Лицемерие как способ дезинформации притворством.

Лицемерие, как и ложь, является паразитическим использованием фунда­мен­таль­ных функций языка (К. Бюлер, Р. Якобсон). Речевой обман, о каких бы конкретных способах об­ма­на ни шла речь, подрывает эти функции, особенно функцию выражения и функцию ре­презентации языковых знаков. Употребление языковых знаков с целью обмана путем дезинформации и дезориентации, паразитично [см. Bolinger, 1973], так как, используя основные функции языка, оно дает возможность не толь­ко для манипуляции мнениями, но и впечатлениями и действиями.

Л. Макенсен, например, называет манипуляцию даже особым ре­че­вым актом, которым говорящий сознательно и рассчетливо оказывает воздействие на адресата, потому что таким актом говорящий стре­мится к осуществлению скрытых иллокутивных целей [Mackensen, 1973: 17][37].

Говорящий, который обманывает посредством речи, только для ви­ди­мости дейст­вует согласно максимам речевого общения, согласно прин­ципам ко­опе­ра­тив­ности и искренности. Он притворяется и этим под­тачивает в конце концов возможность коммуникации, базирующейся на взаим­ном до­ве­рии [см. Heringer et al., 1977: 170].

Опираясь на понятия англо-американской теории речевых актов, рече­вой об­ман можно описать так: иллокутивный акт совершается рече­­вым высказыванием и его силой, которая соответствует норме, например, в виде утвер­ждения (как у лжи), а специфика речевого обмана состоит в том, что не­искренная информация камуфлируется под правдивую, т.е. дез­ин­фор­ма­ция выступает в “платье” информации.[38] Та­кой камуфляж возможен не только посредством неискренних утверждений, но и, на­пример, иллокутивным ак­том не­искреннего обещания, если говорящий уже во время самого обещания неискренен, т.е. только симулирует обе­ща­ние, на­рушая тем самым норму качества по Г.П. Грайсу (или норму искренности Дж.Р. Серля) и отклоняется от “истины действительности”.

Речевой обман, таким образом, выступает под флагом других иллокутивных актов.Он создает перлокутивный акт [ср. Levinson, 1994, 236]. Эф­фект обмана является целью высказывания, т.е. той реакцией адресата, которую и хотел вы­звать гово­рящий. Перлокутивный акт (или перлокуция) по Дж.Л. Oстину — попытка говорящего воз­­дейст­вовать на адресата через высказывание. Так как ложь и без достигнутого резуль­­та­та остается ложью, то и без “удачи” иллокутивного акта она остается попыткой обмана (это в полной мере относится и к лицемерию). “Удача” ил­локуции зависит от адресата (его знание, не­до­верие, скептицизм, опыт и т.п.).

Как и в иллокутивном акте побуждения, который реализуется прось­бой, приказом и т.д., в акте речевого отклонения от истины можно об­наружить полевые структуры. Отклонение от истины является важной гла­вой в рамках исследования речевых актов и, благодаря своим не­ор­ди­нар­ным признакам, имеет особый статус.

Основой акта лицемерия (2) является при­­­творство. Оно стремится “создавать-внешный-вид-как-будто- P ” с по­мо­щью ими­­тации (как это понимается у Пла­то­на). По­средст­вом этого “создания-внешнего-вида-как-будто- P ” осуществляется цель дез­ин­фор­мации адре­сата. Она является попыткой обмана (отклонением от эти­чески-нравственных норм) адресата mala fide (злонамеренный обман, обманчивое на­мерение, бес­совестное поведение).

Иллокутивную цель “создания-внешнего-вида-как-будто- P ”, в отличие от илло­ку­тивных актов побуждения, сообщения, вопроса и т.д., нельзя распознать до конца. Таким образом, акт притворства является особым видом речевой (и паралингвистической) деятельности.

Основополагающий принцип “создания-внешнего-вида-как-будто- P п” — ими­та­ция и повторение.[39] При “создании-внешнего-вида-как-будто- P ” про­ис­хо­дит ими­тация психических состояний: 1) эмоций, 2) отношений, пред­поло­­же­ний и 3) намерений и целей человека [ср. Vincent & Castelfranchi, 1981: 757]. Достигнутое таким путем отклонение от “истины действительности”, ста­но­вится отри­ца­тельно оцениваемым лицемерием:[40] Ты лицемер! [ср. Falkenberg, 1980].

Руководствуясь критерием “намерения обмана” адресата, т.е. интенциональным со­стоя­нием (intentionaler Zustand) (в терминологии Дж.Р. Серля [Searle, 1987]), которое является одним из главных и су­щест­венных признаков лицемерия, можно отличить простую ими­та­цию (игра на сцене, в театре и т.п.) от зло­на­ме­рен­ного притворства.

Лицемерие означает, что говорящий притворно, т.е. на базе имитаций и об­манных намерений, выражает свое психическое состояние. Нужно различать ви­ды лицемерия, такие, например, как лесть (если не преследуется какая-либо кон­крет­­ная цель) и лицемерие mala fide, т.е. симуляцию интенциональных состояний, пре­следующих определенные цели. При этом лесть можно рассматривать: а) как “сло­весное выражение поло­жительной оценки” [Гловинская, 1993: 193, цит. по Фе­до­сюку, 1997а: 112], т.е. поло­жи­тельно оцениваемое выражение оценки, и б) как отри­цательно оцениваемое симу­лирование положительной оценки и психических со­стояний, таких как взгля­ды, расположение, симпатия и т.д., которое в экстремальной фор­­ме переходит в покор­ное раболепство или подхалимство. Последнее является ин­тересным объек­том исследования в рамках описания лицемерия в тео­рии рече­вой деятельности. В целом, границы между описываемыми попытками об­мана рас­плывчаты и пересекаются (см. ниже).

Для лицемерия (вербального или невербального) характерным является двойственное поведение говорящего в смыс­ле “игры на двух фронтах”. Тот, кто двуличничает, (в соответствии с экс­пли­ка­циями зна­чения этого слова в Малом академическом словаре русского языка) выражает “одно, скры­вая в душе совсем другое (на словах одно, а на деле другое)”. В основе этого ле­жит несоответствие между словом и делом, между внешне выражаемым от­но­ше­нием и внутренним отношением к какому-либо делу, что довольно чет­ко про­является в использовании морфемы дву-, ср.: двуличничать, дву­руш­ни­чать и т.п. Данный образ отрицательно оцениваемого дуализма можно встретить и в сла­вян­ской мифологии, где двурушник объединяет в себе двух существ или душ (че­ловеческо и демоническое). Вообще, в русской мифологии число “два” выступает как “нечистое” число, обладающее сверхъестественной силой [Славянская ми­фология 1995: 154]. Это соответствует полярности “добро — зло”, которая обра­зует человеческую картину мира.

Рассматривая упомянутые выше виды манипуляции, можно заметить, что лице­мерие — вызывание мнения неискренним высказыванием, кото­рое должно привести к манипуляции впечатлением и отношением. Эти виды манипуляции являются иллокутивными функциями речевого акта “лице­мерие”. Так, например, говорящий “манипулирует” свое впечатление на адресата, симу­лируя весе­лость или другие положительные психические состояния с по­мощью не­искрен­нeй улыбки. Тем самым он одновременно вызывает возможное от­но­шение к себе адре­сата, которое сильно зависит от впечатления, вы­званного говор­я­щим у адресата. Существует тесная связь между рече­выми (вер­­баль­ными) и паралингвистическими (невербальными) речевыми актами (это под­­тверж­дается исследованиями американских социо-психологов П. Экмана, В.Ф. Фриезена, Б. Де Пауло и др. способ­ностей человека к раз­облачению обмана и поведения разоблачения обмана [Ekman, 1988; 1991; Ekman & Friesen, 1969; 1974; De Paulo, 1981; 1988; DePaulo & Zuckerman & Rosenthal, 1980]).

Таким образом, ложь и лицемерие можно выявить только в контексте, по пара­лингви­сти­­ческим параметрам и по невербальному поведению лжеца и лицемера. На фор­маль­­ном, грамматическом уровне нельзя определить, является ли высказывание лице­­мерным актом (ложью).

2.2. Лицемерие как речевой жанр. Речевым жанром, используя термин М.М. Бахтина, можно назвать и лицемерие, так как иллокутивную функцию лицемерных высказываний можно определить только по кон­тексту, т.е. из обширных текстовых единств [см.: Федосюк, 1997а: 104]. Лицемерная имитация психических состояний в большинстве случаев происходит на уровне не пред­ло­­жения, а более крупных единиц и целых тек­стов. В то же время лицемерие может характеризовать и минимальные невер­баль­ные высказывания (поведенческие акты), например не­ис­крен­нюю улыбку как самостоятельное высказывание. Таким образом, репертуар лицемерия динамичен и гибок.

Лесть как особый речевой жанр лицемерия демонстрирует речевое поведение Лисы в известной басне И.А. Крылова “Ворона и лисица” (1808), сюжет которой взят у французского поэта Лафонтена “Ворон и лисица”:

Плутовка к дереву на цыпочках подходит;

Вертит хвостом, с Вороны глаз на сводит

И говорит так сладко, чуть дыша:

“Голубушка, как хороша!

Ну что за шейка, что за глазки!

Рассказывать, так, право, сказки!

Какие перышки! какой носок!

И верно, ангельский быть должен голосок!

Спой, светик, не стыдись! Что, ежели, сестрица,

При красоте такой и петь ты мастерица, —

Ведь ты б у нас была царь-птица!”

Вещуньина с похвал вскружилась голова,

От радости в зобу дыханье сперло, —

И на приветливы Лисицыны слова

Ворона каркнула во все воронье горло:

Сыр выпал — с ним была плутовка такова.

 

Басня И.А. Крылова показывает, что лицемерие и лесть мож­но рассматривать как манифестации речевого жанра “притворство” в по­ни­ма­нии М.М. Бахтина, которым речевые жанры определяются как “относительно устой­чивые тематические, композиционные и стилистические типы вы­ска­зы­ва­ний” [Бахтин, 1986: 255].

Жанр “притворство”, как показывает иллюстрация, в континууме речи пере­се­кается с другими жанрами и рече­вы­ми актами и может включать в себя, например, жанр или акт “побуждения” (Спой, све ­ тик, не стыдись!) или элементы этого жан­ра. “При­твор­ство” вводится в объясняющий контекст эле­­ментами, которые на метафорическом уровне находятся в тесной связи с об­ма­ном: лисица; вертеть хвостом; гово ­ рить сладко. Лиса считается метафорой хитрости, лу­кавства, коварства; фразеологизм вер ­­ теть хвостом служит для указания на хи­трое притворство: ‘льсти­­во увиваться около кого-нибудь / за кем-нибудь’ или ‘под­халимничать’; говорить сладко имеет значение ‘быть сладкоречивым; медо­то­чи­вым; быть льстивым’.

Дополняя теорию речевых жанров М.М. Бахтина, считавшего речевые жанры типом высказываний, М.Ю. Федосюк определяет речевые жанры как типы тек­стов [Федосюк, 1997а: 104]. Здесь возникает вопрос о том, что является “текстом”. Со­ставляет ли уже одно предложение текст? Обычно “текст” опре­де­ляется как функ­циональное, ограниченное, интенциональное, по грам­ма­ти­ческим правилам соз­данное единство ря­да высказываний и предложений, которые (а) в тематическом и в семан­ти­ческом отношениях находятся в осмысленной связи, которые (б) в фор­маль­ном пла­не ограничиваются началом и концом и которые (в) принимают на себя ком­му­никативную функцию [ср. Lewandowski, 1985: 1097-1099 и Филин, 1979: 348]. В понимании М.Ю. Федосюка “текст” — это ряд монологично орга­ни­зо­ван­ных предложений, которые не характеризуются ме­ной говорящего / слушающего (адре­сата). Речевые акты, по теории Фе­­до­­сюка, можно найти не только на уровне предложения, но и над уровнем пред­­ло­же­ния, т.е. на уровне текста. Диф­фе­ренциация “простых” или “первичных” и “слож­ных” или “вторичных” жанров [ср. Федосюк, 1997а: 104] является довольно слож­ной, так как разные типы жанров пере­секаются или накладываются друг на дру­га. Пре­уве­личенная похвала сме­ши­вается с лицемерием и становится лестью, пре­уве­ли­чен­ная и лицемерная покор­ность становится раболепством, которое в полевом по­ни­мании считается соседним с ним поведением.

Заключение. Таким образом, можно установить следующее: вокруг центрального (с точки зрения се­ман­ти­ки прототипов) случая извращения речевых актов в виде отклонения от мак­симы качества Г.П. Грайса и от максимы искренности Дж.Р. Серля собираются многие дру­гие вербальные (и невербальные) стратегии речевого обмана, которые в целом об­разуют полевую структуру.

Функциональную и семантическую близость “лице­мерия” и “лести” (с точки зрения теории речевых актов) иллюстрирует пример из басни А.И. Крылова. При этом, ест­­­ественно, нужно учитывать, что сформулированные Г.П. Грайсом и Дж.Р. Сер­лем максимы — только тео­ретические и идеальные модели норм коммуникации, со­блю­дение кото­рых в рече­вой “действительности” не является нормой. Напротив: ско­рее всего нормой является их не-со ­ блю ­ дение.

Из всех глаголов и фразеологических единиц русского языка, которые служат для обозначения акта притворства (притворяться, играть роль кого-л. / какую-л. (перен.), при ­ ки ­ дываться кем-л., строить из себя кого, выдавать себя за кого-л., лукавить, лицемерить, лицедействовать, двуличничать, двоедушничать, дву ­ руш ­ ни ­ чать, фарисействовать, кривить душой, фальшивить, лить крокодиловы слезы, си ­ му ­ ли ­ ровать, прикидываться казанским сиротой и др.), единица притворяться лучше всего подходит для обозначения речевого и паралингвистического акта “соз­да­ния-вида-как-будто- P ”. Данная единица в стилистическом отношении нейтральна. Состав семантических признаков ее зна­че­ния является прототипичной единицей лексико-семантической группы. Кроме того, при­творяться является лексической единицей базисного уровня в по­нимании Е. Рош [Rosch, 1978].

По М.М. Бахтину притворство считается речевым жанром, потому что оно может распространяться на более широкие части диалога или текста, в ко­то­рых, например, адресат симулирует внимание, вставляя соответствующие реплики. Такие высказывания, как: Я лицемерю; я лью кро­кодиловы сле ­ зы и т.п., в которые входят вышеупомянутые лексические еди­ницы, нуж­но рассматривать как “иллокутивное самоубийство”, потому что они раз­обла­чают “действительные” интенции, цели и намерения говорящего и поэтому ме­шают исполнению подлинного речевого акта.

Если ложь (центральный элемент поля “обмана” с точки зрения семантики про­то­типов) исследована хорошо и по­дроб­но, то детальное изучение других вербальных и не­вер­баль­ных актов “(попыток) обмана” (среди них - “притворства” и его видов: “лице­ме­рия”, “лести”, “раболепства”), покрывающих важную часть этого обширного поля, на сегодняшний день развито слабо.

ЛИТЕРАТУРА

Арутюнова Н.Д. & Рябцева Н.К. Логический анализ языка. Том 8: Истина и истинность в культуре и языке. М., 1995.

Бахтин М.М. Проблема речевых жанров // Эстетика словесного творчества. М., 1986.

Бежбицка А. Речевые акты // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 16, М., 1985.

Гак В.Г. Истина и люди // Логический анализ языка. М., 1995. Том 8.

Дубровский Д.И. Обман. Философско-психологический анализ. М., 1994.

Кобозева И.М. “Теория речевых актов” как один из вариантов теории речевой де­я­тель­ности (Вступительная статья) // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1986. Вып. XVII.

Левин Ю.И. О семиотике искажения истины // Информационные во­просы семиотики, лингвистики и автоматического перевода. М., 1974. Вып. 4.

Левин Ю.И. Истина в дискурсе // Семиотика и информатика. М., 1994.

Леонтьев А.А. (ред.) Основы теории речевой деятельности. М., 1974.

Славянская мифология. Энциклопедический словарь. М., 1995.

Словарь русского языка в четырех томах. Академия Наук СССР, институт русского языка. М., 1981-1984 (МАС).

Толстая С.М. Магия обмана и чуда в народной культуре // Логический анализ языка. М., 1995. Том 8.

Федосюк М.Ю. Нерешенные вопросы теории речевых жанров // Вопросы языкознания, 1997. № 5. (Федосюк 1997а).

Федосюк М.Ю. Семантика существительных речевой деятельности и теория жанров речи // Русское слово в языке, тексте и культурной среде. Памяти Эры Васильевны Кузнецовой. Ека­те­рин­бург, 1997. (Федосюк 1997б).

Филин Ф.П. (ред.) Русский язык. Энциклопедия. М., 1979.

Шатуновский, И.Б. Коммуникативные типы высказываний, описывающих дейст­витель­ность // Логический анализ языка. М., 1995. Том 8.

Шатуновский И.Б. “Правда”, “истина”, “искренность”, “правильность” и “ложь” как пока­за­тели соответствия содержания предложения, мысли и действительности // Логический анализ языка. М., 1991. Том 4.

Шмелев А.Д. Хоть знаю, да не верю // Логический анализ языка. М., 1993. Том 6.

Шмелева Т.В. Речевой жанр. Возможности описания и использования в преподавании языка // Russistik / Русистика 2. 1990.

Щербатых Ю. Искусство обмана. Санкт-Петербург, 1977.

Augustinus A. Die Lüge und Gegen die Lüge. Übertragen und erläutert von Paul Keseling. Würzburg [Augustinus: De mendacio und Contra mendacium. Abgefaßt um 395 bzw. um 420 n. Chr.]. 1953.

Ausführliches Lateinisch-Deutsches Handwörterbuch. Aus den Quellen zusammengetragen und mit besonderer Bezug­nahme auf Synonymik und Antiquitäten unter Berücksichtigung der besten Hilfsmittel. Zusam­men­gestellt von Karl Ernst Georges. ¹¹1962, 2 Bde., Hannover.

Austin J.L. How to do things with words. Oxford, 1962.

Bolinger D. Truth is a linguistic question // Language 49, 1973.

DePaulo B.M. Success at Detecting Deception. Liability or Skill? // Sebeok Th. A. & Rosenthal R. (eds.), 1981.

DePaulo B.M. Nonverbal aspects of deception // Journal of Nonverbal Behavior 12/3, 1988.

DePaulo B.M. & Stone J.I. & Lassiter G.D. Deceiving and detecting deceit // Schlenker B.R. (ed.). The self and social life. New York, 1985.

DePaulo B.M. & Zuckerman M. & Rosenthal R. Humans as Lie Detectors // Journal of Communications, 1980.

Ekman P. Lying and Nonverbal Behavior. Theoretical Issues and New Findings // Journal of Non­ver­bal Behavior 12/3, 1988.

Ekman P. et al. Face, Voice, and Body in Detecting Deceit // Journal of Nonverbal Behavior 15/2, 1991.

Ekman P. & Friesen W.V. Nonverbal leakage and clues to deception // Psychiatry 32, 1969.

Ekman P. & Friesen W.V. Detecting deception from the body or face // Journal of Personality and Social Psychology 29, 1974.

Falkenberg G. Sie Lügner! Beobachtungen zum Vorwurf der Lüge // Tschauder G. & ­Weigand E. (eds.) (1980). Perspektive. Textexterne Akten des 14. Linguistischen Kolloquiums Bochum 1979. Tübingen, 1980.

Falkenberg G. Lügen. Grundzüge einer Theorie sprachlicher Täuschung. Tübingen, 1982.

Genzmer H. Verlogen, Mendacious, Mentiroso // Balat M. & Deledalle-Rhodes J. (eds.). Signs of Hu­ma­­nity / L’Homme et ses signes. Vol. I, Berlin, New York, 1992. (= Approaches to Semiotics; 107).

Giese B. Untersuchungen zur sprachlichen Täuschung. Tübingen, 1992.

Grice H.P. Sprecher-Bedeutung und Intentionen // Meggle G. (ed.). Handlung, Kommunikation, Be­deu­tung. Frankfurt, 1979.

Heringer H.J. Sprache als Mittel der Manipulation // Schlemmer J. (ed.). Sprache — Brücke und Hin­der­nis. 23 Beiträge nach einer Sendereihe des „Studio Heidelberg” Süddeutscher Rundfunk. München, 1972.

Kegler D. Untersuchungen zur Bedeutungsgeschichte von Istina und Pravda im Russischen. Frank­furt/M., 1975. (= Europäische Hochschulschriften, Reihe 16: Slawische Sprache und Literatur; 6).

Levinson St.C. Pragmatik. Tübingen, 1994.

Lewandowski Th. ⁴ Linguistisches Wörterbuch. 3 Bde., Heidelberg, 1984—85.

Lipmann O. & Plaut P. (eds.) Die Lüge in psychologischer, philosophischer, juristischer, päda­go­gi­scher, historischer, soziologischer, sprach- und literaturwissenschaftlicher und entwicklungsgeschichtlicher Be­­trachtung. Leipzig, 1927.

Mackensen L. Verführung durch Sprache. Manipulation als Versuchung. München, 1973.

Mauthner F. ³ Beiträge zu einer Kritik der Sprache. Bd. 1-3, Frankfurt/M. u. a., 1982/1923.

Mondry H. & Taylor J.-R. On Lying in Russian // Language and Communication. An Interdisciplinary Journal 12/2, 1992.

Prucha J. Pragmalinguistics. East European Approaches. Amsterdam, Philadelphia, 1983.

Rosch E. Principles of categorization // Rosch E. & Lloyd B. B. (eds.). Cognition and Categorization. Hillsdale (NJ), 1978.

Searle J.R. Speech acts. An essay in the philosophy of language. London, 1969.

Searle J.R. Intentionalität. Eine Abhandlung zur Philosophie des Geistes. Frankfurt/M, 1987.

Vendler Z. Illocutionary suicide // MacKay A. F. & Merrill D. D. (eds.). Issues in the Philosophy of Lan­guage. Proceedings of the 1972 Oberlin Colloquium in Philosophy. New Haven, London, 1976.

Vincent J.M. & Castelfranchi C. On the Art of Deception: How to Lie while Saying the Truth // Parret H. & Sbisà M. & Verschueren J. (eds.). Possibilities and Limitations of Pragmatics. Pro­ceedings of the Con­­fe­rence on Pragmatics, Urbino, July 8—14, 1979. Amsterdam, 1981.

Weinrich H. Linguistik der Lüge. Kann Sprache die Gedanken verbergen? Antwort auf die Preisfrage der Deutschen Akademie für Sprache und Dichtung vom Jahre 1964. Heidelberg, 1966.

Wittgenstein L. Tractatus Logico-Philosophicus. Frankfurt/M., 1963 [1922]. (= Schriften; 1).

Wunderlich D. Zur Konventionalität von Sprechhandlungen // Wunderlich D. (ed.), Linguistische Prag­­ma­tik. Wiesbaden, 1975.

Zuckerman M. & De Paulo B.M. & Rosenthal R. Verbal and nonverbal communication of deception // Ber­kowitz L. (ed.). Advances in experimental social psychology, Vol. 14, New York, 1981.

С.Ю. Данилов

Жанр проработки

В тоталитарной культуре

В данной статье нам хотелось бы рассмотреть возможность изучения языковой политики государства с точки зрения теории РЖ. Исследование нацелено на выявление роли и места жанра проработки в тоталитарной культуре советского государства. Под проработкой мы вслед за М.Я. Гловинской понимаем “особый советский тип осуждения — коллективное осуждение (на собрании, на заседании)”. По форме это “последовательные выступления разных субъектов, объединенные общей темой и объектом оценки” [Гловинская, 1993: 198].

Развитие языка, особенно в лексико-семантической области, обусловлено не только собственно лингвистическими (внутренними) факторами, но и внешними воздействиями. Нас в данной работе интересует государственное целенаправленное воздействие на язык (управление языком), его цели и способы.

Языковая политика — это “совокупность идеологических принципов и практических мероприятий по решению языковых проблем в социуме, государстве” [ЛЭС 1990: 616]. Подчеркнем, что языковая политика предполагает сознательное воздействие на язык.[41] Цель языковой политики государства, как и других видов внутренней политики, — организация людей в обществе. Схема, отражающая отношения общества, государства, образования, филологии (науки и речи) и правил ведения речи, предложена Ю.В. Рождественским в “Теории риторики” [Рождественский, 1997: 156]. Центральное место в этой схеме занимает филология, хотя ранее исследователем сформулирован “закон связи речи и общества”: “становление, развитие и существование любой общественной структуры обеспечивается становлением, развитием и существованием определенных видов речи, и наоборот” [Рождественский, 1997: 138]. В тоталитарном государстве, с нашей точки зрения, центральное место занимает государство с соответствующим контролем, с директивным влиянием на все названные общественные институты и на филологию, что позволяет говорить о прямом влиянии государства на правила ведения речи в официальной и любой подконтрольной сфере.

Какова же функция языковой политики государства в обществе? Какие собственно “языковые проблемы” она призвана решить? В определенном смысле это проблемы создания удобного государству (власти) языка для создания удобного государству человека, существующего в официальной (признанной властью) культуре.

Идеологические принципы языковой политики советского государства хорошо известны под именем “ленинских принципов” [Аврорин, 1970], которые сводятся к полной свободе и равноправию всех национальных языков, к праву каждого гражданина государства пользоваться родным языком. Но данные принципы явно не лежат в основе сознательного изменения словарей [Ильенко, 1997, Купина, 1995]. Не отраженный в статье В.А. Аврорина принцип находим в монографии “Язык и идеология”: “социальная значимость слов, являющаяся определяющим началом плана их содержания, заключает в себе возможность и необходимость управления лексическим значением языковых единиц, установления определенного контроля над семантическим уровнем языка (разрядка цитируемого источника — С. Д.)” [Язык и идеология 1981: 144]. Как на “образец управления социальной значимостью слова” указывается на работы К. Маркса и Ф. Энгельса. А далее отмечается, что “такого рода контроль (...) может осуществляться только той частью общества, интересы которой совпадают с ходом исторического развития и, следовательно, требуют объективных знаний” [Там же: 145], то есть властью, или — с разрешения власти. Суть же изменений плана содержания “в активизации воздействующей силы слова на преобразующую деятельность трудящихся масс” [Там же: 146], что, конечно же, в корне отличается (?) от социальных ограничений “семантики живого языка”, осуществляемых “идеологами эксплуататорских классов” [Там же: 144].

Данный принцип (назовем его принципом контроля, имея в виду контроль над семантическим уровнем языка) реализуется в комплексе практических мероприятий. В предварительном виде это:

1. Воздействие на сознание носителей языка посредством “образцового” использования языка властью и поощрения подобного использования языка гражданами государства. Этот способ воздействия является ведущим, хотя и не самым сильным, и определяет остальные способы.

2. Воздействие на сознание носителей языка посредством издания тенденциозных толковых словарей при неиздании иных [Ильенко, 1997, Купина, 1995, Язык и идеология 1981][42].

3. Воздействие на сознание носителей языка посредством поддержки и прямого насаждения речевых форм общения [Волошинов, 1995], в которых реализуются базовые для официальной культуры идеологические установки.

4. Воздействие на сознание носителей языка посредством запрета на реализацию механизмов языкового сопротивления [Вежбицка, 1993] при жестком наказании нарушителей.

Стоит отметить, что все названные способы воздействия чрезвычайно активны и вступают в противоречие с языковым авторитетом — исторически сложившимися нормами употребления языка.

Третий из названных нами способов воздействия на сознание носителей языка требует специального рассмотрения.

В работе В.Н. Волошинова “Марксизм и философия языка”, связываемой с именем Бахтина, находим основополагающее утверждение: “Каждая эпоха и каждая социальная группа имеет свой репертуар речевых форм жизненно идеологического общения” [Волошинов, 1995: 233].

Мы не станем заявлять о культуре как совокупности речевых форм общения или соответствующих им РЖ. Но нам представляется, что набор РЖ и речевых форм общения характеризуют культуру, во многом определяет ее. Анна Вежбицка по этому поводу отмечает, что “речевые жанры, выделенные данным языком, являются одним из лучших ключей к культуре данного общества” [Вежбицка, 1997: 111]. Хотелось бы указать на возможность следующей интерпретации приведенной цитаты: чем более отчетливо выделен РЖ, чем большее место занимает жанр в речевой действительности, тем более он ключ к культуре данного общества. Косвенно подтверждает такой вывод мнение, что “формы речевого взаимодействия чрезвычайно тесно связаны с условиями данной социальной ситуации и чрезвычайно чутко реагируют на все колебания социальной атмосферы” [Волошинов, 1995: 232].

Но интересует нас не только анализ РЖ с позиций социальных, более того, с языковой политикой государства мы связываем РЖ потому, что “ни одно новое явление (фонетическое, лексическое, грамматическое) не может войти в систему языка, не совершив долгого и сложного пути жанрово-стилистического испытания и отработки” [Бахтин, 1996: 165].

Таким образом, РЖ тесно связаны с реальным общением в социуме, предельно быстро реагируют на все изменения в нем. Изменение жанра ведет к изменению употребления речевых средств в нем, а возможно, и к изменению самих средств. Будем считать, что именно на материале ключевых жанров эпохи целесообразно изучать взаимодействие языка и культуры, языковое взаимодействие государства и человека.

Одним из ключевых жанров тоталитарной культуры в советском государстве мы считаем жанр проработки, входящий в речевую форму общения собрание (заседание, бюро и пр.). Но прежде чем доказывать ключевую роль проработки, уточним те позиции, с которых мы собираемся вести анализ данного жанра.

1. Определение РЖ. Мы склоняемся к мнению, что РЖ — это самостоятельная и самодостаточная речевая единица, обязательно, по определению (?), обладающая текстовым воплощением или предполагающая его (непризнание жанра самостоятельной единицей речи не противоречит целесообразности изучения жанра проработки). Вряд ли эта единица имеет соответствие в языке (в дихотомии язык-речь). В качестве рабочего определения жанра мы принимаем дефиницию М.М. Бахтина: “Жанр — это отстоявшаяся типологически устойчивая форма целого высказывания, устойчивый тип построения целого” [Бахтин, 1996: 180]. В современном научном языке это определение переформулировано В.В. Дементьевым и К.Ф. Седовым: речевой жанр — “вербальное оформление типичной ситуации социального взаимодействия людей” [Дементьев, Седов, 1998: 6]. По выражению Вежбицкой Бахтин считал РЖ “кодифицированной формой действия” [Вежбицка, 1997: 101].

2. Типология РЖ. Из обилия существующих типологий мы в своем исследовании задействуем три, с нашей точки зрения, взаимодополняющие: бахтинскую типологию первичных и вторичных жанров в интерпретации А.Г. Баранова, типологию, основанную на модели РЖ, предложенной Т.В. Шмелевой, и типологию текстовых реализаций жанра, предложенную В.В. Дементьевым и К.Ф. Седовым.

Модель РЖ, описанная Т.В. Шмелевой [Шмелева, 1995, Шмелева, 1997], называет те признаки РЖ, без которых не обходится ни один из жанров. Вместе с тем описание РЖ через коммуникативную цель, образ автора, образ адресата, коммуникативное прошлое и коммуникативное будущее, событийное содержание и, наконец, языковое воплощение не всегда приводят к полному и законченному анализу РЖ. Но эти признаки являются необходимыми и определяющими. По каждому из названных признаков может быть предложена некоторая типология РЖ. Т. В. Шмелева указывает на ведущую роль коммуникативной цели и соответственно выделяет четыре типа РЖ: информативные, императивные, этикетные и оценочные [Шмелева, 1997: 91-92]. Предложенная модель предельно важна для нас вследствие того, что она наполняет понятие жанра и выводит на идеи построения типологии РЖ с учетом парадигматики и синтагматики РЖ, сродни изучению лексического значения слова в единстве парадигматических и синтагматических отношений.

Эта модель и соответствующие ей типологии распространяются лишь на первичные жанры, причем не одинаково — на простые и сложные. А.Г. Баранов указывает на четыре типа РЖ, составляющих своеобразную (непрямую) иерархию, где вторичные (простые) РЖ ближе к первичным (простым), чем к первичным (сложным), что видно из следующих дефиниций: “1) первичные (простые) РЖ близки речевым актам; 2) первичные (сложные) РЖ равны диалогическому тексту; 3) вторичные (простые) РЖ — функционально-смысловые элементарные тексты — описание, повествование и др.; 4) вторичные (сложные) РЖ — тексты, включающие низшие РЖ в трансформированном виде” [Баранов, 1997: 8]. Эта типология позволяет теоретически (терминологически) и практически различить разные объекты исследования. Так проработка — это первичный (сложный) РЖ, соответственно ставить вопрос о коммуникативной цели, например, следует не отталкиваясь от целей говорящего, а с позиций социума и культуры: зачем есть проработка? Тогда как вопрос “зачем есть (первичный (простой) РЖ) молчание?” абсурден с позиций социума и культуры, он решается только в пределах конкретной ситуации.

Но и эта типология не конечна, ибо не учитывает возможностей разнообразного текстового воплощения одного и того же РЖ, то есть опять-таки абстрагируется от реального диалога. Типологию текстовых воплощений РЖ находим в работе “Социопрагматический аспект теории речевых жанров”, где выделяется собственно жанр (определение дано выше), такое воплощение характеризуется совпадением типа и реализации; субжанр, термин предложен “для обозначения жанровых форм, представляющих собой одноактные высказывания, которые состоят из одного сверхфразового единства и которые способны входить в собственно жанры на правах тактик” [Дементьев, Седов, 1998: 62]; жанроид, так названы гибридные, “переходные формы, которые осознаются говорящими как нормативные, но располагаются в межжанровом пространстве” [Там же: 63], кроме того, говорится о гипержанре. С одной стороны, это жанр чрезвычайно актуальный для определенного социума, культуры; с другой стороны, это жанр, включивший в себя, подчинивший своим целям иные жанры.

Концепция, построенная на базе этих типологий, позволяет проанализировать роль отдельного РЖ в культуре, увидеть в их соотношении некоторую специфику языковой политики государства.

3. Проблема анализа РЖ. Т.В. Шмелевой названы три аспекта изучения РЖ: лексический, стилистический и речеведческий [Шмелева, 1997: 90-91]. Мы хотим указать на существование еще, по меньшей мере, двух: социолингвистический аспект и лингвокультурологический аспект. Вслед за Л.Н. Мурзиным мы будем считать, что “лингвокультурология отталкивается от системы языка и направляется к культуре” [Мурзин, 1996: 8]. Целью лингвокультурологического анализа РЖ следует считать выявление признаков той культуры, составной частью которой РЖ является (речевая культура рассматривается как часть культуры). Лингвокультурологического подхода при анализе РЖ проработки мы и будем придерживаться в данном исследовании. Такой подход апробирован при анализе лозунгов [Купина, Енина, 1997].

Какого же рода доказательства необходимо приводить, чтобы говорить о РЖ как о ключевом для данной эпохи?

Во-первых, это сформированность РЖ, устойчивость его текстовых воплощений. Свидетельством устойчивости проработки может стать замечательный, не только с точки зрения теории РЖ, ответ В.М. Мокиенко на рецензию:

Дочитав рецензию до конца, я понял, что попал по воле случая на судилище в лучших традициях всепамятного недавнего прошлого. По поручению парткома ответственный за “кадровые дела” (alias мой рецензент) выставил на повестку дня два пункта моего “персонального дела”.

Пункт первый. Признать частое и длительное пребывание тов. В.М. Мокиенко за рубежом несовместимым с его трудовой и нетрудовой деятельностью и выразить ему строгое предупреждение (...)

Пункт второй. Признать зарубежную публикацию тов. В.М. Мокиенко недействительной без грифа “одобрено цензурой”, а напечатанные за рубежом экземпляры изъять из употребления (...)

Впрочем, будем справедливы: рецензент в обсуждении моего “личного дела” все-таки проявил некий гуманизм. Прошелся всего по двум пунктам, а не по всем пяти. И на том спасибо [Мокиенко, 1998: 226-227, 230].

Во-вторых, это историческое соответствие изучаемого РЖ именно данной эпохе, установить которое можно с помощью лексикографических источников. Например, в словаре В.И. Даля значений слов проработка, прорабатывать, соотносящихся с речевыми действиями, нет (проработка понимается как “срок, проведенный в работе”). В ТСУ фиксируется два новых значения по глаголу проработать, намечается внутренняя конфликтность коннотативных значений: 2. что. Употр. неправ. вм. детально изучить, всесторонне ознакомиться с чем-н. (простор. нов.). Слово “проработать” часто воплощает в себе верхоглядство, спешку, скольжение по поверхности, непонимание сущности вопроса.// Подвергнуть обследованию, рассмотрению, уточнению (нов.). Проработать вопрос. Проработать план работ. 3. кого-что. Подвергнуть суровой или недоброжелательной критике (ирон. шутл. нов.)

Характерно, что значение существительного проработка не имеет помет, ограничивающих сферу употребления. В МАС такие пометы уходят из второго значения глагола — “подробно изучить что-л., всесторонне ознакомиться с чем-л.”. Денотат третьего значения не изменяется, появляется помета “разговорное”.

Ключевым жанр проработки можно считать, это уже в-третьих, по пристальному вниманию составителей словарей к информационному полю соответствующих словарных статей, — вниманию, проявляющемуся в беспрестанных изменениях, что показано выше.

Можно приводить и другие доводы: проникновение проработки во все слои общественной жизни, обилие вариантов текстового воплощения, развитие синонимического ряда, особая роль проработки в жизни общественного человека, связь с другими ключевыми жанрами эпохи (донос, анонимка, речь на митинге, допрос, суд и пр.). Но остановимся на отсылке к собственной интуитивной жанровой рефлексии [Шмелева, 1997: 89].

Обратимся наконец к некоторым чертам РЖ проработки. Первой и важнейшей чертой проработки становится ее характеристика, сводимая к стереотипу разделяй и властвуй, через который, пусть это не кажется парадоксальным, достигается единение. Например, в речи секретаря райкома субжанр проработка узнается именно за счет поиска врага, указания на границу между своими и чужими:

— Я, товарищи, — говорил он, — очень рад, что Брагин настроил нас всех на откровенность. Вот и я хочу высказаться весьма откровенно. Мне, как новому человеку в районе,столько плохого наговорили о вашем колхозе, что я ехал сюда с настроением увидеть одних р

⇐ Предыдущая9101112131415161718Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: