Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Мышления языковой личности




В современной психологии мышление «рассматривается как знаковый дериват внешней предметной деятельности» [Тарасов, Уфимцева, 1985: 51]. Дискурсивное мышление представляет собой высший уровень мышления вербального, которое призвано оперировать текстовыми единицами и текстовыми смыслами. Психолингвистическое исследование дискурсивного мышления своим предметом имеет процессы порождения и понимания текста, т.е. динамическую природу текстовой структуры. Проблемы формирования речевого высказывания и его смыслового восприятия составляют сердцевину теории речевой деятельности. В их разработке современная наука имеет достаточно прочный фундамент, заложенный работами отечественных психологов и, прежде всего, трудами Л.С. Выготского и его многочисленных учеников и последователей.

Наиболее системно взгляды Л. С. Выготского на проблему порождения речи выражены в его книге «Мышление и речь» [1982]. Главный вопрос, на который пытался ответить ученый: что лежит между мыслью и словом? Движение от замысла к его вербальному воплощению, по мнению исследователя, есть превращение личностного смысла в общепонятное значение. Однако этой метаморфозе предшествует важный этап: сама мысль зарождается не от другой мысли, а от различных потребностей человека, от той сферы, которая охватывает все наши влечения, побуждения, эмоции и т. п. Иными словами, за мыслью стоит мотив, то ради чего мы говорим. Мотив — первая инстанция в порождении речи. Он же становится последней инстанцией в обратном процессе — процессе восприятия и понимания высказывания, ибо мы понимаем не речь, и даже не замысел, а то, ради чего выражает наш собеседник ту или иную мысль, т. е. мотив речи. Превращение мысли в слово осуществляется не вдруг, оно совершается во внутренней речи. Категория «внутренняя речь» едва ли не самая важная в концепции выдающегося психолога. Внутренняя речь — это не «говорение про себя», не «речь минус звук». Она имеет особое строение и качественно отличается от речи внешней. Начнем с того, что внутренняя речь — это речь, состоящая из предикатов, ключевых слов, несущих в себе сердцевину информации; это как бы набор рем будущего высказывания; это речь свернутая, сжатая, часто деграмматикализованная. Она несет в себе конспект будущего высказывания и разворачивается в считанные доли секунды. Именно во внутренней речи, по Выготскому, личностный смысл перетекает в значение. Именно здесь появляются, возникают первые обозначения элементов замысла, которые трансформируются впоследствии в связную, наполненную общепонятными словесными знаками, грамматически оформленную речь. Внутренняя речь результат длительной эволюции речевого сознания. Ее еще нет у ребенка-дошкольника. Она развивается из внешней, так называемой эгоцентрической речи маленьких детей, которая все более сворачивается, делается сначала шепотной и лишь затем уходит внутрь языкового сознания.

Концепция Л.С. Выготского нашла свое развитие в работах отечественных психологов и психолингвистов [см., например: Леонтьев, 1997; Исследование речевого мышления... 1985; Человеческий фактор в языке... 1991; и др.]. Наиболее существенное дополнение к ней было сделано Н.И. Жинкиным и учеными его школы (И.Н. Горелов, И.А. Зимняя, А.И. Новиков, Е.И. Исенина, А.Н. Портнов и др.). Особенно ценным вкладом в разработку проблемы «речь и мышление» стала концептуальная гипотеза Жинкина о существовании в нашем сознании особого языка интеллекта, универсально-предметного кода (УПК), знаковый материал которого становится первичным средством оформления замысла будущего дискурса. Н.И. Жинкин показал природу качественного скачка превращения мысли в слово, который, по его мнению, представляет собой перекодирование личностного смысла из УПК в вербальное сообщение, наполненное языковыми значениями [см.: Жинкин 1998].

При несущественных различиях большинство современных концепций порождения речи включают в себя систему этапов, стадий, прохождение которых приводит к разворачиванию мысли в дискурс. Признавая справедливость теоретических положений современной отечественной психолингвистики, необходимо также отметить некоторую умозрительность в демонстрируемом ею подходе. Это связано главным образом с тем, что описываемая в авторитетных штудиях единая модель формирования высказывания не может обслуживать все многообразие коммуникативных ситуаций, возникающих в реальной речевой практике. Разные виды и типы речевой деятельности и, шире, речевого поведения предполагают неодинаковые разновидности дискурсивного мышления. Более того, с тем же основанием можно говорить и об отличиях в дискурсивном мышлении разных носителей языка, отражающих индивидуальные черты языкового сознания личности человека. Если основной пафос теории речевой деятельности 70-80-х годов заключался в выявлении универсальных законов «формирования и формулирования мысли», то задачи современной психолингвистики главным образом состоят в исследовании природы соотношения речевого мышления и социального бытия человека. Такого рода изменение вектора исследовательских усилий, кроме прочего, стимулируется изменением общей парадигмы науки о языке, интенсивным развитием антропоцентрического языковедения, центральным объектом рассмотрения которого стал homo loquens — языковая личность.

Развитие антропологического направления науки о языке в нашей стране побудило многих современных ученых обратиться к созданной в 20-е годы М.М. Бахтиным философии языка, своего рода лингвистической биофилии, одной из граней которой выступает теория речевых жанров. Энергия бахтинской мысли привела к возникновению на благодатной почве его концепции жанроведения одной из перспективнейших отраслей анропологического языкознания. Однако, если в исследованиях психолингвистов мы можем отметить увлечение абстрактными построениями, за которыми исчезает конкретный человек, то в работах жанроведов отразился свойственный традиционному языкознанию позитивизм. Созданные в последнее десятилетие типологии речевых жанров страдают эмпиризмом и описательностью: изучение речевых жанров превращается здесь в анализ языковых средств построения дискурсов.

Недостатки традиционного подхода к нетрадиционному объекту изучения толкают некоторых современных ученых к попыткам создания новой методологии. Так, например, известный языковед Б.М. Гаспаров первичным объектом исследования предлагает считать «бесконечный и нерасчлененный поток языковых действий и связанных с ними мыслительных усилий, представлений, воспоминаний, переживаний, сопровождающих нас повсюду в качестве неотъемлемого аспекта нашего повседневного существования» [1996: 5]. Область языкознания, изучающую этот объект, он назвал (игнорируя омонимичное словосочетание, которое обозначает направление японской лингвистики) лингвистикой языкового существования. Языковое существование Гаспарова соотносимо с тем, что М.М. Бахтин называл житейской идеологией. Это сфера повседневной коммуникации, каждодневного общения, где наиболее отчетливо проявляется своеобразие дискурсивного мышление каждой языковой личности.

Языковое сознание говорящего индивидуума отражает накопленные в течение всей его жизни социально-психологические впечатления. А каждое социальное взаимодействие людей, каждый коммуникативный акт, при всей его типичности, — явление столь же уникальное, сколь неповторим облик языковой личности. «В этом своем качестве, — пишет Б.М. Гаспаров, — он вбирает в себя и отражает в себе уникальное стечение обстоятельств, при которых и для которых он был создан: коммуникативные намерения автора, всегда множественные и противоречивые и никогда не ясные до конца ему самому; взаимоотношения автора и его непосредственных и потенциальных, близких и отдаленных, известных ему и воображаемых адресатов; всевозможные «обстоятельства» крупные и мелкие, общезначимые или интимные, определяюще важные или случайные, так или иначе отпечатавшиеся в данном сообщении; общие идеологические черты и стилистический климат эпохи в целом, и той конкретной среды и конкретных личностей, которым сообщение прямо или косвенно адресовано, в частности; жанровые и стилевые черты как самого сообщения, так и той коммуникативной ситуации, в которую оно включается; и наконец, множество ассоциаций с предыдущим опытом, так или иначе попавших в орбиту данного языкового действия: ассоциаций явных и смутных, близких или образных, относящихся ко всему сообщению как целому или отдельным его частям» [Там же: 10].

В своей работе, цитата из которой приведена выше, Гаспаров точно и красочно излагает не только результат собственных раздумий, но и, на наш взгляд, формулирует идеи, составляющие содержание целого направления развития языкознания, истоки которого восходят к мыслям великого Гумбольдта. В соответствие с этой традицией исследователь под языком понимает «не продукт деятельности, а деятельность» [Гумбольдт, 1984: 70]. Правда, в своей позитивной части книга содержит положения не столь безупречные. Нам, однако, прежде всего хотелось бы подчеркнуть в приведенной характеристике мысль о многообразии и неосознанности многих процессов порождения речевого произведения в реальном бытовом общении. Она соотносится с известными рассуждениями Гумбольдта, характеризующего речевой акт как стихийное противоборство, драматический конфликт между мыслью и ее речевым воплощением. «Для самого повседневного чувства и самой глубокой мысли, — писал он, — язык оказывается недостаточным, и люди взирают на этот невидимый мир, как на далекую страну, куда ведет их только язык, никогда не доводя до цели. Всякая речь в высоком смысле слова есть борьба с мыслью, в которой чувствуется то сила, то бессилие» [Гумбольдт, 1985: 378].

Общеизвестно стремление немецкого мыслителя выявить связь между национальным языком и «духом народа». Разные языки он считал не просто различным способом обозначения одних и тех же предметов, а различными видениями реальной действительности. Впоследствии размышления философа были поняты буквально: в структуре языка стали искать отражение черт этнической психологии. Однако Гумбольдт, понимая язык как деятельность, вкладывал в этот термин понятие, которое можно отождествить с современным представлением о дискурсивном мышлении. «Язык, — указывал он, — представляет собой постоянно возобновляющуюся работу духа, направленную на то, чтобы сделать артикулируемый звук пригодным для выражения мысли. В строгом смысле это определение пригодно для всякого акта речевой деятельности, но в подлинном и действенном смысле под языком можно понимать только всю совокупность актов речевой деятельности (выделено нами — К.С.). В беспорядочном хаосе слов и правил, которые мы по привычке именуем языком, наличествуют лишь отдельные элементы, воспроизводимые — и притом неполно — речевой деятельностью; необходима все повторяющаяся деятельность, чтобы можно было познать сущность живой речи и составить верную картину живого языка» [1984: 70].

Итак, по мысли Гумбольдта, язык (читай — дискурсивная деятельность людей) отражает «дух нации» (в современных понятиях социально-психологическое бытие этноса). Как же можно исследовать природу такого отражения? Каковы принципы структурирования результатов этой деятельности? Как соотносимо знаковое оформление актов взаимодействия людей и самой сути их социального бытия? На поставленные вопросы ответ дает теория речевых жанров М.М. Бахтина. Речевой жанр — универсальная категория лингвистической философии, которая должна быть положена в основу методов нового антропологического языковедения. Ее разработка восполняет недостающее звено в концепции Гумбольдта, продолжением традиции которого стала лингвистическая биофилия М.М. Бахтина.

Именно речевые жанры, эти «приводные ремни от истории общества к истории языка» [Бахтин, 1996: 165], становятся тем буферным пространством нашего сознания, где в одновременном существовании сливаются представления об эталонах социально значимого взаимодействия людей и о нормах речевого оформления такого взаимодействия. Жанровые фреймы в драме превращения мысли в слово принимают самое активное участие. В различных коммуникативных ситуациях повседневного общения мы имеем дело с неодинаковыми способами формирования и формулирования мысли, т.е. с разными видами дискурсивного мышления. Несходство моделей порождения высказывания мотивировано прежде всего различиями в прагматических характеристиках той или иной интеракции, которые довольно гибко отражают фреймы жанрово-стилевого взаимодействия людей. Потому дискурсивное мышление языковой личности имеет имманентно жанровый характер.

Особенности жанровой природы дискурсивного мышления нагляднее всего выражаются в обширном коммуникативном пространстве, именуемом повседневным общением. Нам уже приходилось сравнивать континуум бытового общения с живым, развивающимся телом, в котором есть свой верх — жанры риторические — и низ — жанры бессознательные, помимовольные. Индивидуальные особенности дискурсивного мышления, по нашему мнению, наиболее ярко раскрываются в нижних слоях житейской идеологии. Именно здесь представлены жанры, отражающие неосознанные стереотипы социального взаимодействия членов этноса, которые выкристаллизовались в ходе его исторического развития. Именно они соотносимы с представлением о «языковом сознании нации». С другой стороны, в низовых жанрах повседневной коммуникации в большей мере проявляются индивидуальные черты дискурсивного мышления языковой личности. В своих предшествующих публикациях мы уже касались некоторых жанров помимовольного общения, например, жанра «ссора» [см.: Седов, 1997]. Теперь же предметом нашего рассмотрения будет другой нериторический речевой жанр, который мы предлагаем именовать термином «БОЛТОВНЯ».

Выделяемое нами жанровое образование соотносимо с тем, что в западной традиции получило наименование small talk, что соотносимо с тем, что А. Вежбицка, называет жанром разговора (rozmowa). Его семантика в терминах семантических примитивов выглядит следующим образом:

«говорю:...

говорю это, потому что хочу чтобы мы говорили разные вещи друг другу

думаю, что и ты хочешь, чтобы мы говорили разные вещи друг другу» [Вежбицка, 1997: 106].

Small talk, или разговор, следует считать неким родовым понятием, объединяющим неодинаковые речевые жанры: разговор по душам, семейную беседу, болтовню и т.д. Поэтому его в нашей терминологии следует отнести к гипержанровым формам. Болтовню от других родственных жанров отличает особая прагмалингвистическая установка: участники общения обмениваются информацией, при этом в значительной степени коммуникация осуществляется ими ради самой коммуникации. В обыденной терминологии болтовню часто называют сплетничанием (Заходи в гости, посидим, посплетничаем). Мы вынуждены отказаться от этого обозначения, ибо при детальном рассмотрении оказывается, что субжанр сплетни выступает в болтовне в качестве одной из тактик, которая составляет только часть (притом не самую значительную) этого жанрового образования.

Социально-психологический фон, на котором протекает болтовня, настраивает говорящих на легкое, поверхностное, скользящее по ассоциативному принципу дискурсивное поведение. Правила игры, которыми руководствуются коммуниканты, владеющие этим жанром, заключаются в том, чтобы не углубляться в намечаемые темы, а легко коснувшись их, перескакивать на другие. Это связано с глобальными неосознанными коммуникативными намерениями, общей иллокутивной модальностью говорящих: разговор идет не только ради получения информации, но ради утверждения социальной полноценности, получения психологических поглаживаний иногда от, иногда за счет собеседника. Болтовня — это коммуникация, где, пользуясь широко известной формулой Л.С. Выготского, «мысль совершается в слове». Иными словами, темы и конкретные мотивы участников общения не вполне ими осознаваемы. Процесс порождения речи реализуется таким образом, что все намеченные в психолингвистике этапы формирования высказывания здесь присутствуют симультанно. «У нормального человека, — пишет Е.С. Кубрякова, — навыки речи настолько автоматизированы, что переходных этапов между мыслью и речью может и не быть и что преобладающей формой в живой коммуникации является спонтанная речь, представляющая собой симультанное разворачивание рече-мысли. Его же мы нередко наблюдаем и при обдумывании чего-либо и «про себя», когда поток сознания не отделим от потока мыслей в речевой форме и когда активизация сознания равна активизации речевых механизмов, хотя последние и не подают речь «на выход», а создают достаточно оформленные и целостные высказывания во внутренней речи» [Человеческий фактор... 1991: 76]. Основной принцип тематического движения определяется принципиальной незаданностью общения. Темы меняют одна другую по ассоциативному принципу. При этом говорящий не вполне знает, что он будет говорить в следующую минуту. Такое помимовольное общение как нельзя лучше обнажает латентные процессы дискурсивного мышления. Оно позволяет выявить черты речевого портрета языковой личности, обнаружить индивидуальные особенности ее дискурсивного мышления.

Для иллюстрации приведем небольшой фрагмент болтовни, записанной при помощи скрытого магнитофона.

[Пресупозиция: общаются две тридцатилетние женщины, которые не виделись около трех месяцев. А (коммуникативный лидер) приехала в гости к Б, чтобы посмотреть новую квартиру. Фрагмент представляет собой продолжение диалога, начатого на кухне]

А — (входя из кухни в комнату) У вас что/ кресло новое?// Вроде бы/ одно было раньше//

Б — Да нет/ оно просто/ в другом месте стояло//

А — (подходя к окну) Ой/ глянь-ка/ у вас из окна что.../ кино.../ кинотеатр?// Да кстати/ а Наталья Ш./ она что/ как у нее с квартирой?//

Б — Они сейчас/ изо всех сил обменом занимаются// Варианты отрабатывают//

А — Интересно/ откуда деньги у них?//

Б — Да это мать мужа В./ дала...//

А — Ну/ не знаю/ не знаю// Да/ ты знаешь/ кого я недавно встретила?// Сережку/ Лилькиного мужа// [Пресупозиция: Сережка — общий знакомый А и Ш.] Представляешь/ в поликлинике// Иду по коридору/ смотрю/ лицо знакомое// Сережка// Ба...// Лилька бедная// Она так второго ребенка и не родила// Он не хочет// (...) (поднимает глаза на картину, висящую на стене) А эта сейчас где?// [Пресупозиция: имеется в виду автор картины, художница Л, подруга Б] Она говорят/ в Москву переехала// С мужем вроде разошлась// Там говорят/ молодого нашла// Правда что ль?//

Б — Правда//

А — Ба!// Некрасивая такая// Кто бы подумал// Роковая женщина// И что/ картины ее покупают?//

Б — Не то слово// Не за рубли/ за баксы//

А — Да ты че!?//... А что эт у тебя/ новая (показывает на сумочку, висящую на стуле)// Я раньше не видела// Давно купила?//

Б — Да она у меня уже сто лет// Я ее просто не ношу// Она по цвету ни к чему не подходит//...

Приведенный дискурс наглядно показывает природу формирования высказывания и логику тематического развития интеракции. Разговор начинается с тактики вопроса по поводу предметов, присутствующих в поле зрения (кресла, кинотеатра, виденного из окна комнаты), затем по ассоциации с видом из окна новой квартиры — новая тема (возможность приобретения квартирой общими знакомыми). Появляется иная внутрижанровая тактика — рассказ об отсутствующем лице. Далее опять-таки — ассоциативный переход к следующей тактике (новому субжанру) — рассказу о событии, участником которого стала А. (о встрече с Сережкой, Лилькиным мужем). Следующий субжанр рождается от случайного взгляда, который коммуникативный лидер бросает на стену, где висит картина Л.), тактику рассказа меняет тактика сплетни о женитьбе и разводе художницы (информация из недостоверных источников). И опять — быстрый переход к вопросу о визуально зримом предмете (сумочке). Каждая тема возникает в болтовне случайно; с той же долей вероятности ход разговора мог изменить свое течение, затронуть другие столь же необязательные темы. Ядерными субжанрами болтовни, определяющими ее основные тактики, следует считать рассказ об увиденном, рассказ об отсутствующем лице и сплетню. К ним можно добавить такие факультативные субжанры, как комплимент, колкость, просьбу, утешение, подтверждение, инвективу, поучение и т.п.

Нам уже приходилось писать о том, что все жанры повседневной коммуникации располагаются в пространстве, координаты которого составляют информатика и фатика [подробнее см.: Дементьев, Седов, 1998]. Болтовня — это жанр, который сочетает в себе черты фатики и информатики: по глобальному коммуникативному намерению и по некоторым входящим в нее субжанрам (колкость, комплимент и т.д.) ее следует отнести к фатическим по преимуществу жанрам; однако природа центральных составляющих ее субжанров — рассказа и сплетни — заставляет увидеть в ней черты информативной речи. Принадлежность к различным семантическим зонам пространства повседневной коммуникации предполагает в развитии интеракции болтовни многообразие внутрижанровых стратегий и тактик речевого поведения. Это, в свою очередь, делает болтовню полем, где происходит высвечивание черт языковых личностей участников коммуникации.

Прежде всего языковая личность проявляет себя в выборе стратегий фатического общения. По характеру поведения в фатике мы можем судить о принадлежности участников общения к инвективному, рационально-эвристическому или куртуазному типам. Проблема вариативности речевого поведения в рамках фатического общения достаточно детально освещалась нами в предшествующих публикациях, к которым мы отсылаем читателя [см.: Седов, 1997; Дементьев, Седов, 1998].

Более подробно коснемся особенностей черт портрета языковых личностей участников общения по характеру их дискурсивного мышления, которое обслуживает информативный тип речи [подробнее см.: Седов, 1998]. Напомним, что мы выделяем два типа информативных стратегий дискурсивного поведения, каждый из которых делится на подтипы: репрезентативная (иконическая и символическая) и нарративная, или аналитическая (объектно- и субъектно-аналитическая). Характер идиостиля языковой личности с точки зрения особенностей ее дискурсивного мышления зависит от предпочтений в выборе стратегий речевого поведения, от того, какова доминанта речевого поведения говорящего в информативных субжанрах (рассказ об увиденном, об отсутствующем человеке и т.п.).

Приведем примеры двух небольших фрагментов болтовни, демонстрирующих тяготение к различным полюсам информативной речи.

Слушай/ как там дача-то ваша/ поживает//

— Да/ так// Ездим// Недавно/ вот/ были// Кота сдуру взяли// Он так дч-ч-и-ч/ к земле (жест руками)// Распластался// Так ту-ту-ту/ (жест) пополз// Шугается всего (жест головой, изображающий, как кот озирается)// Ё-ё// Лежал/ лежал// Потом/ бабочку увидел (жест)/ и за ней/ ту-ту-ту// Хорошо еще/ я ему такой (жест) ремешок красный/ повязала//...

Здесь перед нами образец репрезентативно-иконической стратегии. Особенности подобного типа дискурсивного мышления заключаются в том, что языковая личность строит речевое произведение таким образом, будто она вместе с адресатом речи одновременно созерцают изображаемые события. При этом речевое сообщение не столько рассказывает о некоторых событиях, сколько показывает, изображает их, широко используя средства невербальной изобразительности.

Ну что там/ с француженкой?// Дала она урок?//

— Да/ ты представляешь!// Француженка урок дала// И детки прекрасно себя вели// Не зря я с ними работу провела// Ты/ конечно/ скажешь/ что я хвалюсь// Но мне кажется/ в том/ как они вели себя/ проявилось/ как они ко мне относятся// Ну/ что мои слова для них/ не пустой звук// Весь урок сидели/ писали// Даже в одном месте/ она слишком быстро продиктовала/ они не поняли// Так они/ даже не переспросили//... Она такая славная/ смущается/ краснеет// Но/ слава богу/ все прошло прекрасно//...

В данном случае представлен образец субъектно-аналитической по преимуществу стратегии информативной речи. Дискурсивное мышление подобного типа опирается на перекодировку информации о событии, составляющем сюжет рассказа, таким образом, что в речи дается не только сообщение о фактах реальности, но и отношение к этим фактам говорящего. Событийная информация предстает слушателю в метатекстовой рамке авторского комментария.

Индивидуальные особенности дискурсивного мышления языковой личности выявляют не только стратегические свойства речевого поведения, но и те повороты, тактики, которые определяют сюжетное развитие интеракции. Здесь в основу типологии языковых личностей может быть положен принцип, который мы сформулируем как доминирующая установка по отношению к участникам общения. На основе этого критерия мы выделяем три типа языковых личностей: конфликтный, центрированный, кооперативный [5]. Каждый из намеченных типов представлен двумя подтипами.

Конфликтный тип демонстрирует установку на себя и одновременно против партнера по коммуникации. Здесь можно наметить следующие разновидности: конфликтно-агрессивный и конфликтно-манипуляторский.

Конфликтно-агрессивный подтип (конфликтный агрессор) проявляется в том, что демонстрирует в отношении к коммуникативного партнера открытую враждебность, которая вызвана стремлением видеть в собеседнике враждебную или конкурирующую интенцию. В болтовне конфликтность такого типа находит выражение прежде всего в выборе тактик: инвектива, упрек, колкость и т.п. Кроме этого, конфликтно-агрессивная языковая личность демонстрирует в тематическом развитии жанрового взаимодействия такие негативные черты, как коммуникативный саботаж (ответ вопросом на вопрос). Общение с конфликтным агрессором напоминает арену борьбы, в которой он стремится нанести как можно больше уколов собеседнику.

Конфликтно-манипуляторский подтип языковой личности (конфликтный манипулятор) в собеседнике видит прежде всего объект манипуляции. Тактические предпочтения в этом случае — поучение, (Ты должна...), совет (Я бы на твоем месте...) и т.п. Доминирующая стратегия в общении — навязывание своего мнения и вообще преувеличение авторитетности своего жизненного опыта (Я считаю...). Коммуникант такого типа не испытывает уважение к своему собеседнику, считая его по интеллектуальным и этическим качествам существом менее развитым. В развитии общения манипулятор проявляется и в манере, задав вопрос, недослушать ответ на него или же самому дать ответ, в бесцеремонной смене темы путем перебива собеседника.

а) (Агрессор)Далековато мы живем// Думаю/ со временем будем выбираться ближе к центру//

— С такой зарплатой/ как у тебя/ я думаю/ вы не скоро переедете//...

б) (Манипулятор)Не знаю/ что мне с К. [ мужем ] делать// Целыми днями лежит/ и видак смотрит//

— Дура ты была/ когда за него замуж выходила!// Я считаю/ гони ты его в шею!// Чем такого/ лучше никакого//...

Центрированный тип характеризуется установкой на себя при игнорировании партнера коммуникации. Наши наблюдения позволяют нам выделить две разновидности этого типа: активно-центрированный и пассивно-центрированный.

Активно-центрированный подтип (активный эгоцентрик) иногда по своим речевых проявлениям напоминает личность конфликтную: тоже может перебивать собеседника, произвольно менять тему разговора и т.д. Однако здесь можно констатировать разницу в иллокутивных силах: если конфликтный манипулятор просто не уважает коммуникативного партнера, желая навязать ему свою точку зрения, то активный эгоцентрик просто не способен встать на точку зрения другого участника общения. Ему хочется прежде всего выразить свою мысль, рассказать о своих впечатлениях. Потому он не дает собеседнику возможность вставить слово.

Пассивно-центрированный подтип (пассивный эгоцентрик) обычно в бытовом общении выглядит безобидным рассеянным «ежиком в тумане». В речевом поведении он проявляет себя в несоответствии выбранных тактик ситуации общения и интенции собеседника; как правило, это свидетельствует о низком прагматическом потенциале говорящего, неумении переключиться на точку зрения слушателя. В болтовне это находит выражение в упоминании имен, неизвестных собеседнику, как известных; в принципиально банальных фразах в ответ на информацию, касающуюся коммуникативного партнера; в неадекватных реакциях (репликах невпопад); в переведении разговора на темы, которые касаются только говорящего, и полном отсутствии интереса к темам, интересующим собеседника и т.п. Речевое общение центрированной языковой личности наполнено коммуникативными неудачами и недоразумениями.

а) (Активный эгоцентрик) — Я хочу посоветоваться с тобой/ насчет обмена// Ты знаешь/ нашу ситуацию//

— Да// Я советую вам не обмен искать//...

Иль уж нам не рыпаться?//

Тут/ нужно учитывать/ несколько факторов/ и то/ где квартира на...//

А то/ придут рекитиры/ возьмут сына в заложники...//

Да ты будешь слушать/ или нет!?//...

б) (Пассивный эгоцентрик) — Как у тебя дела?//

Нормально// Замоталась только// В лицее нагрузка увеличилась//

Ты всегда была мужественной личностью//

При чем здесь мужество?// Мне там интересно работать//

— Бедненькая/ ты прям похудела//

По-моему/ ты меня не слышишь// Я говорю/ работа интересная/ просто ее много//...

Кооперативный тип в качестве доминирующей установки демонстрирует одновременно установку на себя и на партнера коммуникации. Здесь мы тоже выделяем подтипы: кооперативно-комформный и кооперативно-актуализаторский.

Кооперативно-комформный подтип (кооперативный конформист) демонстрирует согласие с точкой зрения собеседника, даже если он ее не вполне разделяет. Эта настроенность проявляется в демонстрации интереса к собеседнику, что находит выражение в выборе субжанров (тактик): вопроса, поддакивания, выражения сочувствия, утешения, комплимента и т.д. В реальном общении обычно это выглядит как имитация (в той или иной степени убедительности) настроенности на собеседника.

Кооперативно-актуализаторский подтип (кооперативный актуализатор) в своем речевом взаимодействии руководствуется основным принципом, который можно определить как стремление поставить себя на точку зрения собеседника, взглянуть на изображаемую в речи ситуацию его глазами. При том, что затрагиваемые в общении темы интересуют и самого говорящего, он на протяжении всей интеракции настроен на коммуникативного партнера. Как правило, такая языковая личность стремится возбудить в себе и продемонстрировать собеседнику неформальный интерес к его мыслям, переживаниям, фактам жизни и т.п.

а) (Конформист) — Ну как/ там Витька? [муж собеседницы] ]//

— Да дурью мается/ как всегда//

— И когда они у нас поумнеют// Может/ к пенсии?//

б) (Актуализатор) — Ты представляешь/ он [сын] неделю уже болеет/ а диагноз поставить не могут//

Да ты че!// И как же вы?// Чем вы его лечите?//

— Да вот сбиваем температуру// И все//

— Слушай/ может у него грипп?// Тогда аспирин/ ни в коем случае//

Да это я знаю// Мы уж и так/ народными средствами//

Может помощь какая нужна?// У меня знакомая/ отличный врач детский/ как раз инфекционист// Давай я с ней проконсультируюсь//...

Представленная типология намечает иерархию уровней коммуникативной компетенции, в которой конфликтный тип демонстрирует наиболее низкую ее степень, а, соответственно, кооперативный — высшую ступень становления языковой личности. Данная классификация нуждается в конкретизации и детализации. Однако, по нашему убеждению, даже в таком виде она, наряду с другими намеченными в настоящей статье параметрами, может служить критерием для различения носителей языка по особенностям их речевого поведения.

Приведенные выше рассуждения не претендуют на исчерпывающее описание жанра болтовни. Однако, как нам представляется, они наглядно показывают жанровое пространство помимовольного общения как арену выражения индивидуальных особенностей дискурсивного мышления личности, определяющего уникальность ее речевого портрета.

 

ЛИТЕРАТУРА

Бахтин М.М. Проблема речевых жанров // Бахтин М.М. Собрание сочинений в семи томах. М., 1996. Т.5.

Борисова И.Н. Цельность разговорного текста в свете категориальных сопоставлений // Stylistyka. 1997. №6.

Вежбицка А. Речевые жанры // Жанры речи. Саратов, 1997.

Выготский Л.С. Мышление и речь // Выготский Л.С. Собр. соч. в 6 томах. М., 1982. Т.2.

Гаспаров Б.М. Язык, память, образ. Лингвистика языкового существования. М.: Новое литературное обозрение, 1996.

Гумбольдт В. фон. О различии строения человеческих языков и его влиянии на духовное развитие человечества // Гумбольдт В. фон. Избранные труды по языкознанию. М., 1984.

Гумбольдт В. фон. Характер языка и характер народа // Гумбольдт В. фон. Язык и философия культуры. М., 1985.

Дементьев В.В., Седов К.Ф. Социопрагматический аспект теории речевых жанров. Саратов, 1998.

Жинкин Н.И. Язык речь творчество (Избранные труды). М., 1998.

Исследование речевого мышления в психолингвистике. М., 1985.

Леонтьев А.А. Основы психолингвистики. М., 1997.

Седов К.Ф. Внутрижанровые стратегии речевого поведения: «ссора», «комплимент», «колкость» // Жанры речи. Саратов, 1997.

Седов К.Ф. Коммуникативные стратегии дискурсивного поведения и становление языковой личности // Языковая личность: социолингвистические и эмотивные аспекты. Волгоград, Саратов, 1998.

Сухих С.А., Зеленская В.В. Прагмалингвистическое моделирование коммуникативного процесса. Краснодар, 1998.

Тарасов Е.Ф., Уфимцева Н.В. Знаковые опосредователи мышления // Исследование речевого мышления в психолингвистике. М., 1985.

Человеческий фактор в языке: Язык и порождение речи. М., 1991.

 

 

О.Б. Сиротинина

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...