Святой равноапостольный князь Владимир

 

Если человеку повезло родиться в такой се­мье, где несколько поколений живут бок о бок, то, вероятнее всего, воспитывать его будет бабушка. Мать будет кормить гру­дью, отец хмурить брови, если ребенок сделает что-то не так. А вот рассказывать о том, откуда взялись луна и звезды, какие в древности жили герои, почему звери не умеют разговаривать и многое другое, будет бабушка. Бабушкина лю­бовь — это инстинкт, помноженный на опыт, это грусть и нежность, рождающиеся от со­прикосновения старости с новорожденной не­винностью.

Если бы не пушкинская няня, мы вряд ли бы читали сказки Александра Сергеевича. И если бы не бабушка князя Владимира, он вряд ли бы крестился, а значит, и наша история потек­ла бы по совсем иному руслу. К своей обычной ласке Ольга добавляла крестное знамение. Она, глядя на внука, наверняка, шептала молитву, и это был первый посев, который со временем принес богатый урожай.

Церковная поэзия называет Ольгу «утрен­ней звездой», появление которой на небосводе Отечества предваряло восход Ясного Солныш­ка — князя Владимира. Владимир вымолен ба­бушкой, точнее, ею был вымолен тот могучий поворот руля, который был сделан ее внуком. Удобнее всего сравнивать тот исторический по­ворот с изменением курса большого корабля.

Святой равноапостольный князь Владимир. Рис. XIX в.

 

«Вот паруса надулись, ветра полны. Громада движется и рассекает волны».

Святитель Николай Сербский (Велимирович) пишет, что огромная нива, распростер­шаяся от Дуная до Тихого океана, начала вспа­хиваться и засеваться Евангельским словом на­чиная с Крещения Владимирова. В сравнении с огромностью этой нивы и Римская империя, и Византия кажутся малыми островками.

Обескровленная религиозными войнами, разуверившаяся сама в себе и в Истине, Кото­рую так долго и горячо исповедовала, Европа спасла себя в Америке. Белый человек с Биб­лией в руках нашел за океаном новую родину и стал обживать ее, стремясь превратить в зем­ной рай. Византия же спасла себя в Руси. Вер­нее, спасла не себя. Меч Магомета сокрушил ее могущество. Византия успела перепрятать сокровище, которым хвалилась и ради кото­рого жила, — Православие. Она принесла его на Русь. «Для Православия Скифия значила столько же, сколько Америка для западного христианства, и даже больше», — пишет свя­титель Николай.

Русь приняла христианскую веру в готовом виде — как ограненный, отшлифованный ал­маз в дорогой оправе византийского обряда. Достойно удивления, что это сокровище Го­сподь вручил народу, не искушенному в зем­ной премудрости и науках, народу без напи­санной истории и без самой азбуки. Другие трудились, а вы вошли в труд их (Ин. 4, 38), — эти слова Христа уместно применить и к ново­му христианскому народу — Руси.

Для труб евангельских на новой земле не было Иерихона. Разрушать было нечего, кро­ме деревянных истуканов. Ни пирамид, ни пагод, ни мраморных скульптур, ни филосо­фии, ни театра, ни высокой поэзии... ничего похожего на Рим и Грецию, на Египет и Вави­лон с их пышным и соблазнительным языче­ством. Все примитивно, все близко к природе. Но и сам грех необуздан, как разгулявшаяся стихия.

Когда Бог хочет воплотить Свои, направ­ленные в вечность, планы, Он ищет на земле людей, способных Ему помочь. Его выбор не сиюминутен. Если бы люди вместо Бога дела­ли этот выбор, они непременно бы ошиблись. Ведь люди, в отличие от Бога, не знают тайну человеческого сердца. Так и Самуил, глядя на внешность, ошибался, кого из сыновей Иессея помазывать в цари над Израилем (см.: 1 Цар. 16,6—12). В случае с Русью Господь тоже совер­шил выбор, невозможный с точки зрения про­стого человека. Он выбрал Владимира.

Любовь к земным сластям, пороки и суе­верия покрывали Владимира с головы до ног. Но нутро его, как сердцевина в дереве, было здоровым. Ему предстояло преобразиться, из гусеницы стать бабочкой, и силой живого при­мера позвать за собой всех подвластных людей. Бог видел, что душа князя и мужественна, и не лжива. Он грешил, не зная истины, но, по­знав ее, был способен оставить грех.

Его, как и нас, в вопросах веры и религиозной самоидентификации окружали и звали к себе иудаизм, ислам, католичество и Православие. Свой выбор князь должен был осуществить, не имея достаточных знаний, как религиозных, так и исторических. Предстояло решать, руко­водствуясь природным умом, здравым смыс­лом государственного мужа и интуицией.

Бог особо печется о князьях и царях. Фараон при Аврааме и Навуходоносор при Данииле видят пророческие сны или же особо вразум­ляются Богом. Это потому, что судьбы мира и жизни миллионов людей зависят от их реше­ний. Это в полной мере касается и Владимира, даже когда он еще был язычником и вместе со всем народом стоял на историческом пере­путье.

Его аргументация отказов в принятии всех вер, кроме православной, может звучать наив­но. Но это та ситуация, о которой римляне го­ворили: «Повод ничтожен — причина велика». Католики и мусульмане отвергнуты по причи­нам далеко не принципиальным. Только иуде­ям князь задает вопрос, являющийся одновре­менно веским контраргументом: «Если ваша вера самая лучшая, где ваша земля, где госу­дарство и почему Бог рассеял вас по миру?» Но, повторюсь, отвержение вер было соверше­но не на основании тех слов, которые были ска­заны исламским, еврейским и западным мис­сионерам. Это было дело Промысла Божьего, в котором Владимир был лишь орудием.

Из единого на тот момент христианства (до Великой схизмы более полувека) князь изби­рает восточный вариант. Если службы латинян его не трогают, то византийская Литургия, на­против, заставляет Владимировых купцов за­быть, где они — на небе или на земле. Светлый образ княгини Ольги появляется в сознании послов как нельзя кстати. Они, растроганные богослужением, говорят, что мудрейшая Оль­га не избрала бы Православие, не будь оно са­мой лучшей верой. Проповедь греческого мис­сионера и икона Страшного Суда, образы ко­торой он растолковал князю, довершают дело. Владимир решает креститься. С тех пор и мы, его поздние внуки, чтим иконы, не мыслим веру без благолепного богослужения и, конеч­но, любим бабушек, воспитавших нас.

В Крещении Владимиром Руси есть еще элемент, рождающий вопросы. Князь крестил народ волевым усилием, без предварительно­го оглашения. «Кто не придет на Днепр кре­ститься, тот мне не друг», — сказал Владимир, и после этих слов трудно было найти человека, добровольно желающего стать врагом князю. У Лескова в повести «На краю света» один из глав­ных героев говорит, что «Владимир поспешил, а греки слукавили». То есть что греки наспех окрестили народ, не уразумевший начала веры. В этих словах есть правда, и отворачиваться от нее не стоит. В память о тех временах осталось в нашем языке слово «куролесить». Оно озна­чает «делать нечто непонятное», а родилось из греческого «Кирие елейсон», то есть — «Госпо­ди, помилуй». Службы долгое время соверша­лись пришлым греческим духовенством на не­знакомом для славян языке, и новокрещеный люд ходил в храмы, где греки «куролесили».

 

 

Но правда и то, что Русь полюбила новую веру. Прилепленное снаружи отлипнет через короткий срок, а вошедшее внутрь останется и углубится. Так углубился в русском народе посев Владимира, и в скором времени из недр новокрещеного народа рождаются богаты­ри духа — истинные монахи и подвижники. Та чудесная жизнь Палестины и Египта, гля­дя на которую в V, VI веках удивлялось Небо, повторилась на Киевских горах в веке XI. За­творники и молчальники, бессребреники и молитвенники, которых боялись бесы и слу­шались мертвые, не могли бы появиться, если бы не всецелая преданность русичей Христу и Евангелию. Достаточно на один день посетить Киево-Печерскую Лавру и бегло ознакомить­ся с ее историей, чтобы понять — Владимир не поспешил и не ошибся в выборе.

Да, правильный порядок действий пред­полагает научение и лишь после того — кре­щение. Русь же крестили, как крестят мла­денцев, — без сознательной и взрослой веры. Когда мы крестим малышей, мы реально и действенно соединяем их с Иисусом Христом. Дети этого не понимают, хотя Таинство совер­шается в полной мере. Далее следует учить ребенка и делать все, чтобы подаренная вера была усвоена и полюблена. Если взрослые не сделают этого, реальность рискует смешаться в такую кашу, о которой трудно будет вынести однозначное суждение. Если же крестить ре­бенка, а затем учить его вере и воцерковлять, то все становится на свои места и вопросы сни­маются.

Итак, Русь была крещена, как ребенок, и требовала дальнейшего научения и возраста­ния в вере. При Ярославе появились школы и библиотеки, пришли грамотные люди из Болгарии со славянскими книгами, появилось духовенство из числа коренных жителей. Дело Владимира нашло органическое и основатель­ное продолжение. Но вскоре пришли монго­лы, и высокий полет закончился. Книжная мудрость и живая проповедь из разряда есте­ственной необходимости надолго переходят в разряд редкого исключения. Русь занимает ме­сто среди христианских народов, но место это особое. Русь, как бы в ожидании своего часа и своей миссии, затаивается на долгое время, оставляя другим историческую сутолоку и ре­шения больших вопросов.

Сегодня нам, вооруженным знаниями и чувствующим ответственность перед Богом и будущим, следует потрудиться на уже засеян­ной ниве, войти в труд тех, кто жил и трудил­ся до нас. По количеству крещений и обраще­ний, по количеству восстановленных и заново построенных храмов и обителей наше время справедливо названо Святейшим Патриархом Алексием временем «второго Крещения Руси». Только нам, правнукам святого Владимира, следует сегодня поступать иначе. Нам мало строить храмы. Нужно и учить людей вере. В эпоху всеобщей грамотности безграмотность в вопросах веры приобретает особо страшные свойства. Владимир делал то, что Бог ему при­казал; то, что почувствовало его сердце. Он не ошибся, но он ждет, что потомки продолжат его труд, так как музыкант хочет, чтобы его ноты были прочитаны, разучены и талантливо исполнены.

 

МИРЛИКИЙСКИЙ ЧУДОТВОРЕЦ

 

Так сложилось (не по случаю, а по Про­мыслу), что о самых любимых святых мы меньше всего знаем. Речь идет о Божьей Матери и о Святом Николае. Смирение не ищет показаться и прославиться. Смирению хорошо в тени, поэтому и «Благословенная между женами», и самый любимый на Руси Святой прожили так, что известных фактов их земной жизни очень немного. Тем ценнее та слава, которую они приобрели после ухода из этого мира. Трудно найти христианский город на карте мира, где Матерь Божия не проявила бы Свою Чудотворную любовь, исцеляя, за­щищая, вразумляя нуждающихся в помощи людей. Это касается и Мирликийского архи­епископа.

Его помощь быстра и удивительна. Он и строг, и милостив одновременно. Из угла, где горит лампадка, он внимательно смотрит на простолюдина и на толстосума. В каждом хра­ме есть его образ, и даже если мы больше ни­кого из святых не знаем, то, увидев Николая, сразу чувствуем себя в храме, как дома. Одно чудо из тысяч мне хочется вспомнить и пере­сказать.

Этот случай описан у С. Нилуса в одной из его книг. Речь там шла о воре, который имел суеверную любовь к Угоднику и всякий раз, идя на воровство, ставил Святому свечку. Не смейтесь над этим вором, братья. Это только со стороны кажется, что глупость очевидна.

 

 

При взгляде изнутри зоркость теряется, и мы сами часто творим неизвестно что, не замечая нелепости своих поступков. Так вот, вор ста­вил Святому свечи и просил помощи в воров­стве. Долго все сходило ему с рук, и эту удачу он приписывал помощи Николая. Как вдруг однажды этот по-особенному «набожный» вор был замечен людьми во время воровства. У простых людей разговоры недолгие. Грешника, пойманного на грехе, бьют, а то и убива­ют. Мужики погнались за несчастным. Смерть приблизилась к нему и стала дышать в затылок. Убегая от преследователей, он увидел за селом павшую лошадь. Труп давно лежал на земле, из лопнувшего брюха тек гной, черви ползали по телу животного, и воздух вокруг был отравлен запахом гнили. Но смертный страх страшнее любой брезгливости. Вор забрался в гниющее чрево и там, среди смрадных внутренностей, затаился. Преследователям даже в голову не могло прийти, что убегавший способен спря­таться в трупе. Походив вокруг и поругавшись всласть, они ушли домой. А наш «джентльмен удачи», погибая от смрада, разрывался между страхом возмездия и желанием вдохнуть све­жего воздуха.

И вот ему, едва живому от страха и вони, является Николай. «Как тебе здесь?» — спра­шивает Святитель. «Батюшка Николай, я едва жив от смрада!» — отвечает несчастный. На что Святой ему отвечает: «Вот так мне смердят твои свечи».

Комментарии кажутся излишними. Мо­раль — на поверхности. Молитва грешника смердит, а не благоухает. Нужно не только молиться, но и жизнь исправлять по мере сил. Так? Так. Но это выводы верхнего слоя. Есть здесь и более глубокий урок. И как говорил кто-то из литературных героев: «Так-то оно так, да не так».

Николай все же спас грешника! Молит­ва хоть и смердела, но до Святого доходила, и в нужное время Николай о грешнике вспом­нил. Пусть моя свеча ныне смердит, пусть она еще долго будет смердеть (ведь не скоро запах выветривается), но я все равно ее буду ставить.

Молиться чисто и горячо, как свеча горит, в один год не выучишься. Молиться так, чтобы Боту это приятно было так, как нам ароматом кадила дышать, — это труд всей жизни. И ра­дуюсь я, что Господь накажет, и Он же потом пожалеет. А святые в этом Богу подобны.

 

* * *

 

Или вот еще случай. Дело было в Киеве при немецкой оккупации. В одной семье умирает мать. Остаются трое детей мал мала меньше, а отец — на фронте. Дети кладут маму на стол. Что дальше делать — не знают. Родни никого, помочь некому. Знали дети, что по покойни­кам читать псалмы надо. Псалтири под рука­ми нет, так они взяли акафист Николаю, стали рядышком у мамы в ногах и читают. «Радуйся, добродетелей великих вместилище. Радуйся, достойный Ангелов собеседниче. Радуйся, до­брый человеков наставниче». Конечно, какая тут радость. Один страх и горе. Но читают они дальше и доходят до слов: «Радуйся, неповин­ных от уз разрешение; Радуйся, и мертвецев оживление»... И на этих словах — Свят! Свят! Свят! — мама открыла глаза и села. Пожалел Угодник. Приклонился на детские слезы.

 

* * *

 

Образ Николая созвучен и понятен нашей душе. Святой по себе книг не оставил. И народ наш больше верит делу сделанному, чем сло­ву сказанному. Николай нищих любит, а у нас почти вся история — сплошная история ни­щеты, простоты и убожества. Когда итальянцы тело Святого украли и к себе увезли, появился праздник «летнего» Николая. Греки его до сих пор не признают, а предки наши этот празд­ник по-особому осмыслили.

 

* * *

 

Деды дедам сказывали, что сошли как-то с небес Николай да Касьян по земле походить, помочь, может, кому. Глядь, а в глубокой луже мужик с телегой завяз. «Пойдем, — говорит Николай Касьяну, — подсобим мужичку». А Касьян говорит: «Неохота ризы райские пач­кать». Ну, Никола, делать нечего, сам в грязь полез и телегу вытолкал. Умилился Господь на такое человеколюбие и дал Николе два празд­ника в году — летом и зимой. А Касьяну — раз в четыре года — 29 февраля. Вот так.

 

* * *

 

В общем, с Писанием мы до сих пор пло­хо знакомы, невежества и грубости у нас тоже хватает. Даже поделиться можем. Но если увидит наш человек икону Николы Угодника, сразу три пальца щепоткой сложит и перекре­стится. Скажет: «Радуйся, Николае, великий Чудотворче», — а Николай с Небес ответит: «И ты не горюй, раб Божий. Прославляй Го­спода Вседержителя и словом и делом».

 

* * *

 

Много святых на земле было, много еще бу­дет. Но мы так к Чудотворцу привязаны, будто живем не в нашей полуночной стране, а в Ма­лой Азии, и не в эпоху Интернета, а в IV веке, в эпоху Первого Вселенского Собора.

И это даже до слез замечательно.

 

СВЯТИТЕЛЬ СПИРИДОН

 

То, что святитель Спиридон не похож на остальных святителей, становится по­нятно даже после первого взгляда на его икону. Древние святители чаще всего изобра­жаются с непокрытой головой. Таков Златоуст, таков Василий Великий и многие другие.

Святители поздних эпох кроме привычного архиерейского облачения имеют на голове ми­тры. Митрами украшены Феодосий Чернигов­ский, Тихон Задонский, Иоасаф Белгородский. Перечислять можно долго. А вот Спиридон, современник Николая Чудотворца, не просто­волос, но и не в митре. У него на голове — па­стушья шапочка из листьев финиковой паль­мы. Долгие годы этот удивительный муж был пастухом, а когда воля Божия привела его на епископскую кафедру, чтобы пасти словесных овец Христовых, то образ жизни Спиридон не поменял. Крестьянская еда, воздержанность в быту, доходящая до бедности, пастушеская шапка — все это так не похоже на признаки святительского сана. Зато внутреннее богатство благодати, которое носил в себе Спиридон, за­ставляло современников вспоминать имена пророков Илии и Елисея.

 

* * *

 

IV век, век жизни святителя, был тем вре­менем, когда успокоившаяся от внешних го­нений Церковь стала терзаться внутренними болезнями. Ложные учения, ереси стали тре­вожить умы верующих людей. Эпоха требова­ла богословского подвига и защиты апостольской веры на отточенном языке философских понятий. Спиридон менее всего подходил для этого. Он был молитвенником, подвижником, праведником, но никак не книжником и не оратором. Однако святой пошел на Никейский Собор, созванный императором Константи­ном по поводу учения александрийского пре­свитера Ария.

 

* * *

 

Ересь Ария поколебала Вселенную. Этот священник дерзнул учить, что Христос не Бог, что Он не равен Отцу и было время, когда Сына Божия не было. Те, кто носил Христа в сердце, содрогнулись, услышав такие слова. Но те, кто еще не победил свою греховность и кто слишком доверяет своему разуму и логике, подхватили ариево кощунство. Таковых было много. Украшенные внешним знанием, кич­ливые и говорливые, эти философы страстно доказывали свои мнения. И Спиридон решил вступиться за Истину. Отцы Собора знали, что этот епископ в пастушеской шапке свят, но не искусен в слове. Они удерживали его, опаса­ясь поражения в диспутах. Но Спиридон со­вершил нечто неожиданное. Он взял в руки кирпич и, сотворив молитву, сжал его в руках. Слава Тебе, Христе Боже! В руках святого стар­ца вспыхнул огонь, потекла вода и осталась глина. Кирпич, силою Божией, разложился на свои составные части.

«Смотри, философ, — с дерзновением ска­зал Спиридон защитнику арианства, — плинфа (кирпич) одна, но в ней — три: глина, огонь и вода. Так и Бог наш един, но три Лица в Нем: Отец, Слово и Дух». Против таких доводов должна была умолкнуть земная мудрость.

 

* * *

 

Это не единственное чудо Святителя, и мы не случайно упомянули ранее имена Илии и Елисея. Великие пророки Израиля всем серд­цем служили Богу, и Бог совершал через них удивительные чудеса. Мертвые воскресали, прокаженные очищались, Иордан разделялся надвое, небо заключалось на годы и отказы­валось проливать дождь. Казалось, что Свою власть над сотворенным миром Господь вре­менами отдавал этим избранникам Божиим. Третья и Четвертая книги Царств подробно рассказывают о них.

Спиридон был подобен им. Киприоты- земледельцы были счастливы, имея такого архиерея, поскольку небо слушалось Святого. В случае засухи молитвы Спиридона прикло­няли Бога на милость, и долгожданный дождь поил землю.

Подобно Елисею, который проверил нали­чие на себе духа Илии, разделив воды Иордана (см.: 4 Цар. 2, 14), и Святитель повелевал вод­ной стихией. Он шел однажды в город, что­бы вступиться за несправедливо обвиненного знакомого, когда разлившийся ручей угрожал преградить ему дорогу. Святой запретил воде именем Божиим и продолжил путь.

Неоднократно смерть отдавала свою добы­чу, и по молитвам Святого воскресали мерт­вые.

Нужно заметить, что житие святителя Спи­ридона известно нам не полностью, но лишь в небольших фрагментах. Но даже то малое, что известно, поражает могуществом силы и славы Божией, действовавшей через этого человека.

 

* * *

 

Знакомство со святыми и со всем тем сверхъ­естественным, что было в их жизни, является пробным камнем для человеческого сердца. Очевидно, мы не можем повторить жизнь ве­ликих угодников. Но радость о том, что такие люди есть, и вера в то, что описанные чудеса действительны, говорят о том, что мы с ними одного духа. Пусть они, эти святые люди, пол­ны как море, а мы — как наперсток, но и в нас и в них одна и та же живая вода. Если же чело­век скептичен к слышанному, то вряд ли в его сердце живет вера в Того, для Кого нет ничего невозможного.

Илия и Елисей — великие святые, но не их именем назывались израильтяне. Отец народа и одновременно отец всех верующих — Авра­ам. Это его непостижимая преданность Богу стала основой всей последующей Священной истории. Одной из главных черт, характеризу­ющих Авраама, было милосердие и странноприимство. Когда мы говорим о Спиридоне, мы всегда вспоминаем праотца, поскольку лю­бовью к нищим и странникам Святитель впол­не ему уподобился.

Но любовь к людям выше чудес. Тот, кто мо­жет открывать нуждающимся вместе с сердцем и кошелек, и двери дома, тот — настоящий чу­дотворец. Больших чудес не надо. А если они и будут, то только при наличии главного чуда — человеколюбия.

Дом Спиридона Тримифунтского не за­крывался для странников. Из его кладовой лю­бой бедняк мог взять в долг любое количество пищи. Возвращал долг бедняк, когда мог. Ни­кто не стоял рядом и не контролировал коли­чество взятого и возвращенного.

Вместе с тем жестокие и корыстолюбивые люди встречались в лице Спиридона как бы с Самим Богом, страшным в Своей справедли­вости. Житие описывает несколько случаев, когда Святой посрамлял и наказывал купцов, не стыдившихся наживаться на чужой беде.

Бывает, что человеку нужен не столько Не­бесный Отец, сколько Небесный «Дедушка», снисходительный к ошибкам и позволяющий порезвиться. Так, современника Спиридона, Николая Чудотворца, с течением веков пере­одели в Деда Мороза и приспособили к разно­су подарков. А ведь Николай не только тайком подарки раздавал. Временами он мог употре­бить к дерзким грешникам и власть, и силу. Так было при земной жизни. Так продолжает­ся и сейчас, когда души праведных созерцают Христову славу.

Спиридон добр, как Николай, и как Ни­колай — строг. Одно не бывает без другого. Умеющий любить правду умеет и ненавидеть ложь. Человек, неправедно гонимый, чело­век, чувствующий слабость и беззащитность, в лице Спиридона может найти сильного за­щитника и скорого помощника. Только пусть сам человек, просящий о помощи, не будет несправедлив к ближним, поскольку у святых Божиих нет лицеприятия.

 

* * *

 

Среди тех радостей, которые дарит челове­ку христианская вера, есть радость обретения чувства семьи. Верующий никогда не бывает одинок. Вокруг него всегда — облако свидетелей (Евр. 12, 1). Жившие в разные эпохи и в раз­ных местах, люди, достигшие Небесного Иеру­салима, составляют ныне церковь первенцев, написанных на небесах (Евр. 12, 23). С любовью наблюдают они за нами, всегда готовые в ответ на просьбу прийти на помощь.

Один из них — святитель Спиридон, ра­дость киприотов, керкирская похвала, Вселен­ской Церкви драгоценное украшение.

 

ИОАСАФ БЕЛГОРОДСКИЙ

 

Я люблю наш язык, люблю ту плавную те­кучесть, когда согласные и гласные, мерно чередуясь, убаюкивают слух. Мо-ло-ко, го-ло-ва, до-ро-га... Можно лечь на эти «о-о-о» и «а-а-а», лечь, словно уставший пловец — на спи­ну, и отдыхать. Чужой вторгается в жизнь не только вихрем непонятной энергии или непри­вычным разрезом хищных глаз. Чужак наруша­ет твой покой и распространяет вокруг себя тре­вогу непривычными звуками. Гортанные и отры­вистые, как крики погонщика, или хлесткие, рез­кие, как щелчок бича, чужие звуки заставляют вобрать голову в плечи и сжать кулаки. В этой чужой звуковой стихии нельзя отдохнуть, и нуж­но внюхиваться в воздух, ожидая опасности.

Я почувствовал это впервые очень давно, классе в пятом, на уроке рисования. Наша учи­тельница (умница!) выводила уроки за рамки программы, и мы не только перерисовывали стоящую у нее на столе вазу, но и слушали рас­сказы о жизни художников, о разных странах и их культурах. Это она привела нам приме­ры языков, в которых многие согласные идут подряд, и написала на доске всем известную фамилию: Мкртчян. Я хорошо знал, благода­ря телевизору, милое и незлое лицо человека, носившего эту фамилию. Но лицо лицом, а звуки — звуками. Какой-то чужой ветер, то ли знойный из степи, то ли прохладный — с гор, шевельнул тогда мою детскую шевелюру при звуках «м-к-р-т-ч».

 

Но есть и другая филологическая край­ность, есть другие слова, в которых многие гласные нанизываются друг на друга и, хотя создают трудности при произнесении, никого не пугают. И-о-анн, И-о-а-саф, И-о-в. Эти слова пришли к нам из еврейского, то есть из языка, где гласные звуки на письме не изображаются. Такой вот парадокс — обилие гласных в словах из языка, в котором гласные не пишутся.

 

* * *

 

Я могу теперь перевести дух. Нужное мне имя названо. Теперь можно его повторить: Иоа-саф — и затем повести речь о человеке, чья лич­ность скрывается за этим именем. Так издали, и как-то боком, и вприпрыжку я подбирался к теме. А вы думали, как можно говорить о свя­тых сегодня? Вот так просто: «Святой такой-то родился там-то, совершил то-то, память тогда- то»? Нет, господа. Этот номер не пройдет. Вер­нее, пройдет, но плодов не даст. Извольте подо­браться к священной теме в обход, через карту звездного неба, через вопросы теоретической физики или через анализ архитектурных осо­бенностей ансамбля Новгородского кремля. Иначе толстая кость и не менее толстая кожа обывательского лба не пропустят внутрь своего черепа вами поданную информацию. А уже че­рез час новый поток информации смоет всякую память о том, что вы сказали, и, значит, святое зерно, посеянное при дороге, склюют птицы.

 

* * *

 

Иоасаф. Святой епископ Белгородский. На этом свете пожил немногим больше сорока девяти лет. При жизни был известен как чело­век одновременно строгий и милостивый. К безбожникам, к нерадивым попам — строг, к убогим, старым, кающимся — милостив. К себе самому строг и даже жесток до беспощадности. По смерти славен как чудотворец. Мощи не­тленны и благодатны. Родился в день Рождества Богородицы и назван в честь отца Ее Иоакимом. Отсюда и продолжим чуть подробнее.

 

* * *

 

Как видим, имя его и до монашества было богато все теми же гласными: и-о-а. Еврейское имя, в скрытом виде содержащее неизреченное имя Божие, примет он потом и в постриге. Родившись в день Рождества Пречистой, нося в младенчестве имя Ее отца, будущий Святитель чудесным образом с раннего детства полюбил молитву и полюбил Царицу молитвы — Пре­святую Богородицу. Восемь лет было Иоаки­му, когда отец его видел в видении Божию Ма­терь, говорящую с отроком и произнесшую: «Довлеет Мне молитва твоя». Это, между всем прочим, говорит о том, что святости нельзя научить, что есть в ней тайна, раз уже в восемь лет ребенок мог радовать своими молитвами Богородицу.

Поскольку мы не пишем подробный био­графический очерк, промчимся, словно Гоголь в тройке, мимо юношеских лет, пострига, мо­нашеского искуса первых лет, скорбей, смены обителей. Остановимся на том периоде, кото­рый дал владыке вторую часть имени — Бел­городский. Последние шесть с небольшим лет Иоасаф был епископом этого города. Он встретил скудость, грубость, разруху и невеже­ство. Говорят, местный юродивый Яков встре­тил владыку на подъезде к городу и «доложил ситуацию»: «Церкви бедные, паны вредные, а губернатор — казюля». Если предреволюци­онное время рисуется в нашем воображении красками свежими и яркими, то одно из двух: либо мы не знаем сути дела, либо Белгород к Святой Руси не принадлежал.

Любое житие великого отечественного Святителя вскрывает перед нами одинаковые язвы: духовенство бесправно и малограмотно, дворянство атеистично либо вольнодумно, на­род беден и темен. С этим боролся Димитрий Ростовский. Против этого же восставал Тихон Задонский. Не иные проблемы пришлось ре­шать и Иоасафу.

Духовенство нужно было перевоспитывать, употребляя власть, народ нужно было учить, подавая пример. Хуже всего было с помещи­ками и дворянами. Те могли пороть попов на­равне с крепостными, могли и епископу съез­дить по уху кулаком, как это было со святым Тихоном. В Иоасафовой же пастве был такой барин, который недействующую церковь в своем имении разобрал на кирпич и сделал ограду для дома. До большевистских зло­действ было еще полтора столетия, но дорога к ним уже была вымощена. В общем, сколько бед перетерпели чистые и пламенные души в ежедневной борьбе с вездесущей грязью, нам понять трудно. Если же захотим понять, то есть для этого специальная и подробная био­графическая литература.

Хотя дело не в подробной информации. Святителю предстоит во все времена одна и та же задача. Во-первых, победить свои немо­щи, сораспяться Христу, умереть для мира. За­тем, освятившись, он должен других освящать; ставши светом, других просвещать. Если пер­вая часть задачи не решена, то вторая, в силу неумолимости духовных законов, решена быть не может. Если же человек совершает свой внутренний труд терпеливо и мужественно, если он по мере приближения к Богу начинает и других вслед за собой вести, то мир восстанет на такого человека всегда. Восстанет с клеветой, восстанет с кулаками, восстанет при феодализ­ме, восстанет при демократии.

 

* * *

 

Святой Димитрий Ростовский, кстати, по­хож на Златоуста. Не только яркостью про­поведи, но и широтою знаний, и пафосом, с которым он обличал «дела тьмы». Святой

Тихон похож на Григория Богослова. И тот и другой — любители пустыни, молчания, оди­ночества. И тот и другой — любители слез, добровольной бедности, непрестанной молит­вы. Это — образ страдальцев, которые плачут о Небесном Отечестве и не успокоятся, пока туда не переселятся.

А Иоасаф похож на Николая Чудотворца. Он не пишет так много, как Тихон. Он не гово­рит так много, как Димитрий. Но он входит в бедные хижины стопами Мирликийского свя­тителя, он тайком раздает деньги и вещи, по­купает дрова, сам рубит их, если в доме только старухи и дети. Тихон Задонский, чтобы вести жизнь тихую и молитвенную, оставил кафедру. Иоасаф, чтоб делать то же, на кафедре остался, но вел жизнь двойную. Днем — это облечен­ный высокой властью строгий и мудрый чело­век. Ночью — это странник, обходящий с при­горшнями милостыни бедные жилища или подвижник, не позволяющий глазам закрыть­ся, проводящий всю ночь на молитве.

Тот, кто живет правильно, редко живет дол­го. Ресурс, который при любви к себе можно растянуть на десятилетия, святой тратит за годы, поскольку любит Бога и ближних. Осо­бенно тяжко ему, если живет он не в пустыне, а среди многолюдства, вникая в ежедневные чужие беды, сострадая, ужасаясь, жертвуя со­бой. Иоасаф, как было сказано ранее, до пол­столетия не дожил. 50 лет — это некий рубеж. Иисусу Христу, Предвечному Божьему Слову, Который во дни плоти Своей в глазах людей был молод, иудеи говорили: Тебе нет еще пя­тидесяти лет, — и Ты видел Авраама? (Ин. 8, 57). И Иоасафу не было пятидесяти лет, но в детстве он видел Богородицу, при жизни не­престанно очищал сердце, чтобы иметь воз-

можность узреть Бога (см.: Мф. 5, 8), а теперь лицом к Лицу видит Господа, Воскресшего из мертвых.

 

* * *

 

Иоасаф, урожденный Горленко, сын бунчу­кового товарища Андрея Дмитриевича. Лет на земле прожил от рождения сорок девять. Свят несомненно. Почитаем всецерковно.

И в крещении, и в монашестве носил имена, нашему уху непривычные, И-о-а-ким и И-о-а-саф соответственно. Его же молитвами да помилует нас Христос в оный День Суда справедливого и страшного.

Аминь.

 

ПРЕПОДОБНЫЙ СЕРГИЙ

 

В непролазные дебри, в невозможную глушь пришел когда-то молодой человек в поисках Бога. Крест поставил, нехитрое жилье соорудил и стал молиться. Это было в далеком XIV веке. Крестившая нас Византия давно ждала конца света. Вспышки святости, древней, чудотворной, «как в житиях», стали редки. От наших же, недавно крещенных хо­лодных краев, святости вовсе не ждали. А она засияла. Авво Сергие, моли Бога о нас.

Через мелочи многое познается. Если крош­ки собрать в ладонь, можно птенца с руки по­кормить. Если умело подобрать разноцветные камушки, можно сделать мозаику. Достаточно в мире икон Преподобного Сергия: мозаичных, шитых, писанных и словами, и красками. Не бу­дем дерзать написать еще одну. Только вспом­ним те крупицы, что от других слышали. Возь­мем в руки бриллиант, поднимем к свету. Пусть упадут на него и тысячу раз отразятся солнеч­ные лучи. Пусть наши глаза порадуются.

Все младенцы мира живут в утробе жизнью матери. Что мать съест, тем и дитя питается. Затревожится мать, заволнуется и ребенок. Помолится мать, и ребенка благодать коснет­ся. Еще ни одного слова ребенку не сказано, а воспитание уже началось. Уже обозначаются привычки будущие и формируется характер. Предки наши могли не знать многих умных слов, но лучше академиков понимали простые и необходимые вещи.

Мама будущего Сергия была набожна. В среду и пятницу строго постилась. И хотя от домашних обязанностей никто беременную женщину не освобождал, службу в храме ста­ралась не пропускать. Ее настрой передался и сыну.

Однажды на Литургии из чрева беремен­ной женщины раздался крик. В это время как раз стали читать Евангелие. Отродясь не было слышно, чтобы неродившийся младенец из утробы кричал. Да еще перед Евангелием. Как будто вместо дьякона говорил: «Вонмем»!

Мать перепугалась. Люди оглянулись, ища глазами озорника. Никого не увидели, и служ­ба продолжилась.

Второй раз крик раздался на «Херувим­ской». Еще сильнее испугалась мать, и еще удивленнее и дольше оглядывались прихожа­не. Наконец, в алтаре иерей взял в руки Свя­той Хлеб и громко произнес: «Святая святым»! В третий раз раздался детский крик, как бы от­вечая священнику, разумно участвуя в службе.

Вскоре родился мальчик. Назвали его Вар­фоломей. Священник объяснил прихожанам, что маленький Предтеча еще во чреве Елиса­веты почувствовал близость Христа и взыграл... радостно (Лк. 1, 44) и что бывает в особых детях такая чувствительность к вещам Божествен­ным. Прихожане слушали и про себя думали: что будет младенец сей? (Лк. 1, 66).

Дерзновение перед Богом, чудотворство часто объясняют как плод аскетизма: труда, самоумерщвления, непрестанных молитв. Это верно, но не до конца. Сергий, к приме­ру, не только смиренный труженик, добро­вольный бедняк и молитвенник. Сергий в высшей степени литургичен. Та самая Боже­ственная литургия, на которую он так живо реагировал еще в материнском лоне, на про­тяжении всей жизни была для него пульси­рующим церковным сердцем и источником благодати.

 

 

* * *

 

Обитель была бедна. Можно сказать, ужа­сающе бедна, потому что ни один нищий не покусился бы надеть на себя Сергиеву одеж­ду, выбрось он ее за ворота обители. Монахи трудились своими руками и часто не имели самого необходимого. Потому и братия была немногочисленна. Игумен работал наравне со всеми. Однажды он собственными руками пристроил за день сени к келье одного из мо­нахов. Платой за труд целого дня для игумена стала корзинка с плесневелыми корками хлеба.

Особым трудом, который Сергий делал сам и никому его не перепоручал, было печение просфор для Святой Литургии. Еще только вымешивая тесто, раскатывая его, растапливая печку, Преподобный уже начинал совер

⇐ Предыдущая10111213141516171819Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: