Святой Андрей первозванный

 

В декабре, когда снег, как правило, уже покрывает землю, мы празднуем день памяти Андрея Первозванного. Этот де­кабрьский снег определяет точку обзора, с ко­торой интереснее всего смотреть на Апостола и его к нам приход.

Там, откуда пришел к нам Андрей, дети не играют в снежки, не катаются на санках и не лепят снежную бабу. Их зима — это наше лето. Нам легко и приятно путешествовать в те края. Но им отправляться в нашу сторону и холод­но, и страшно. Тот Крым, в котором мы чаще всего греем свои кости, для жителей Римской империи был северной ссылкой, некой Сиби­рью в нашем понимании. Когда Климента или Златоуста ссылали на север, то это был север для них. Для нас это юг. Если же наш юг — это их север, то кто мы такие в их глазах, как не жи­тели полуночной, холодной страны, гипербо­рейцы, медведи, дикари?

Зачем из солнечной Палестины, обутый не в теплые сапоги, но в легкие сандалии, прихо­дил к нам на заре христианской эры родной брат апостола Петра? Зачем вообще путеше­ствуют люди?

Купцов гонит в дорогу жажда прибыли и не­поседливый характер. Домосед не станет куп­цом. Он, скорее, станет ремесленником. Нуж­но иметь характер азартный, непоседливый, нужно, чтобы вместе с кислородом в крови бегали пузырьки авантюризма. Только в этом случае человек купит товары, снарядит кораб­ли, наймет охрану и отправится в путь. Так ли путешествовали апостолы? На всех известных языках скажем: нет, nein, nо. И не ошибемся.

Можно путешествовать, чтобы захватывать чужие города, уводить пленных, везти на теле­гах добычу. Этот вид путешествий, военный поход, тоже не апостольский.

Можно покидать родные края, спасая жизнь свою и своих домашних. С древних времен до сегодняшнего дня в мире живут миллионы беженцев, под свист стрел или под звук авто­матных очередей, освещенные заревом пожа­ров, ушедших с насиженных мест в поисках безопасности. Этот вид перемещения в про­странстве к апостолам тоже не имеет никакого отношения.

Есть, наконец, еще один вид путешествий, выдуманный греками. Это путешествия из любознательности, из желания повидать неиз­вестные земли, узнать что-то новое, научиться чему-то у жителей незнакомых стран. Слича­ем с апостолами и находим полное несоответ­ствие.

Не беглецы и не захватчики, не авантюри­сты, не торгаши и не бродячие философы, кто же они такие?

Феномен апостольской проповеди не впи­сывается ни в одну готовую схему. Он ни на что не похож, и его не с чем сравнивать. Как вод­ный поток из источника, это явление проис­текает из уникального факта Пятидесятницы. Человек, к которому прикоснулся огонь, не может неподвижно стоять на месте. Он реаги­рует, чувствует боль, его мышцы сокращаются. И человек, на которого в виде огненных языков сошел Утешитель, тоже не может оставаться на месте. Он не принадлежит себе. То, что дано ему, — не его собственность. Он должен послужить. И вот он идет, готовый дойти до края земли, и проповедует.

Человеческая жизнь коротка, и апостолам надо спешить. Тем более, что против них на точены лезвия мечей и копий, против них со­брались на совет мудрецы и сильные земли. Апостолы идут на верную смерть, но не идти не могут. Огонь Пятидесятницы не гаснет.

Они идут в города, туда, где есть науки и ремесла, где множество людей собраны вме­сте и, значит, у Слова может быть множество последователей. Идти по селам и маленьким поселениям непрактично. Это также опасно (в селе, как и в городе, разъяренные язычни­ки способны на убийство), но перспективной паствы там меньше, и нравы грубее, и привя­занность к древним культам глубже. Апостолы идут в крупные торговые и культурные цент­ры: Коринф, Солунь, Афины, Рим.

И здесь снова, как следопыт перед неизвест­ным следом, останавливается мысль. Зачем Андрей пришел на Киевские горы? Никаких городов, никакой цивилизации. Только непро­ходимые леса, малочисленные дикие племена и торговый путь, транзитом проходящий че­рез огромные неосвоенные территории.

Может, он шел, не думая останавливаться? Может, неожиданно, безо всякого приготов­ления, сердце его вдруг учащенно забилось, и чуткая совесть расслышала слова Святого Духа о том, что здесь будет после? Как бы то ни было, приход к нам Андрея и его пророче­ство об этих местах удивительны вдвойне. Еще рыба не успела отметать икру, а он уже издали благословил ту, будущую молодую рыбку, которая должна будет появиться.

Славяне любят знак Креста, часто изобра­жают его на себе, проявляя любовь к Тому, Кто потерпел за нас Распятие. Возможно, истоки этой любви длинной и незримой цепочкой связаны с тем Крестом, который Андрей во­друзил на горах Киевских.

Так вот Ты какой, Сыне Божий, и вот како­во обещанное Тобою излияние Святого Духа! Под Его действием Твои ученики дошли до тех стран, о которых слухом не слышали, и препо­дали им спасительную благодать. А в нашем случае преподали так, что она столетиями ждала своего часа. Не улетела, как облако, и не испортилась, как залежавшаяся пища. Но сия­ла, подобно солнцу, над головами здесь живу­щих людей и переливалась над ними радугой, пока не выпала крупной алмазной росой на сердце князя Владимира.

 

* * *

 

Снег хрустит под ногами, осыпается с дрог­нувших веток, летит в лицо. Да... Далеко на север дошли твои, обутые в легкие сандалии, ноги, святой Андрей. Спасибо тебе за все.

 

АПОСТОЛ ПЕТР

 

Нам, людям, нельзя быть самоуверен­ными. Одно из наших основных ка­честв — немощь. Вместо «человека умелого», «человека разумного» наука мог­ла бы нас назвать «человеком немощным». Даже те, от которых менее всего ожидаешь дрожи в коленях, по временам ослабевают и теряют самообладание. Яркий пример — апостол Петр. Волевой и смелый, горячий и порывистый, этот апостол вошел в историю не только исповеданием веры и проповедью Благой вести, но и отречением во дворе ар­хиерея.

Кто-то не боится вступить врукопашную с двумя или тремя противниками, но каменеет от страха при звуке бормашины. Кому-то не страшны ни болезнь, ни бедность, но изгна­ние с родины может свести его в гроб. Дру­гими словами, у нас есть всегда хотя бы одна болевая точка, и прикосновение к ней для нас нестерпимо. Победа над собой потому всегда была более славной, чем победа над тысячами внешних врагов.

Петр — пример человека, который, как Иаков, дерзает бороться с Ангелом, но мо­жет испугаться собачьего лая. Так, тезка его — Петр Первый — одолел и Софью, и Карла, но до смерти боялся тараканов. Эти «камни», — именно так переводится имя Петр, — не боялись ударов молота, но их могли пробить насквозь равномерно падаю­щие капли воды.

Вода, кстати, и проявила это свойство души апостола. Увидев Христа, ходящего по морю, Петр захотел так же по воде прийти к Нему. Услышав из уст Господа «Иди!», он пошел, но... испугался волн и ветра. Акафист Сладчайше­му Иисусу говорит о том, что внутри у Петра была в это время «буря помышлений сумнительных». Душа смутилась от наплыва разных помыслов, испугалась сама себя в этом новом, неожиданном состоянии, и в итоге Петр стал тонуть.

Нечто подобное было и во дворе архиерея. До этого Кифа бросался с мечом на воинов, пришедших в Гефсиманию. Он даже отсек ухо одному из пришедших. Но вот во дворе у ко­стра, когда утихло волнение в крови, когда Не­винный уже был связан и торжество зла стано­вилось густым, как тучи, Петр испугался жен­щины. В известное время он был готов драться с мечом в руках против любого мужчины. Он не врал, говоря, что готов за Христом и в тем­ницу, и на смерть идти. Вот только человек сам себя не знает, и храбрый Петр оказался трусом перед лицом служанки, приставшей к нему с вопросами.

Хочу ли я бросить тень на святого? Боже со­храни. Радуюсь ли я его немощи? Нет. Я опла­киваю в нем себя и тебя, потому что вижу в нем слепок со всего человечества.

Писание не по ошибке и не случайно от­крывает падения праведных. Лотово пьянство с последующим кровосмешением, Соломоно­во женонеистовство, Давидов блуд... Это не для того, чтобы грешники оправдывали себя чужи­ми грехами. Это для того, чтобы на фоне самых лучших людей мира, которые, оказывается, тоже грешники, засиял Единый Безгрешный и мы могли на Литургии петь «Един Свят, Един Господь Иисус

 

 

* * *

 

Свое согрешение Петр оплакивал всю жизнь. А вот оплакал ли я свои грехи? Научился ли у Пе­тра покаянию? Ведь и мы, согрешая, отрекаемся от Господа. «Тебе Единому согрешил», — говорит Давид, потому что грех — это не нарушение одно­го из моральных правил. Грех — это деятельное отречение от Творца, отказ Ему служить.

У Арсения Тарковского есть стихотворение, в котором автор во сне переживает весь ужас отречения и просыпается встревоженным. Вот это стихотворение:

 

Просыпается тело,

Напрягается слух.

Ночь дошла до предела,

Крикнул третий петух.

 

Сел старик на кровати,

Заскрипела кровать.

Было так при Пилате,

Что теперь вспоминать?

 

И какая досада

Сердце точит с утра?

И на что это надо —

Горевать за Петра?

 

Кто всего мне дороже,

Всех желаннее мне?

В эту ночь — от кого же

Я отрекся во сне?

 

Крик идет петушиный

В первой утренней мгле

Через горы-долины

По широкой земле.

 

Что здесь удалось поэту? Удалось чужой грех почувствовать как свой, а может — найти себя самого в чьем-то опыте греха и последо­вавшего затем исправления. Евангелие ведь, кроме как о Господе, говорит не только о Петре, Иоанне, Каиафе, Иуде. Оно должно говорить и обо мне. Среди блудниц и прокаженных, мы­тарей и книжников где-то всегда есть мое ме­сто. Если его нет — Евангелие незачем читать ни дома, ни в храме. Тогда это всего лишь исто­рия о людях, встретивших Бога когда-то давно и где-то далеко. Тогда это не про меня, а зна­чит, и не для меня. Но в том-то и раскрывается все волшебство жизни Бога среди людей, что, говоря с самарянкой у колодца, Он и со мной разговаривает. И когда Петр трижды повторя­ет «не знаю Человека», это тоже меня касается. Арсений Тарковский это почувствовал.

 

* * *

 

Не он один. Когда крещеный люд стопро­центно присутствовал на службах Страстной Седмицы, тогда множество сердец отвечали, вначале содроганием, а потом — слезами, на все события Великого Четверга и Великой Пят­ницы. Затем, когда благочестие ослабело, об этом стало возможно писать и размышлять как бы со стороны. Но и тогда честный разго­вор о святых событиях пронзал душу. Пронза­ет он ее и поныне.

«— Точно так же в холодную ночь грелся у костра апостол Петр, — сказал студент, про­тягивая к огню руки. — Значит, и тогда было холодно. Ах, какая то была страшная ночь, ба­бушка! До чрезвычайности унылая, длинная ночь!

Он посмотрел кругом на потемки, судорож­но встряхнул головой и спросил:

— Небось, была на двенадцати Евангелиях?

— Была, — ответила Василиса.

— Если помнишь, во время тайной вечери Петр сказал Иисусу: „С Тобою я готов и в тем­ницу, и на смерть". А Господь ему на это: «Го­ворю тебе, Петр, не пропоет сегодня петел, то есть петух, как ты трижды отречешься, что не знаешь Меня». После вечери Иисус смертель­но тосковал в саду и молился, а бедный Петр истомился душой, ослабел, веки у него отяже­лели, и он никак не мог побороть сна. Спал. Потом, ты слышала, Иуда в ту же ночь по­целовал Иисуса и предал Его мучителям. Его связанного вели к первосвященнику и били, а Петр, изнеможенный, замученный тоской и тревогой, понимаешь ли, не выспавшийся, предчувствуя, что вот-вот на земле произойдет что-то ужасное, шел вслед... Он страстно, без памяти любил Иисуса, и теперь видел издали, как Его били...

Лукерья оставила ложки и устремила не­подвижный взгляд на студента.

— Пришли к первосвященнику, — продол­жал он, — Иисуса стали допрашивать, а работ­ники тем временем развели среди двора огонь, потому что было холодно, и грелись. С ними около костра стоял Петр и тоже грелся, как вот я теперь. Одна женщина, увидев его, сказала: „И этот был с Иисусом", то есть, что и его, мол, нужно вести к допросу. И все работники, что находились около огня, должно быть, подо­зрительно и сурово поглядели на него, потому что он смутился и сказал: „Я не знаю Его". Не­много погодя опять кто-то узнал в нем одного из учеников Иисуса и сказал: „И ты из них". Но он опять отрекся. И в третий раз кто-то обра­тился к нему: „Да не тебя ли сегодня я видел с Ним в саду?" Он третий раз отрекся. И по­сле этого раза тотчас же запел петух, и Петр, взглянув издали на Иисуса, вспомнил слова, которые Он сказал ему на вечери... Вспомнил, очнулся, пошел со двора и горько-горько за­плакал. В Евангелии сказано: „И исшед вон, плакася горько". Воображаю: тихий-тихий, темный-темный сад, и в тишине едва слышат­ся глухие рыдания...

Студент вздохнул и задумался. Продолжая улыбаться, Василиса вдруг всхлипнула, слезы, крупные, изобильные, потекли у нее по щекам, и она заслонила рукавом лицо от огня, как бы стыдясь своих слез, а Лукерья, глядя неподвиж­но на студента, покраснела, и выражение у нее стало тяжелым, напряженным, как у человека, который сдерживает сильную боль».

Это Чехов. Рассказ «Студент». Это произ­ведение Антон Павлович считал лучшим из написанных им рассказов. Опять Петр, опять поющий петух и опять неудержимо текущие слезы из глаз у тех, кто все это почувствовал.

Чехов делает из произошедшего очень пра­вильный нравственный вывод. Все, о чем гово­рили, это не о ком-то где-то, а о нас и для нас.

«Теперь студент думал о Василисе: если она заплакала, то, значит, все происходившее в ту страшную ночь с Петром имеет к ней какое-то отношение...

Он оглянулся. Одинокий огонь спокойно ми­гал в темноте, и возле него уже не было видно людей. Студент опять подумал, что если Васи­лиса заплакала, а ее дочь смутилась, то, очевид­но, то, о чем он только что рассказывал, что про­исходило девятнадцать веков назад, имеет отно­шение к настоящему — к обеим женщинам и, вероятно, к этой пустынной деревне, к нему са­мому, ко всем людям. Если старуха заплакала, то не потому, что он умеет трогательно расска­зывать, а потому, что Петр ей близок, и потому, что она всем своим существом заинтересована в том, что происходило в душе Петра».

Конечно, Петр нам близок. Нам близко его исповедание веры, и им мы уповаем спастись. Нам близко все то, что Петр написал в посла­ниях и что рассказал устно, а за ним записал Марк. Но нам близко и падение Петра, его по­зор, его слабость. Это и наш позор, потому что мы не лучше Кифы. Мы хуже его, просто о на­ших грехах не известно всему миру, как извест­но об отречении Петра.

Если мы прикоснемся краешком своей души к душе апостола, мы сразу заплачем. Но слезы эти будут сладкими. Это будут слезы, хотя бы частичного, покаяния. Это будут слезы души, ощутившей самое главное. Кстати, об этом тоже есть у Чехова.

«И радость вдруг заволновалась в его душе, и он даже остановился на минуту, чтобы пере­вести дух. Прошлое, думал он, связано с насто­ящим непрерывною цепью событий, вытекав­ших одно из другого. И ему казалось, что он только что видел оба конца этой цепи: дотро­нулся до одного конца, как дрогнул другой.

А когда он переправлялся на пароме через реку и потом, поднимаясь на гору, глядел на свою родную деревню и на запад, где узкою полосой светилась холодная багровая заря, то думал о том, что Правда и Красота, направляв­шие человеческую жизнь там, в саду и во дворе первосвященника, продолжались непрерывно до сего дня и, по-видимому, всегда составля­ли главное в человеческой жизни и вообще на земле».

 

⇐ Предыдущая10111213141516171819Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: