Речевые жанры как средство

Организации социального

Взаимодействия

 

Для чего нужны речевые жанры? Каким потребностям носителей языка они призваны удовлетворять? Как ни странно, исследователи, пишущие о речевых жанрах (в дальнейшем РЖ), нечасто задаются этим вопросом. М.М. Бахтин всячески подчеркивал необходимость РЖ для общения: “Речевые жанры организуют нашу речь почти так же, как ее организуют грамматические формы <...> Если бы речевых жанров не существовало <...>, речевое общение было бы почти невозможно” [Бахтин, 1979: 257-258]; однако развернутого ответа на вопрос, зачем нужны РЖ, у него не найдешь.

Очевидно, что ответ на этот вопрос непосредственно зависит от толкования исходного понятия. Если считать, как это делает ряд авторов сборника “Жанры речи” [Жанры речи, 1997], что РЖ — это примерно то же самое, что речевые акты[4], то вопрос “зачем?” лишается значительной части своей актуальности, поскольку ответ подразумевается сам собой: РЖ нужны для того, чтобы осуществлять соответствующие речевые действия и адекватно воспринимать речевые акты партнера. Автор настоящей публикации исходит из иной концепции РЖ, основные положения которой сводятся к следующим четырем пунктам [см.: Долинин, 1997; 1998]:

1. Понятие РЖ целесообразно связывать не с речевыми действиями, которые могут быть реализованы в одном элементарном высказывании, а с текстами (применительно к монологическому общению) или с такими отрезками диалога, которым присуща тематическая и/или логико-прагматическая завершенность [ср.: Гловинская, 1993].

2. РЖ не конструкт (не только конструкт), не продукт отвлеченного теоретизирования лингвистов, а реально присущие речевой компетенции носителей языка образцы (модели) говорения и письма [ср.: Шмелева, 1997].

3. РЖ представляет собой стереотип речевого поведения, “относительно устойчивый тематический, композиционный и стилистический тип высказывания” [Бахтин, 1979: 242], возникающий как функция устойчивого, повторяющегося сочетания типовых значений ряда аргументов — параметров коммуникативной ситуации (в дальнейшем КС), каковыми являются: 1) АДРЕСАНТ (Ан), рассматриваемый как носитель социального, полового, возрастного и т.п. СТАТУСА, исполнитель некоторой конвенциональной РОЛИ, субъект некоего ДЕЙСТВИЯ, преследующего определенную ЦЕЛЬ, обладатель определенной КАРТИНЫ МИРА, носитель ЛИЧНОСТНЫХ СВОЙСТВ и субъект сиюминутного ПСИХИЧЕСКОГО СОСТОЯНИЯ; 2) АДРЕСАТ (Ат), рассматриваемый в тех же ипостасях; 3) НАБЛЮДАТЕЛЬ; 4) РЕФЕРЕНТНАЯ СИТУАЦИЯ; 5) КАНАЛ СВЯЗИ; 6) ОБЩИЙ КОНТЕКСТ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ Ан — Ат; 7) ВРЕМЯ, МЕСТО И ОКРУЖАЮЩАЯ ОБСТАНОВКА.

4. Относительное единообразие речевого поведения членов данного социума в стандартных КС обеспечивается механизмом РОЛЕВОГО ПОВЕДЕНИЯ: стандартная КС, соотносимая субъектом речи с типовой “контекстной моделью” [Ван Дейк, 1989], задает типовой образ адресанта — речевую (жанровую) роль, поведение в рамках которой регулируется жанровыми, социально установленными ПРЕДПИСАНИЯМИ и/или взаимными ОЖИДАНИЯМИ партнеров.

Именно при таком подходе к проблеме вопрос о необходимости РЖ для обеспечения коммуникативной деятельности людей приобретает свою актуальность. Его можно переформулировать так: каким общественным и индивидуальным потребностям отвечает стереотипность речевого поведения членов данного социума, воплощенная в речевых жанрах? Намечается по меньшей мере три аспекта, в которых РЖ предстают как необходимые и прагматически значимые.

1. Когнитивно-конструктивный аспект. Начиная, примерно, с середины 70-х г.г. в работах по искусственному интеллекту, когнитивной психологии и теоретической лингвистике (в частности в исследованиях, затрагивающих процессы порождения и понимания речи) широкое распространение получает концепт, по-разному именуемый разными исследователями, но сохраняющий при этом относительную концептуальную целостность. Это фрейм по Минскому, сценарий по Шенку и Абельсону, схема по Чейфу, ситуационная модель по Ван Дейку. Суммируя разные, дополняющие друг друга определения, можно сказать, что фрейм (сценарий, схема, модель) — это фрагмент знания о мире, организованный вокруг некоего понятия или типовой для данного социума ситуации и содержащий связанную с ними основную, типическую или потенциально возможную информацию, включающую сведения об обычном порядке протекания ситуации. Такие ментальные схемы обеспечивают ориентировку в ситуациях и событиях, в которых мы сами участвуем, которые наблюдаем или о которых читаем (слышим). Они позволяют нам более или менее адекватно интерпретировать поведение других людей, а также планировать собственные действия и осуществлять их принятыми в данном обществе способами — так, чтобы партнеры понимали наши намерения и логику наших поступков [Ван Дейк, 1989: 16-17, 69, 84; Чейф, 1983: 43, 45; Филлмор, 1983: 80, 111; Селезнев, 1987: 73].

Можно утверждать, что большинство фрагментов действительности, с которыми мы сталкиваемся в непосредственном опыте или через тексты, воспринимаются нами как компоненты некоторых ментальных схем (сценариев), и понять тот или иной воспринимаемый фрагмент — это и значит прежде всего соотнести его с соответствующей схемой. Иначе говоря, каждый “кусок действительности” — в той мере, в какой мы его понимаем, — функционирует как знак, означающее которого — это само явление, данное нам в непосредственном восприятии или как ближайшее содержание фрагмента текста, а означаемое — типовой фрагмент ментальной схемы. И, подобно тому, как знак естественного языка в речевой цепи обладает прогностической силой — предсказывает появление других, синтагматически связанных с ним элементов или, по крайней мере, классов таковых, — каждый фрагмент действительности, осознанный как компонент ментальной схемы, сигнализирует о наличии или предсказывает появление других, соотнесенных с ним компонентов последней, т.е. функционирует как метонимия. По отношению же к схеме (сценарию) в целом он является генерализирующей синекдохой.

Сказанное имеет самое непосредственное отношение к проблеме речевых жанров, поскольку есть все основания считать, что жанровые каноны, писанные или неписаные правила построения дискурсов в стереотипных КС, известные большинству членов социума, суть особый вид ментальных схем — сценарии, фиксирующие типовые способы совершения и обычный порядок протекания речевых событий, типичных для данного социума. “Если люди формируют модели ситуаций, в которых они участвуют или о которых они читают, представляется вполне очевидным, что они строят и модели коммуникативных ситуаций, участниками которых они являются, порождая или воспринимая речь (или участвуя в речевом общении) ” [Ван Дейк, 1989: 70; см. также Филлмор, 1983: 80]. Сам Ван Дейк называет их контекстными моделями, определяет как прагматические и социальные и противопоставляет “ситуационным моделям”, которые, по его мнению, можно назвать семантическими [Ван Дейк, 1989: 95]. Но это противопоставление вряд ли стоит абсолютизировать, поскольку определенные РЖ или определенные последовательности РЖ являются неотъемлемой частью большинства сценариев (ситуационных моделей), описывающих социальное взаимодействие — таких, например, как суд, экзамен или ухаживание [ср. Ван Дейк, 1989: 18].

Из этого однозначно вытекает функция РЖ, которую мы назвали когнитивно-конструктивной. По определению Ст. Гайды, РЖ — это “горизонт ожидания для слушающих и модель построения для говорящих” [Гайда, 1986: 24; см. также: Todorov, 1978: 50-51]. Знание жанровых канонов (“контекстной модели”) обеспечивает идентификацию жанра получателем (для чего часто бывает достаточно небольшого отрезка дискурса), т.е. ориентировку в речевом событии, в котором он участвует, активизацию соответствующего сценария, хранящегося в долговременной памяти, и, следовательно, настройку на нужную волну, включение соответствующей установки, перцептивной и деятельностной, и, как следствие, возможность прогнозировать дальнейшие речевые действия партнера, дальнейшее развертывание дискурса и адекватно реагировать на него [ср.: Бахтин, 1979: 257-258; Богин, 1997: 13; Федосюк, 1997: 69; 85-86]. Для отправителя же речевой жанр — руководство к действию, образец построения речи, соответствующего ожиданиям партнера, т.е. такого построения, которое существенно повышает шансы на адекватное восприятие дискурса получателем. То, что происходит при неадекватном восприятии дискурса в результате неправильного определения РЖ, хорошо иллюстрируется известным случаем, произошедшим в 30-х г.г. в США, когда радиослушатели восприняли передачу по роману Г. Уэллса “Война миров” как актуальную информацию о вторжении марсиан на Землю.

2. Социально-психологический аспект. Как уже было сказано, мы рассматриваем РЖ как функцию, продукт устойчивого, типового сочетания определенных значений параметров КС, т.е. некоей стандартной КС. И, строя свое сообщение в согласии с канонами данного жанра, Ан сигнализирует, что воспринимает данную КС как такую, которой соответствует данный жанр, и, следовательно, подает себя как носителя соответствующего статуса и исполнителя соответствующей речевой роли, дает понять адресату, что хочет быть воспринят как ученый, администратор, хозяин дома, принимающий гостей, бизнесмен и т.п. и тем самым предлагает ему роль, соотнесенную со своей, т.е. задает “правила игры”.

Чрезвычайно существенно, что речевое поведение — не автоматическая и безошибочная реакция субъекта речи на значение параметров КС, а результат их субъективного восприятия и истолкования. В объективно одних и тех же обстоятельствах общения разные отправители могут строить свою речь по-разному; да и один и тот же Ан в некоторых случаях может выбрать по своему усмотрению тот или иной РЖ, предлагая тем самым адресату определенный тип взаимоотношений (“Я с тобой не как начальник говорю, а как старший товарищ”). Таким образом, выбор РЖ — там, где он возможен, — в определенной мере характеризует субъекта и как носителя личностных свойств, способствует созданию “Образа автора”. В еще большей степени жанровые каноны работают на формирование образа автора в случае, когда они допускают вариативность речевого поведения: они служат фоном, на котором выступают индивидуальные личностные свойства. Мы судим о лекторе в университетской аудитории как о человеке по тому, насколько и в каком направлении его речь отклоняется (или не отклоняется) от идеальной нормы жанра.

3. Социокультурный аспект. В книге “Внутри мыслящих миров” Ю.М. Лотман писал (по не относящемуся к нашей теме поводу): “...мифологические ритуалы и другие действа, сливающие архаические коллективы <...> как бы в единый организм <...>, функционально подобны метаязыковым и метакультурным структурам индивидуалистического общества. И те, и другие играют роль обручей на бочке, превращая конгломерат в единый организм” [Лотман, 1996: 95]. Общая для членов территориально-культурного и языкового сообщества система (или хотя бы набор) речевых жанров, несомненно, является одним из таких обручей (впрочем, можно предполагать, что, говоря о “метаязыковых структурах”, Ю.М. Лотман как раз и имел в виду РЖ). В самом деле, РЖ суть стереотипы речевого поведения. Но общность стереотипов поведения — важный конститутивный признак социума. С этой точки зрения любое социальное поведение приобретает символическую значимость: если некто ведет себя в общем как любой другой в аналогичных обстоятельствах, если его поведение не выбивается за рамки привычного (хотя и не обязательно общественно одобренного), значит — “свой”, “наш”. Противоположный случай можно проиллюстрировать словами пса о коте из “Алисы в Зазеркалье”: “Как можно иметь дело с существом, которое ворчит, когда довольно, и виляет хвостом, когда сердится?”

Для успешной интеграции в социуме человек должен владеть не только соответствующим языком, но и общепринятыми правилами речевого поведения. Это, в частности, ощущается как аксиома при изучении иностранных языков (если оно не чисто пассивное). Мы считаем совершенно естественным, что надо знать, как, при помощи каких речевых формул начать и закончить телефонный разговор, попросить у соседа соль или спички, написать поздравительное письмо, заявку на участие в конференции и т.д. и т.п. И мы инстинктивно стремимся научиться соблюдать эти правила — видимо, не только и не столько для того, чтобы нас поняли (поймут, скорее всего, и если нарушим их ненароком), сколько для того, чтобы приняли пусть не совсем за “своего”, но, во всяком случае, за нормального, полноправного партнера. Но так же обстоит дело и при общении на родном языке внутри своего социума: человеку бывает стыдно продемонстрировать свою жанровую некомпетентность в той или иной области, поскольку тем самым он как бы теряет право на уважение со стороны других.

Итак, “горизонты ожидания для слушающих и модели построения для говорящих”, способы самоподачи и установления правил игры, “обручи на бочке”, стягивающие индивидов в единый организм, — во всех этих ипостасях речевые жанры предстают как первостепенно важное средство организации социального взаимодействия, без которого эффективное речевое общение и в самом деле было бы почти невозможно.

 

ЛИТЕРАТУРА

Бахтин М.М. Проблема речевых жанров // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.

Богин Г.И. Речевой жанр как средство индивидуации // Жанры речи. Саратов, 1997.

Ван Дейк Т.А. Язык. Познание. Коммуникация. М., 1989.

Гайда Ст. Проблемы жанра // Функциональная стилистика: теория стилей и их языковая организация. Пермь, 1986.

Гловинская М.Я. Семантика глаголов речи с точки зрения теории речевых актов // Русский язык в его функционировании. Коммуникативно-прагматический аспект. М., 1993.

Долинин К.А. К проблеме речевых жанров // Материалы XXVI межвузовской научно-методической конференции. Вып.4. Общее языкознание. Спб, 1997.

Долинин К.А. Проблема речевых жанров через сорок пять лет после статьи Бахтина // Русистика: лингвистическая парадигма конца ХХ века. Спб, 1998.

Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек — текст — семиосфера — история. М., 1996.

Селезнев М.Г. От референта к его наименованию // Моделирование языковой деятельности в интеллектуальных системах. М., 1987.

Федосюк М.Ю. Исследование средств речевого воздействия и теория жанров речи. // Жанры речи. Саратов, 1997.

Филлмор Ч. Основные проблемы лексической семантики // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XII. М., 1983.

Чейф У. Память и вербализация прошлого опыта // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XII. М., 1983.

Шмелева Т.В. Модель речевого жанра // Жанры речи. Саратов, 1997.

Todorov Tz. Les genres du discours. P., 1978.

 

 

К.Ф. Седов

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: