Йа‘куби прав по существу, так как при Му‘авийи эти должности и институты власти приобрели качественно иной характер. Хаджибы Умара и Усмана были всего лишь доверенными слугами, оберегавшими покой хозяина во внутренних помещениях дома, и не играли никакой политической роли. Шурта Усмана не сыграла никакой роли в охране его дома, если только не считать шуртой десяток-другой гулямов Усмана, принявших участие в обороне дома. Иными стали функции и положение хаджиба и шурты при Му‘авийи.

Му‘авийа, живя в стране, население которой вне зависимости от национальности и религиозной принадлежности привыкло к высокому статусу правителя и определенным нормам его поведения, не мог вести себя, как мединские халифы среди своих собратьев и единоверцев; он понимал, что снижение образа правителя ослабляет его авторитет и уважение к власти. Об этом он будто бы говорил Умару в ответ на его упреки в недопустимой роскоши и в том, что держит просителей перед запертыми дверями: «Мы в стране, которая недалеко от наших врагов, и есть у них проницательные шпионы, и я хочу, амир верующих, чтобы они видели величие ислама».

Террористические акции хариджитов сделали личную охрану не только элементом престижа, но и жизненной необходимостью. Охрана, сопровождавшая халифа (и наместников) в общественных местах, в том числе и в мечети, где халиф должен был быть среди своих, отделила его от собратьев по вере. Выросла и численность полиции, превратившейся в самостоятельную силу, инструмент подавления сепаратизма племен в больших городах. Сведения о 4000 полицейских в Басре кроме 500 конных стражников, конечно, преувеличены, но несколько сотен стражей порядка создавали новое соотношение сил между наместником и своевольными племенными группировками. В Дамаске ситуация была несколько иная, чем в гарнизонных городах, – здесь большинство населения составляли местные жители-иноверцы, не осмеливавшиеся выступать против завоевателей.

Му‘авийа стал первым халифом, который обзавелся дворцом и создал при себе двор. Первый дворец был очень скромным, сложенным из сырца, затем его сменил кирпичный дворец. У византийских послов он вызывал насмешки, они обзывали его мышиной норой (байт ал-фа‘р) или «скворечником» (байт ал-‘асафир), но он выполнял главную функцию – обособил халифа и его окружение от простонародья. На людях он появлялся теперь только в сопровождении эскорта, и к нему уже нельзя было подойти запросто и поговорить, как с Умаром или Усманом, а халиф уже не наводил порядок собственноручно с помощью бича, как его предшественники, – для этого был начальник полиции.

Во дворце накапливались различные дары, привозившиеся посольствами других государей и делегациями из провинций, доставлявшими вместе с законной долей добычи особенно ценные предметы искусства, в числе которых оказывалась и скульптура, вроде захваченных при набеге на Сицилию статуй из драгоценных металлов, которые Му‘авийа продал в Индию. Не исключено, что какая-то скульптура все-таки оставалась украшать внутренние покои. При дворце или где-то за городом содержались диковинные звери и птицы, привозившиеся с другими дарами отовсюду. Среди них одно время был и слон, которого халиф подарил царю Албании Джуаншеру вместе с диковинной птицей (павлином? ). Этот слон прошествовал от Дамаска до Партава (Барда‘а), не оставив никакого следа в памяти мусульманских и христианских историков Сирии и Месопотамии.

Стены дворца и многочисленные служители отделили халифа не только от простых мусульман – даже верхушка, за исключением узкого круга лиц, не имела свободного доступа к персоне халифа, он являлся перед ними только на приемах, деловых или торжественных. Допуском к халифу ведал хаджиб, превратившийся из простого доверенного слуги в важную придворную фигуру. Хаджибы были всегда из вольноотпущенников, которые стояли вне племенных пристрастий и были всецело преданы своему патрону. Перед хаджибом, несмотря на его рабское происхождение, заискивали даже знатные арабы, порой унижаясь до взяток.

Где двор, там и церемониал. За сорок лет правления у Му‘авийи сложился определенный порядок дня, который подробно описан у ал-Мас‘уди. Ежедневно, кроме пятниц, он принимал в мечети жалобщиков и просителей из простого народа. Закончив с ними, возвращался во дворец и принимал знатных просителей, подавших заранее записки с изложением дела, по ходу приема посетителям предлагалось угощение. В некоторые дни таких посетителей бывало до 40 человек. Затем возвращался в свои покои и отдыхал до полуденной молитвы. После нее был второй прием для высших чинов. День заканчивался большим приемом после вечерней молитвы, на котором выступали поэты и рассказчики историй о делах давно минувших дней и мудрости царей и полководцев.

Современные исследователи приписывают Му‘авийи замену титула «халиф посланника Аллаха» на «халиф Аллаха», в котором «халиф» означало «уполномоченный», «представитель», и возведение таким образом своей власти непосредственно к Аллаху, минуя ее легитимизацию волей общины. Однако документальных свидетельств официального употребления этого титула не имеется – нет ни монет с пространными надписями, ни подлинных документов, ни эпиграфических свидетельств. Ссылки же на употребления его в поэтических панегириках столь же мало документальны, как уподобление правителей солнцу. Не слишком достоверны и ссылки на собственные слова Му‘авийи, приводимые некоторыми историками. Так, он будто бы сказал Са‘са‘а ибн Сухану: «Земля принадлежит Аллаху, а я – халиф Аллаха, и то, что я взял, – мое, а что оставил людям – то моя милость (фадл)». Однако эта и ряд других бесед Му‘авийи с Са‘са‘а не более чем образец излюбленного средневековыми арабскими литераторами жанра остроумной беседы двух знаменитостей. К тому же Са‘са‘а, будучи довольно плодовитым поставщиком шиитской информации, мог вложить в уста Му‘авийи порочащие его слова.

Если бы Му‘авийа присвоил себе титул, менявший представление об основе легитимности власти халифа, превратив себя из преемника власти пророка в прямого представителя Аллаха, то вряд ли его оппоненты, осуждавшие даже за сидение на возвышении, упустили бы случай упрекнуть его за непомерную претензию быть представителем Аллаха на земле. Если же все-таки этот новый титул вошел в употребление и об этом противники Му‘авийи не сочли нужным говорить, то приходится признать, что современные исследователи преувеличили его идеологическую значимость. Видимо, халифату-л-Лахи означало не «заместитель Аллаха», а «халиф волею Аллаха». Главным инструментом власти Му‘авийи над людьми были не нововведения в титуловании, его вполне удовлетворяло обращение «амир верующих», а деньги.

Вторая часть упреков ему у ал-Йа‘куби относится к незаконным методам извлечения дополнительных доходов. По словам Абдаллаха ибн Заквана, представителя поколения, появившегося на свет в конце правления Му‘авийи, «все время, что правил Му‘авийа, дела его шли хорошо и деньги не переставали обильно поступать к нему, и привлекал он сердца людей раздачей денег и дарами, говоря: " Раздача денег заменяет справедливость" ». Особенную щедрость он проявлял к потенциальным соперникам, сыновьям предшествующих халифов, не останавливаясь перед тем, чтобы уступить в спорных случаях свою собственность.

Для такой расточительности халиф должен был иметь в своем распоряжении значительные свободные средства. Об их размере можно судить лишь приблизительно, поскольку прямых указаний на общую сумму поступлений в центральную казну и о личных доходах Му‘авийи не имеется. Настоящего централизованного государственного бюджета еще не существовало. Поступления в отдельных провинциях (за исключением Савада и Египта) определялись договорами, заключенными при завоеваниях, остаток после покрытия местных административных и военных расходов отсылался в Дамаск, так же как и пятина от добычи, но совершенно неясно, соответствовали ли этапы пересылки денег в центр иерархии назначений, т. е. посылал ли, например, наместник Сиджистана или Хорасана, назначенный из Басры, свой остаток сначала в Басру или же непосредственно в Дамаск.

Отсутствие сведений о финансовой системе Халифата при Му‘авийи обусловило соответствующий пробел во всех исследованиях об экономике Умаййадского Халифата. Составить точное представление о размере сумм, которые поступали в столицу, невозможно. Цифры налоговых поступлений с отдельных провинций или указания на суммы, получавшие лично халифом, преувеличены в большинстве случаев иногда раз в десять. Сложность заключается еще в том, что поземельный налог взымался с зерновых натурой, а с фруктов, овощей и «технических культур», вроде льна, хлопка, сахарного тросника – в деньгах. Зерно, конечно, не везли халифу, но оно продавалось на месте и приносило доход, оценить объем которого невозможно.

Из сумм налогов, указываемых авторами IX – нач. X вв. (если им доверять) значительная часть тратилась на местные нужды: жалования, поддержание в порядке оросительных систем, почтовых дорог и, конечно, по возможности похищалась. К этому времени уже сложилось представление о том, сколько обычно поступало из той или иной провинции со всей усушкой и утруской. И пока эти суммы не сокращались, все было в порядке, а если вдруг происходило сокращение, то следовали смещения, конфискации и тюремные заключения.

Собранные деньги ежегодно привозили в столицу специальные караваны с хорошей охраной и в сопровождении делегаций из авторитетных людей. Учитывая все эти оговорки и условия, можно думать, что халифу поступало лично 50–70 млн дирхемов, кроме 1/5 военной добычи и доходов со своих владений.

Был и еще один дополнительный источник доходов – бесхозные земли, савафи, считавшиеся коллективной собственностью общины, которой управлял халиф. Харадж с савафи расходовался в провинциях, в которых они находились. Му‘авийа будто бы стал получать доходы в полное свое распоряжение и дарить земли из этого фонда своим родственникам, и только в Ираке это давало ему дополнительно 50 или 100 млн дирхемов. Поверить этим цифрам невозможно, так как изъятие подобных сумм из бюджета Ирака немедленно больно сказалось бы на выплате жалованья, а мы знаем, что при Зийаде оно выплачивалось своевременно и в полном объеме.

Назначенный в 662 г. ведать хараджем Куфы его мавла Абдаллах ибн Даррадж по распоряжению халифа осушил часть заболоченных земель в низовьях Тигра, принадлежавших прежде Сасанидам, и вновь культивированные земли стали приносить халифу доход в 5 млн дирхемов.

Сказанное не исключает возможности того, что доход от обрабатывавшихся земель савафи в Саваде стал поступать непосредственно халифу однако размер его был в 10–20 раз меньше указанного выше.

Мы знаем также, что управляющий имениями халифа в Медине засеял необработанный участок, дарованный Умаром своему племяннику Абдаррахману. В ответ на жалобу Абдаррахмана Му‘авийа сказал, что, согласно решениям Умара, необработанная земля принадлежит тому, кто ее засеял. Кади решил вопрос иначе – земля должна быть возвращена владельцу, который обязан возместить стоимость обработки и посева. Му‘авийа сделал широкий жест – отказался от компенсации и даже дал Абдаррахману добавку к жалованью.

Вполне допустимо, что было несколько других, менее заметных случаев присвоения земли на том же основании, однако основной массив земель Му‘авийи в Медине и ее окрестностях состоял из вновь орошенных и освоенных земель на базе колодезного орошения. Проводились и более трудоемкие работы, например упоминается «плотина Му‘авийи» (Садд Му‘авийа) в 20 милях (40 км) восточнее Медины, создавшая водохранилище в русле вади. Рабочей силой были многочисленные рабы и военнопленные.

Кроме того, Му‘авийа, располагавший огромными денежными средствами, не смущаясь ценами, скупал земли у нуждавшихся в деньгах мединцев. Все вместе взятое сделало его крупнейшим землевладельцем в районе Медины, хотя определить размеры его владений не представляется возможным.

Примеру Му‘авийи следовали многочисленные представители рода Умаййи и сыновья предыдущих халифов, также тратившие десятки и сотни тысяч динаров и дирхемов на приобретение земель и водных источников, без которых земля была бы бесполезна. Сообщается, что один из сыновей Талхи купил источник с участком земли, на котором росло 20000 пальм, за 200000 динаров. И на этих полях работали сотни, а то и тысячи рабов.

Муавийа вроде бы не создал особой канцелярии для управления своими поместьями и доходами. Диван печати, упоминаемый всеми историками как нововведение, был лишь канцелярией, регистрировавшей и заверявшей исходящие документы. Такая же канцелярия имелась и у Зийада, но кроме нее он имел непонятный по назначению «диван зимам», заведенный по образцу Сасанидского. Возможно, что он-то и ведал доходами и расходами, не проходившими через диван хараджа.

В бывших иранских провинциях был возрожден древний обычай приношения даров государю к двум важнейшим праздникам: наурузу и михраджану. Крупные землевладельцы-дихканы и местные правители и после арабского завоевания продолжали получать традиционные дары от крестьян и подданных, идея заставить их делиться с новым государем, вероятно, пришла в голову тому же Зийаду. Приобщение к этому источнику доходов, от которого предыдущие халифы отказывались как от языческого обычая, дало Му‘авийи еще 10 млн дирхемов (? ).