Верность православной государственности - или демократическое Православие

Известный парижский автор евлогианской юрисдикции Н. Зернов пишет, что возглавители Зарубежной Церкви «продолжали традицию и... стояли на твердой почве того союза между Церковью и государством, который начался со времени Императора Константина в IV веке. Противники, их считали, что этот период окончился с отречением русского монарха и церковь должна по-новому устанавливать свои отношения со светской властью» (Зернов Н. Юрисдикционные споры в Русской Церкви эмиграции и I Всезарубежный собор в Карловцах в 1921 году // "Вестник РХД". 1974, № Ц4, с. 120-125). Поэтому "парижане", по выражению митр. Евлогия, решили «временно умереть в политико-национальном отношении» (Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни. П., 1947, с. 609) и превратиться в «странствующих христиан» (как говорили другие идеологи этой юрисдикции). Заметим также, что лишь при этом условии можно было получить солидную помощь от иностранных организаций.

И в Америке, как пишет священник Американской Церкви о. Михаил Аксенов-Меерсон, уже «в годы Первой мировой войны... в русской церковной среде начали усиливаться антимонархические и антииерархические настроения», которые «находили благодатную почву в американском стиле политической и церковной демократии». «Возникновение поместной американской Церкви означало революцию в Православии. В лице Православной Церкви в Америке православие преодолело свой тысячелетний плен государственности и национализма» (Аксенов-Меерсон М., свящ. Православие и свобода. Бенсон. 1986,с. 154,160,171,177,179)...

Вот в чем, собственно говоря, коренились разногласия, проявившиеся в связи призывом I Всезарубежного Собора к восстановлению законной власти православного Царя: они были не политическими, а мировоззренческими.

Здесь нужно заметить, что Православная Церковь, конечно, не имеет догматического определения, что именно монархия - есть тот государственный строй, которого непременно требует православное учение. Мы знаем, что Церковь существовала и до православной монархии, в условиях гонений при языческих императорах, и будет существовать до конца мира в условиях гонений в царстве антихриста. То есть, православная монархия - не обязательное условие для существования Церкви. Однако, не имея такого догматического определения, Церковь все же имеет идеал государственности, который наиболее облегчает служение Церкви по спасению человеческих душ. Этот идеал еще со времен Византии состоял в симфонии, сотрудничестве государственной и церковной властей, служащих одной цели разными средствами: Церковь спасает души людей для жизни вечной в Царствии Божием, борясь с внутренним злом в человеке; государство же защищает Церковь и свой нарбд от внешнего зла, в том числе и мечом.

Такое симфоническое государственное устройство необходимо происходит из осознания греховности человеческой природы, которая нуждается как во внутреннем исправлении, так и во внешнем ограждении от зла государственной силою, не зависимой от человеческих греховных побуждений, но зависимой от Бога. Признание народом такой власти - проявление не рабскости, а самоограничения в борьбе со своим греховным своеволием. Таково богословское обоснование православной монархии как власти Помазанника Божия, которая освящается через особое церковное таинство и которая есть не самоцель, а средство для спасения людей на пути соборного служения правде Божией.

Таким образом, православная монархия - единственный государственный строй, который раздвигает критерии своих земных задач за пределы земных интересов, который видит в человеке бессмертное существо, созданное по образу и подобию Божию для вечной жизни в Царствии Божием, - и тогда успешность и эффективность государства измеряется не только выплавкой стали, курсом валюты, уровнем жизни населения, его политическими свободами и проч., но тем, насколько оно помогает своему народу спастись для жизни вечной. Такой идеал Православная Церковь имела и еще имеет, и то, что он был отброшен демократическими юрисдикциями зарубежного Православия, - это было апостасийное явление в среде русской эмиграции.

Такое освобождение от идеала православной государственности вело парижскую и американскую юрисдикции и в области богословия к новаторскому освобождению от некоторых устоявшихся догматических норм, что с точки зрения зарубежного Синода это было совершенно недопустимо. В этом Синод и видел «истинную причину переживаемой церковной смуты» и происшедшего в 1926 году откола парижан и американцев, тогда как национально-политические и монархические разногласия сами по себе к расколу не привели. В послании Синода в 1927 г. говорилось:

«...митрополит Евлогий стал явно покровительствовать модернизму, как в области христианского вероучения, так и в сфере церковной жизни... Богословский Институт в Париже учрежден был Митрополитом Евлогием без ведома и благословения Заграничного Синода и Собора. Учрежден по программе, Синодом не одобренной и с приглашением в качестве преподавателей лиц, или высшего богословского образования не получивших, или таких, Православие которых для Синода и Собора весьма сомнительно»; сотрудники этого Института призывают к таким начинаниям, «которые переступают грани простой реформы и возможны лишь "в виде реформации"», «то есть к отступлению от истины, хранящейся в Церкви от времен апостольских»; пример тому: «учение о Софии как о женственном начале в Боге» (Цит. по: Никон (Рклицкий), архиеп. Жизнеописание блаженнейшего Антония, митрополита Киевского и Галицкого. Н.-Й., 1961, т.VII, с. 172-176). (Отметим, что это учение тоже имеет свой дореволюционный исток - в творчестве В. Соловьева, который был подвержен воззрениям гностиков и кабаллистов, полагавших, что у Бога должна быть некая «женственная сущность», иначе Он «не мог бы сотворить мир»...)

И эту ересь в Зарубежье проповедовал не кто-нибудь, а сам декан парижского Богословского Института прот. С. Булгаков, и митрополит Евлогий защищал все эти сомнительные поиски.

Правда, позже большинство сотрудников этого Института поправили и осудили это учение. Прот. В.В. Зеньковский писал, что «Булгаков бывал часто достаточно неосторожен в своих формулах, - у него на каждом шагу найдем мы противоречия и трудно согласимые выражения - и именно о Софии» (Зеньковский В., прот.,История русской философии. П., 1950, т. II, с. 435, 444). А проф. архм. Киприан (Керн) заявлял: «Богословский институт никогда не считал домыслов о. Сергия своим официальным богословием. Никакой своей школы о. Сергий у нас так и не мог создать.... он не оставил в среде своих бывших слушателей, а теперь и преподавателей, ни одного ученика... Его идеи, вероятно, останутся, по меткому слову А.В. Карташева, "продуктом типографского станка и мертвыми обитателями библиотечных полок"...» (Цит. по: Варшавский В. Незамеченное поколение. Н.-Й. 1956, с. 151-152).

Кстати, и Карташев, о котором во вступительном слове к нашей конференции упоминал владыка Даниил, тоже проделал в эмиграции большую эволюцию. Он начал свою карьеру как «религиозный министр» антимонархического Временного правительства и член масонского Верховного Совета России, призывал не бояться реформации Православия, — а закончил книгой «Воссоздание Св. Руси», в которой признал ценность православной монархической государственности и тем самым отмежевался от заблуждений молодости. Такой процесс поправения и отрезвления был характерен в эмиграции для многих людей, которые возвращались на путь русской традиции и создали немало ценных трудов, в том числе и в демократических юрисдикциях - как, например, упомянутые мною прот. В. Зеньковский и прот. Г. Флоровский. Да и «Очерки по истории Русской Церкви» у того же Карташева, которую издательство УМСА-Ргезз долго не хотело печатать (третий том так и не вышел, а «Воссоздание Св. Руси» было напечатано в другом издательстве).

Однако до историософского осмысления русской катастрофы даже эти авторы все-таки не поднялись, в отличие от своих коллег из Русской Зарубежной Церкви. В ее богословских установках можно отметить следующее характерное различие демократического Православия.

Демократическое Православие видело своей задачей утверждение так называемой «правды о земле» - это выражение возникло еще в религиозно-философских собраниях до революции, о которых Зернов пишет как 6 «русском религиозном возрождении». Оно ставило себе целью социальное улучшение земной жизни в согласии с евангельской истиной. То есть его вектор был устремлен сверху вниз, доходя порою, например, у о. Сергия Булгакова, до хилиазма (веры в «тысячелетнее царство праведников на земле», которая была отвергнута Церковью еще в первые века как ересь, ибо на поврежденной грехом земле такое совершенное царство невозможно и не нужно, поскольку праведникам уготовано Царство Небесное).

У Зарубежной же Церкви вектор был устремлен вверх - к «правде о небе», к хранению истины о смысле жизни и смысле истории. Правда, на этом пути тоже могли быть крайности в виде отрицания любой земной активности, политической и культурной, и даже отрицания борьбы за воссоздание православной России, - хотя она вполне сочетается и со стремлением к «правде о небе». Ведь путь на небо начинается и проходит именно на земле, в том числе и в рядах православного воинства, которое всегда было призвано защищать наши святыни от поругания, сохраняло свои идеалы в эмиграции и было оправданно ими.