Интервью с адвокатом Семёном Львовичем Арией

О

моем участии в процессе по делу И.П.Федотова и других руководителей церкви пятидесятников я вспоминаю без особого труда, потому что дело это было одно из самых ярких в моей практике. Более со­рока лет прошло с тех пор, но детали этого дела до сих пор живы в моей памяти, потому что процесс был не­ординарный да и люди были неординарные, и, в пер­вую очередь, Иван Петрович Федотов. Меня никто не

приглашал для участия в этом процессе, я был назначен, потому что дело это относилось к той категории дел, по которой участие за­щитников в процессе было обязательным. Я увидел проект обвини­тельного заключения, когда готовился к про­цессу, и мне было ска­зано, что Федотов был руководителем церкви в Московской области

и как бы возглавлял ее

Заслуженный юрист Российской

в качестве проповед­ника, Федерации, адвокат С.Л. Ария

хотя никакого официального поста как такового не занимал. Он был общепризнанным лидером этой церкви пятидесятников.

По обвинительному заключению, обвинение его состояло в том, что он играл организующую, руко­водящую роль в становлении этой церкви пятиде­сятников в Москве и Московской области. И осталь­ные обвиняемые по этому делу тоже обвинялись в том, что выступали как активные организаторы этой секты под руководством Федотова. Юридические же обвинения выглядели таким образом, что его обвиняли по статье 227, как руководителя изувер­ской секты. Кроме того, для прочности, там был еще весьма существенный привесок обвинения, который именовался «подстрекательством к убийству». По сравнению с этим обвинение в руководстве сектой выглядело незначительным, а вот подстрекатель-

 

 

ство к убийству должно было повлечь за собой очень серьезный срок. Именно этим определялось обяза­тельное участие защитника.

Изучив дело, я пошел к Федотову в тюрьму, точ­нее, в следственный изолятор, и имел с ним беседу. Иван Петрович сказал мне, что от защиты отказыва­ется, что Господь будет защищать и оберегать его и он не нуждается в услугах адвоката. Но я ему сказал о том, что суд вряд ли пойдет ему навстречу, хотя это и противоречит закону, потому что по делам такого рода защита должна быть, в принципе, обязатель­ной. Дело должен был рассматривать Московский областной суд первой инстанции, потому что дела значимые, важные рассматривал да и рассматривает до сих пор суд именно этого уровня, областной или городской, а не народный суд.

С Федотовым я имел весьма продолжительную беседу и даже не одну. Он произвел на меня от­радное впечатление. Это был сдержанный, очень скромный, твердый в своей вере человек. Он был тогда еще сравнительно молод, ему было около тридцати лет. Я у него спросил о том, как он пришел к вере и как пришел к мысли о необходимости мис­сионерской деятельности, потому что он не только верил, но и старался активно распространять свою веру. Он мне объяснил, что вообще-то был абсо­лютно простым рабочим парнем, служил во флоте, где имел возможность размышлять о смысле чело­веческого существования, который ему был недо­статочно ясен. Кстати, над этим вопросом мало кто задумывается сейчас, вряд ли думали об этом и его сверстники раньше.

Кроме того, я узнал, что Федотов однажды полу­чил возможность читать Евангелие. Я не помню, как

к нему во флотских условиях попало в руки Еванге­лие, но, во всяком случае, он начал его читать, посте­пенно увлекся и понял, что множество положений этой святой Книги соответствуют его душевному настрою. Строки Евангелия ложились как бы уже на уготованную почву. В результате он пришел к мысли, к твердому выводу о том, что смысл его существова­ния, а, может быть, и существования человека вооб­ще, в вере и служении Господу. Вот так он объяснил мне свой приход к вере.

На его службе это тоже отразилось определенным образом, потому что он, во-первых, выделялся сре­ди окружающих тем, что напрочь отказался от все­го греховного, в том числе от брани, от него никогда не слышали ни брани, ни мата. Во-вторых, он тща­тельнейшим образом выполнял свои обязанности, никогда не раздражался и принимал даже строгость и жестокость командиров как нечто, не требующее и не долженствующее вызывать у него в душе какие-то встречные равноценные реакции. Он всё принимал со смирением.

После демобилизации Федотов поступил рабо­тать, если я не ошибаюсь, на «Метрострой», на под­земные работы, и там тоже выделялся среди окружа­ющих тем, что был образцово-показательным работ­ником, выполнял свои обязанности безукоризненно, никогда не бранился. Он был аскетически скромен в быту и продолжал заниматься миссионерской де­ятельностью. Не ставя это своей целью, он, однако, привлекал людские души вот этим своим необыч­ным для окружающих поведением: скромностью, от­сутствием раздражения, смирением и твердой верой, которой неустанно делился с окружающими. Посте­пенно он завоевал весьма значительный авторитет

 

 

среди своих последователей и, не занимая никакого официального поста, стал общепризнанным пресви­тером группы верующих церкви пятидесятников.

Таково было положение дел к моменту; когда было, по-видимому, принято решение искоренить деятель­ность этой церкви в пределах Москвы и Московской области. В общем-то, церковные направления дели­лись тогда на легализованные и официальные, к ко­торым относилась, в частности, церковь баптистов (которую власти именовали сектой баптистов), и не­легальные, т.е. все остальные направления, которые признавались нежелательными, потому что они не поддавались управлению со стороны властей.

Уголовное дело было возбуждено для того, чтобы надолго упрятать руководителей церкви пятидесят­ников в места не столь отдаленные. Так я понял это обвинение, так же его понимал, по-видимому, и Иван Петрович Федотов. Я имел с ним весьма продолжи­тельные беседы, и я избрал, в общем-то, определен­ный путь его защиты. А нужно вам сказать, что, в принципе, всякий адвокат к концу своего ознаком­ления с делом и после продолжительных бесед с под­защитным имеет определенный душевный настрой и выбирает, соответственно, либо жесткий, либо мяг­кий путь защиты. Это, конечно, влияет и на тональ­ность защиты, и на способы ее ведения. Так вот, я из­брал для себя следующий путь защиты: во-первых, я считал, что должен юридическую часть защиты проводить четко, аккуратно и жестко, т.е. без усту­пок; во-вторых, полагал, что должен подчеркнуть положительные человеческие качества Федотова и говорить о свободе совести, которая декларируется Конституцией, а также о том, что, в общем-то, я не усматриваю никаких признаков изуверской деятель-

ности в жизни и деятельности И.П.Федотова.

Вот с этим я должен был выйти в процесс. Я со­гласовал эту линию защиты с Федотовым, который предоставил мне полную свободу действий. Как я уже сказал, Федотов отказался от моей защиты, за­явив, что будет защищать себя сам. Я разъяснил ему, что вряд ли суд на это пойдет. Он ответил:

- Я предоставляю вам карт-бланш, выбирайте себе линию, которую считаете нужной, а я буду за­щищать себя самостоятельно, если буду защищать себя вообще.

Федотов не был какой-то изолированной, само­стоятельной фигурой. Там было шесть обвиняемых, все они были солидарны и тверды в своей вере, по­зиции, и от них ни суду, ни обвинению не приходи­лось ждать ни покаяния на процессе, ни каких-либо отступлений от их религиозных убеждений, от веры. Поэтому у меня не вызвало удивления, что местом процесса был выбран достаточно отдаленный от Мо­сквы город Дрезна, если я не ошибаюсь, это недалеко от Орехово-Зуево. Там был большой фабричный клуб, который позволял вместить достаточное количество слушателей, и в то же время можно было избежать наплыва иностранных посетителей, которые прояв­ляли к этому делу вполне определенный интерес.

Дело слушал Московский областной суд, - на­сколько я помню, под председательством заместите­ля председателя областного суда Котова. Обвинение должен был поддерживать заместитель прокурора Московской области Залегин, было несколько за­щитников-адвокатов. Когда начался процесс, я обра­тил внимание на то, что вокруг него создается какая-то определенно сенсационная обстановка, и понял, что это не случайно, что все организовано. Во всяком

 

случае, когда шел процесс, там были представители телевидения, радио, кинохроники. Зал был радиофи­цирован, микрофоны стояли на столах у судей, про­курора, эксперта. Кстати, экспертом по этому делу выступил человек с печальной известностью, про­фессор Лундц, психиатр, заместитель директора Ин­ститута им. Сербского.

Зал был неизменно полон, но, присмотревшись, я понял, что полон он, во-первых, за счет представи­телей церкви баптистов, которым выдавались спе­циальные билеты для посещения этого процесса, а, во-вторых, дружинниками, которые участвовали в преследовании церкви пятидесятников. В зале была не одна сотня, если даже не одна тысяча человек, присутствовали представители прессы. Ездить при­ходилось далеко.

Процесс начался с допроса подсудимых, которые заняли ту самую позицию, которую я и ожидал от них: твердо стояли на том, что они не виновны ни в каких уголовных преступлениях, тверды в своей вере и от нее не отступят.

Затем начался допрос свидетелей. Выполняя свои профессиональные обязанности, я понемножку на­чал проверять обвинения на прочность при допросе подсудимых и свидетелей. Обвинение в подстрека­тельстве к убийству в отношении Федотова держа­лось на показаниях, если не ошибаюсь, свидетельни­цы Красиной, которая утверждала, будто бы руково­дители церкви, в том числе Федотов, намекнули ей о том, что, если она будет грешна перед Господом, то ей придется принести в жертву свою малолетнюю дочь. Вот такое дикое обвинение.

Хотя Красина и подтверждала это обстоятель­ство, но в показаниях ее было множество противо-

речий. Когда я начал испытывать на прочность это обвинение, оно начало помаленьку сыпаться. Это вы­зывало довольно нервозную реакцию, но не у всех, а у двух-трех человек, которые присутствовали в зале, и, в первую очередь, у какой-то весьма, так сказать, об­ширной дамы, которая в перерывах появлялась по­чему-то за кулисами, где мы отдыхали, и обращалась ко мне с претензиями, почему я веду защиту так, а не эдак. Ну, я ей и объяснил, что выполняю свой про­фессиональный долг, не более того и отступать от этого долга не намерен. Тогда я ещё не знал, что всё это значит, а понял впоследствии.

Однажды, когда мы обедали в заводской столовой вместе с составом суда и другими людьми, имевши­ми отношение к процессу, подошла официантка и спросила, кто здесь адвокат Ария. Я ответил:

- Ария это я.

- Вас к телефону.

Я вышел, подошел к телефону и услышал приглу­шенный расстоянием мужской голос:

- Товарищ адвокат Ария?

- Да, это я.

- С вами говорит секретарь обкома партии Пан­кратов.

- Слушаю вас, товарищ Панкратов.

- Мне докладывают, что вы срываете нам меро­приятие.

- Простите, какое мероприятие? - спросил я.

- Вот этот самый процесс.

- Извините, но я полагал, что это судебный про­цесс, а не мероприятие, - ответил я.

- Имейте в виду, что это не просто судебный про­цесс, а мероприятие, и дело это находится на контро­ле в ЦК КПСС, что вам и надлежит иметь в виду.

 

Я ответил, что здесь ничего худого не происходит, я выполняю свой профессиональный долг и думаю, что его неправильно информировали.

- Я проверю, - сказал Панкратов.

- Проверяйте, - ответил я.

На том разговор закончился, и я вернулся к вы­полнению своих обязанностей. Часа через два из Москвы прикатили две легковые машины. Это были люди, посланные Панкратовым для проверки того, что здесь, на процессе, учиняет адвокат Ария. При­ехавшие люди, а это были руководители областной коллегии адвокатов и работники обкома, пошли в перерыве к председателю суда и прокурору, чтобы все обстоятельно выяснить. Эти профессиональные юристы сказали, что адвокат просто выполняет свои обязанности, к нему претензий никаких быть не мо­жет. Тогда они спросили у меня:

- А кто здесь мутит воду?

Я сказал, что в зале есть несколько человек, кото­рые обращаются ко мне с претензиями, в первую оче­редь, вот эта толстая дама, которая сидит в одном из первых рядов.

- Эта толстая дама, не дама, а заведующая отделом
пропаганды, член обкома партии, - ответили мне.

Я сказал, что мне это безразлично и что надо бы ее утихомирить, а не меня, потому что я не отступлю от своего убеждения: я должен делать то, что мне по­ложено, а не сидеть, так сказать, замкнув свои уста. Не знаю, воздействовали они на нее или нет, учиты­вая ее сановное положение, но, во всяком случае, по­сле этого дама прекратила свои визиты за кулисы и я продолжил свою деятельность.

Дальнейший ход процесса ознаменовался целым рядом своеобразных эпизодов, которые запомнились

мне навсегда, потому что были весьма неординарны­ми. Когда закончился допрос подсудимых и начался допрос свидетелей, к микрофону, на свидетельское место, вышла закутанная в темный теплый платок женщина с фанатично горящими глазами, худая, из­можденная, и не успел судья спросить у нее, как ее фамилия, как она, едва ответив, тут же упала на пол в жесточайшем припадке. Профессор Лундц встал со своего места и, посмотрев на эту женщину через оркестровую яму (мы сидели на сцене), сказал, обра­щаясь к суду:

- Это не эпилепсия, это невротический приступ,
который наступает от тяжелого истощения нервной
системы

Тогда судья, обращаясь к подсудимым, сказал:

- Вот до чего вы доводите людей вашими моле­ниями!

После этого я очень тихо, почти шепотом, - но вследствие наличия радиофикации мои слова были слышны везде - сказал ему:

- Товарищ председательствующий, это же не сек­тантка, это дружинница, член партии.

Судья начал лихорадочно листать дело и, обнару­жив, что я прав, довольно смущенно сказал:

- Да, действительно...

На этом эпизод закончился, и эту свидетельницу удалили из зала суда для оказания ей срочной меди­цинской помощи. Это был один из эпизодов, который вызвал у меня чувство легкого морального удовлетво­рения и шумок в зале. Это был такой хороший срыв...

А второй эпизод не менее интересен. Вышла к ми­крофону молодая, довольно миловидная женщина. Судья бегло прочитал начало ее показаний и сказал:

- Вот, я вижу из протокола вашего допроса, что

 

вы были прихожанкой этой секты, а потом вышли из нее, поэтому мы надеемся, что это позволит нам услышать от вас показания о том, как происходят моления и что влияет на появление таких вот невро­тических реакций у молящихся.

- Да, действительно, я была в этой секте, а потом из нее вышла, - подтвердила женщина.

- Вот вы и расскажите нам о том, как происходят эти моления.

Она рассказала, что моления происходили в не­благоприятных условиях. Верующие собирались, мо­лились по несколько часов, были в постах, там был весьма спертый воздух из-за множества молящихся, помещение было незначительное, убогое. Поэтому, когда выходили оттуда, то, как она выразилась, «вме­сто одного трамвая, видела два», в глазах двоилось.

Судья выслушал ее очень удовлетворенно и сказал:

- Да, да, действительно, вот, мы тут читаем о вы­
криках, это то, что в судебно-психиатрической экс­пертизе именовалось термином «глоссолалия». Если
я не ошибаюсь, это, значит, реакция, когда люди на­чинали во время моления выкрикивать незнакомые
им самим слова, которые они принимали за слова
иностранного языка. А теперь расскажите, что вас
привело туда, зачем вы вообще туда пошли.

Свидетельница рассказала довольно простодуш­но, что она страдала неизлечимой болезнью, у нее, по-моему, было белокровие, или лейкемия, рак крови (я сейчас не помню точно, я не большой специалист в медицине), и что после того, как она пыталась из­лечиться в обычных лечебных учреждениях и увиде­ла, что это ничего не дает, она начала искать какой-то неординарный способ лечения и ей сказали, чтобы она попробовала походить на эти моления. Она всту-

пила в секту и определенный период времени ходила и молилась, в первую очередь, о своем исцелении.

- А почему вы вышли оттуда? - спросил судья.

- Знаете что? По прошествии какого-то опреде­ленного времени я почувствовала, что потянуло меня на мирское, настрой уже был не тот, и я решила не вводить в заблуждение моих братьев и сестер, и поэ­тому прекратила ходить на моления и из церкви этой вышла, - простодушно ответила свидетельница.

- Понятно, - сказал судья, - ну, а как вы себя сей­час чувствуете?

- Нормально, - ответила она.

- В каком смысле нормально? Вы что, сейчас не страдаете этим заболеванием?

- Нет, сейчас я не страдаю.

- А за счет чего же?

- Как за счет чего? - удивилась свидетельница.
- Ведь я участвовала в деятельности этой церкви пя­тидесятников, истинно и искренно молилась Госпо­ду, и Господь меня исцелил.

В зале поднялся невообразимый шум. После того как закончился этот судебный день, меня вез отту­да поэт Сергей Островой, который был на этом суде корреспондентом от «Правды», и он мне сказал:

- Слушайте, голубчик, какая же это атеистическая
пропаганда, это же нечто совершенно диаметрально
противоположное!

Я ему сказал, что об этом нужно было думать, ког­да готовили процесс, когда его создавали, думать, что это неизбежно вылезет боком.

Вот такие два момента мне запомнились, и я их с удовольствием, с легким моральным удовлетворени­ем вспоминаю до сих пор. Но теперь нужно сказать несколько слов, почему я все-таки принял участие в

 

этом процессе. Помимо того, что я был назначен для участия в нем, нужно было иметь еще какой-то мо­ральный стимул, потому что идти туда для того, что­бы играть роль попугая, - это ситуация, на которую я бы внутренне не пошел. Я догадывался о том, что исход этого дела был предрешен. Особенно же после того, как я услышал, что это «мероприятие», я, конеч­но, понял, что исход дела предрешен. Но и мой опыт сыграл свою роль.

Я относился к той обойме адвокатов, которая уча­ствовала и до этого и впоследствии в ведении так на­зываемых «диссидентских дел», т.е. принимал уча­стие в чисто политических процессах, защищая дис­сидентов. Немногие адвокаты рисковали участвовать в таких делах, - нас было, может быть, семь-восемь человек на всю Москву. Занятие это было довольно рискованным, оно требовало отточенного профессио­нального мастерства, чем привлекало к себе, и, кроме того, оно было в какой-то степени сродни альпинизму. Это было весьма опасное занятие, близкое к тому, чем в цирке является хождение по проволоке, когда нужно было и пройти, т.е. выполнить свой долг, и не свалить­ся, потому что свалиться можно было очень просто. Это привлекало. Кроме того, как это ни странно, ино­гда эта защита все-таки какие-то плоды давала, в чем я неоднократно убеждался, хоть это и были скромные результаты. Все же по ряду уголовных (а, по существу, политических) дел, в которых я участвовал, удавалось добиться какого-то скромного результата, не говоря уже о том, что бросать этих людей без защиты было негуманно и нужно было просто исполнить свой долг. Все это подталкивало меня к тому, чтобы активно ве­сти защиту Ивана Петровича Федотова.

Должен сказать еще относительно определенных

причин, которые вызывали у меня повышенный ин­терес к делу Федотова и, в частности, к его столь твер­дой вере. Я считаю, что тяга к вере генетически зало­жена в душу каждого отдельного человека и присуща человечеству вообще. Видимо, это неискоренимо; можно быть и атеистом, но все же на какой-то стадии атеизм, как правило, уступает место вере в той или иной форме. В этой связи я вспоминаю, какое силь­ное впечатление произвела на меня статья, которую я прочитал в свое время в журнале «Америка» - о до­стижениях современной нейрофизиологии. Эта ста­тья начиналась рассказом о том, что три крупней­ших нейрофизиолога мира закончили свою жизнь верующими людьми, потому что то, с чем они стол­кнулись при изучении деятельности человеческого мозга на том уровне, на котором они это постигали (т.е. на высочайшем научном уровне), не могло быть объяснено никакими теориями - ни эволюционной, ни какой-либо другой. И это неизбежно приводило к мысли о том, что должен был быть Творец, какая-то абсолютная сила, которая создавала и мозг человече­ский с его поразительным механизмом, ничем иным не объяснимым, кроме наличия абсолютного Твор­ца. Поэтому и мой интерес, и мое отношение к вере предрасполагали меня к тому, чтобы и к личности И.П.Федотова отнестись с интересом.

Я уж не говорю о том, что здесь присутствовал некий момент личного характера. Дело в том, что я провел всю войну на фронте, притом был в действу­ющей армии и служил тяжело, служил так, что сам тот факт, что я окончил войну живым и без тяжелых ранений, я лично отношу на счет судьбы. Всякий че­ловек, который прошел войну (а я ее прошел по-на­стоящему, потому что был водителем танка и воевал

 

на передовой), заканчивал войну либо фаталистом, либо верующим. Поэтому у меня был определенный личный момент, который вызывал уважение к Федо­тову, а отнюдь не только недоумение по поводу его увлеченности верой. Деятельность его я считаю по­лезной и способствующей совершенствованию чело­веческой души и натуры. Этот возврат к вере и воз­врат к церкви - не равнозначная вещь, но возврат к вере я считаю фактором, благотворным для нашей трагической современности. На этом хотел бы закон­чить свои воспоминания о деле Федотова.

По отбытии им пятилетнего срока наказания ко мне обратилась мать Ивана Петровича. Я написал ходатайство о помиловании И.П.Федотова, выразив прошение такими словами: отпустить человека, без вины виноватого. Из Верховного Суда РСФСР После­довал отказ.

(Печатается по магнитофонной записи).

В

о время процесса было опрошено много свидете­лей и предъявлены так называемые вещественные и документальные доказательства. Среди них был фильм «Это тревожит всех», который монтировали три с половиной года, по приказу КГБ. В зале пога­сили свет, спустили экран и тридцать минут смотре­ли кошмар, который может придумать только сата­на, искусный клеветник на братьев наших. Но надо сказать, что фильм - это палка о двух концах: в 60-е годы он был направлен против нас, а сегодня этот же фильм свидетельствует против них. Он запечат­лел наши собрания, которые проходили в комнатах, где действительно всегда было жарко, душно и тесно, но песни, которые мы там пели, написаны по суще­ству. Например, «Потеснее окружим Иисуса Христа»

Иван Федотов - руководитель гонимой московской общины пятидесятников

- эти слова были там к месту. И леса были нашими молитвенными домами. Летом и зимой, во время дождей или зноя мы несли вахту служения с великой радостью. Этот труд совершался в Духе Святом, Ко­торый и утешал, и радовал, и предсказывал будущее, открывая его мне в видениях.

Сохранилась звуковая часть моей проповеди в лесу, всего несколько секунд. Я говорил:

- Придёт то время, как и написано, что пред Ним преклонится всякое колено, небесных, земных и пре­исподних. Лучше на сегодняшний день в этом мире раз преклонить колена, нежели тысячу раз - в аду. Дорогие братья и сестры преклонят колена, но про­щения не будет вовеки.

Господь однажды показал мне в видении, что я высоко поднялся над землей и облетел вокруг нее. В

 

 

то же время Дух Святой наполнил меня радостной песней, которую услышала вся земля. Но этому пред­шествовали годы страданий, труд постов и молитв, общих и наедине, днем, а порой и ночью.

За первым десятилетним сроком, за образование и организацию церкви в Москве и Московской обла­сти, последовал второй - три года, за создание церк­ви в Малоярославце, а потом еще пять лет за труд по союзным республикам. Итого - 18 лет. Арифметика простая, подсчитать - одна секунда, а вот пережить... Я всё ещё переживаю, вновь и вновь переживаю. Это никогда не забудется. Об этом не говорить надо, об этом надо кричать, да так громко кричать, чтобы весь мир услышал и покаялся!

В 1988 г., через два года после окончания послед­него срока, сила Святого Духа начала исполнять в моей жизни это видение. Как когда-то Иосифа пере­одели, посадили в карету и привезли к фараону, и меня переодели, посадили, вместо кареты, в самолет, и я полетел в Швецию. «Будь верен до смерти и дам тебе венец жизни» (Откр. 2:10).

Уже в Швеции мои друзья посадили меня в ма­шину и мы поехали по асфальтированной дороге с непривычным для меня ландшафтом местности. По дороге в Борос останавливались почти через каждые два часа на специально оборудованных стоянках, подкрепляли свои силы, пили кофе. Это натолкну­ло меня на мысль создать подобный центр отдыха и в нашем городе Малоярославце. Через некоторое время после того, как я вернулся из этой прекрасной страны, у меня в сарайчике уже жили два человека - недавно освобождённые из мест лишения свободы. Это послужило началом центра реабилитации. Но мы к этой теме ещё вернёмся.

Иван Федотов проповедует на собрании в подмосковном лесу

«Воронки», «столыпинские» вагоны, окружение зэков, грязные пересылки Севера и колючую прово­локу лагерей, которой ограничено хождение узника по земле, Господь силен сменить для своих рабов на самые комфортабельные условия: самолеты, бы­строходные иномарки, прекрасные помещения, про­сторные молитвенные дома и, вместо враждебности людей, изуродованных дьявольским атеизмом, об­щение с множеством верующих, соединенных лю­бовью Христа, просвещенных светом Его истины и очищенных Его кровью. После Швеции Господь дей­ствительно повел меня вокруг земли: США, Герма­ния, Финляндия, Голландия, Норвегия, Израиль - и везде проповедь и свидетельство о жизни и служении в узах, в коммунистическом аду. Но все это было еще далеко впереди, а пока - процесс, длившийся шесть дней, закончился оглашением приговора, текст кото-

 

 

рого на 11 машинописных страницах, размноженный тиражом 100 экземпляров, был разослан как пособие для судов СССР, «как правильно судить сектантов» (см. приложение).

Здесь я не буду останавливаться на опровержении обвинений, приведенных в приговоре; лживость их сегодня очевидна каждому здравому человеку. Ска­жу только несколько слов по поводу самоубийства Капустиной и Николаевой, в котором обвиняли ве­рующих. Хотя в приговоре упоминалось о ссорах в семье Капустиной, но ничего не было сказано о пове­дении ее мужа, которое и было настоящей причиной их ссор и привело ее к гибели. О вине мужа на суде молчали, ибо тогда некого было бы обвинять, кроме него. Верующие сестры старались изменить её жизнь и помочь ей, но не успели, времени не хватило. Она не была членом церкви, а только иногда посещала ее, но всю вину взвалили на верующих, потому что так было угодно КГБ.

Николаева же ещё до прихода в церковь страдала психической неуравновешенностью, имела травму головы, что отмечено в приговоре. По этой причине она считала себя неполноценной и обиженной судь­бою. Общение с верующими успокаивало её, и это продлевало ей жизнь. Как и Капустина, она была не членом церкви, но как бы прихожанкой, которая еще не решила для себя вопрос, стать ли ей на путь веры. Она жила в одной комнате со Смирновой и в разго­ворах упоминала о молодом человеке, который был в ее жизни, но подробностей не рассказывала и была замкнута. По предположению сестер, она была им отвергнута и, возможно, была беременна на ранней стадии. В те годы это было большим позором для не­замужней девушки. Если бы не вмешательство все-

 

 

114
возможных «добровольных учителей» на фабрике, где она работала, дергавших её и перевоспитывав­ших в коммунистическом духе, она осталась бы жива и, уверовав в Бога, прожила бы прекрасную жизнь. По сути дела, она не была верующей, но КГБ выгодно было сопричислить её к верующим, чтобы найти до­полнительный повод к осуждению Федотова.

Жизнь продолжается

И

з дрезденского КПЗ меня после суда отвезли в тюрьму «Матросская тишина» и поместили в ка­меру № 181. Это была камера тяжеловесов, - в основ­ном, убийц. «...И к злодеям причтен был...» (Ис. 53:12), - вспомнилось мне. Иисус пришел спасти погибшее, поэтому Он и висел между злодеями на кресте. И мне кажется закономерным, что так бывает и с теми, ко­торых Он избрал идти по Его следам. Апостол Петр писал: «Только бы не пострадал кто из вас, как убий­ца, или вор, или злодей, или как посягающий на чу­жое; а если как христианин, то не стыдись, но про­славляй Бога за такую участь» (1 Петр. 4:15-16). Эти слова были мне поддержкой и ободрением в огнен­ных искушениях. Сатана лютовал против верующих, и нас всех раскидали по разным камерам, а затем и по разным местам.

Спецчасть направила меня в Архангельскую об­ласть, в город Котлас - на строительство бумажного комбината. Там уже работали завербованные граж­дане, но это был настолько тяжелый труд, что они, не выдержав, разъехались. Прислали солдат, но и они не смогли. Тогда туда бросили заключенных. Мне приходилось возить нагруженные бетоном тачки.

 

 

Питание малокалорийное, работа на износ. Надо вы­полнять норму, а иначе - стол с пониженной нормой питания и изолятор.

В этом лагере я находился примерно год, так как судом мне был определен общий режим. Мама при­везла мне Евангелие, но при «шмоне» (обыске) его изъяли, дали мне пятнадцать суток карцера и поса­дили в одиночку. Время было зимнее, 30-40 градусов мороза. Стекла выбиты, окно занавесили какой-то тряпкой да еще перекрыли батареи, чтобы тепло не проходило в камеру. Это называется пресс. Кагэби­сты заправляли всем и в лагере.

В эти первые мои годы в лагере я жил еще флот­ской спортивной закалкой и мужеством. Пятнадцать суток почти не спал, отключался ненадолго: опасе­ние, что простужусь, беспокоило и будило. Я вста­вал и прыгал в камере, хоть как-то разогревая себя, и опять ложился спать. Слава Господу, Он сохранил меня от туберкулеза.

Через некоторое время меня вновь посадили на десять суток, а потом произошло изменение кодекса, и мое дело пересмотрели. Из общего режима пере­вели меня в усиленный и отправили в Ерцевское управление. Во Втором послании к коринфянам апо­стол Павел писал о пережитых им опасностях на до­рогах, опасностях от разбойников. Пришлось испы­тать всякое и нам. Вспоминается, например, такой случай. В Котласе я работал в бригаде вместе с одним заключенным, круглым сиротой-детдомовцем. Он приблизился ко мне, и я с ним делился, чем мог, из того, что мне присылали. В то время режим содержа­ния у меня был еще ослабленный. Когда нас собрали на этап, и он пошел вместе со мной. Нас привезли в Ерцевскую пересылку, где мы находились полмеся-

ца в камере. Этот мой компаньон увидел, что в моем чемодане были вещи, но вещмешки были в каптерке, а ключи находились при мне. Однажды он поднялся на верхние нары, где я лежал и мысленно, про себя, молился, толкнул меня и говорит:

- Дай мне твои ключи!

От неожиданности я сначала не понял его, а потом сообразил, что он меня посчитал слабаком и возмеч­тал, как блатной, отобрать у меня все из чемодана. Я внутренне обратился к Господу, и мне на сердце при­шло такое слово: снимают верхнюю одежду, отдай и нижнюю.

Я подал ему ключи. Он спрыгнул с нар, подбра­сывая их и радуясь. Вдруг открывается «кормушка» - окошко в двери, через которое подают пищу за­ключенным, и всовывается голова молодого надзи­рателя. Этот заключенный положил ключи в карман и, желая, видно, на радостях пошутить, ткнул двумя пальцами как бы в лицо надзирателя. Эта шутка до-

 

рого ему обошлась. Испугавшись, надзиратель, дер­нулся назад, фуражка упала в камеру, и он в испуге закричал. На крик прибежали другие надзиратели, открыли двери, схватили виноватого, выбросили его в коридор и стали сильно избивать, а потом слыш­но было, как его волоком потащили по полу. Через пятнадцать дней нас расписали по лагерям, и он, от­сидев пятнадцать суток в изоляторе, вошел к нам в камеру, мутными глазами нашел меня, влез на нары и протянул мне ключи. Наверное, понял, что за добро не надо платить злом. Все в камере были очень удив­лены тем, что я так спокойно отдал ключи, и теперь говорили, что его, наверное, Бог наказал за меня.

Мы были распределены в один лагерь, в котором я и пробыл два с половиной года. После этого случая человек тот стал странным: в секции он не жил, а со­бирал с помойки, что найдет. Очень было больно на него смотреть.

Итак, меня привезли в лагерь в Ерцево, показа­тельный при Управлении, в котором было примерно сорок лагерей. Лагерная администрация направила меня в бригаду по распиловке леса. Я попросился дежурить под рамой, вычищать опилки из колодца. Там денег почти не платили, а еще не заработанные деньги высчитывали за одежду, питание, на судебные издержки, оставляя на ларек пять рублей. Но зато у меня было место для молитвы. Рабочая зона была большая, поэтому было, где уединиться для молит­вы, и я благодарил Бога за то, что Он дал мне эту воз­можность с Ним беседовать.

Христианин, исполненный Духом Святым, по­добен бомбе, готовой взорваться. В лагере - нарко­маны, игра в карты, алкоголь... И вдруг - Библия в лагере! Лагерь пришел в движение. Отъявленный

самогонщик Владимир Дымов, который гнал и про­давал самогонку, причиняя этим много бед лагерю, обратился к Богу. Об этом тут же сообщили замести­телю начальника лагеря Скорикову. Он вызвал к себе Дымова и спросил:

- Дымов, это правда, что ты уверовал в Бога?

- Простите меня за все причиненное мной зло, я теперь верующий, - ответил Дымов.

- Не могу понять, действительно ли ты уверовал в Бога или я просто свихнулся... Иди, Дымов, ты че­рез два дня освобождаешься. А Федотову объявить пять суток изолятора за то, что Дымов уверовал че­рез него! - приказал Скориков.

Затем были еще пятнадцать суток. Одиночка, ма­лая каморка, нары - время для размышления и «от­дыха». В такой камере начинаешь хорошо понимать Иоанна Крестителя; понимаешь, что такое быть в одиночестве, - это значит иметь много времени раз­мышлять о Боге и молиться.

Иоанн Креститель был в темнице, и ты его хорошо понимаешь, потому что вокруг тебя тоже стены. А он понимает тебя, и от этого тебе становится легче. Его пламенный дух объемлет и твое сердце. В его сердце был весь Израиль, а в твоём - Россия. Как мы близ­ки духовно, пусть и на расстоянии почти в две ты­сячи лет! Иоанн Креститель был бескомпромиссным человеком, он говорил открыто и прямо, невзирая на лица. Но вот пришел день ареста и заключения, и каменные стены стеснили дух Иоанна. Хорошо, что прежде нас прошли гонимые святые, прошли и оставили пример своей жизни и дел, которым можно последовать. Им было труднее, чем нам, потому что меньший в Царстве Божьем больше Иоанна Крести­теля. Дух Пятидесятницы, сила, полученная нами,

 

поддерживала и меня в камере, когда сатана через сынов противления атаковал меня оружием голода.

Обычно люди едят три раза в день, а иногда и боль­ше. Лагерные власт

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: