10. М. Блок: «история – не дневник»

Видный французский историк М. Блок, анализируя исторический процесс, отвергает как гегелевский панлогизм (под знаком которого развивалась историческая мысль ХIХ века, несмотря на отдельные выступления против него, в частности, со стороны Ницше и Шопенгауэра), так и позитивистскую апологетику фактов, фактичности. Гегелевский принцип тождества духа и мира, в котором дух находит форму своей реализации, исключал всякие сомнения в возможности познания истории, но он исключал и человека как субъекта истории, как субъекта познания общества и истории.

Позитивистское знание отдельных фактов, фрагментов никогда не приведет к познанию целого. История – не дневник. История, так или иначе, не просто описание фактов, а их сопоставление, сравнение, т. е. анализ и отбор. Историк, сравнивая учреждения, обычаи, идеи, события, практическое поведение людей в разные эпохи, в различных обществах, так или иначе, обнаруживает какие-либо устойчивые тенденции в жизни людей.

Но, разумеется, сначала констатация, описание фактов, их анализ, отбор и классификация. И лишь затем – воспроизведение сложной сети их взаимосвязей, т. е. воспроизведение целого.

Цезарь завоевал Галлию, Наполеон 18 брюмера совершил государственный переворот, Лютер привнес в католичество протестантскую ересь... Достаточно ли для познания истории этих констатаций? Очевидно, нет. Нужно ответить на вопрос: почему произошли эти события, как отразились они на судьбе Рима, Франции, Германии, Европы в целом.

Важно также раскрыть и духовную драму творцов истории, разумеется, также в контексте общей ситуации.

Люди, их деятельность, их сознание – самое главное. Настоящий историк, подчеркивает М. Блок, похож на сказочного людоеда. Где пахнет человечиной, там, он знает, его ждет добыча.

История, если бы она ограничивалась сухим и голым описанием событий прошлого, была бы только ненужным и тяжелым бременем.

Повествование о фактах полезно только тогда, когда оно раскрывает их истоки, причины, последствия и взаимные связи, что достигается лишь путем показа поступков лиц, в них участвовавших, и, подобно тому, как голые факты всегда останутся лишь хаотическим их нагромождением, то же самое произойдет и с поступками отдельных лиц, если ограничиться изложением этих поступков, и не поведать, каковы были эти лица, что вынудило их к участию в описываемых событиях и что соединяло или разъединяло их. Следовательно, чем больше обо всем этом сообщается, тем ясней факты, интересней и любопытней история, поучительней примеры нравов и причины событий. Это требует проникновения в интересы, пороки, добродетели, страсти, вражду, привязанности, интриги, заговоры и прочие важные или случайные пружины, равно – как и в поступки государственных людей и частных лиц, участвующих в описываемых событиях, – во все разновидности и разветвления последних, похожие на водопады, превращающиеся затем в потоки, и в причины новых интриг, вызывающих новые события, – пишет М. Блок.

Но в любом случае знания тогда становятся наукой, когда они устанавливают логические связи между явлениями, когда не просто перечисляют или описывают события, но вскрывают их каузальную связь, классифицируют их, делают понятными для нас. Все прочее, цитирует М. Блок Мальбранша, – только «всезнайство», развлечение, мания, т. е., в конечном счете, недостойное для ума занятие.

История – наука о прошлом. Но это не значит, что она бесполезна для настоящего. Но не правы и позитивисты, утверждающие, что ценность исторического исследования измеряется тем, насколько оно может быть практически использовано. Опыт научил нас, что тут нельзя решать заранее – самые абстрактные, на первый взгляд, умственные спекуляции могут в один прекрасный день оказаться удивительно полезными для практики. Но, кроме того, отказывать человечеству в праве искать, без всякой заботы о благоденствии, утоления интеллектуального голода – означало бы нелепым образом изувечить человеческий дух. Пусть homo feber или politcous всегда будут безразличны к истории, в ее защиту достаточно сказать, что она признается необходимой для полного развития homo sapiens, – пишет М. Блок.

Но, конечно же, наука всегда будет казаться неполноценной, если она – рано или поздно – но помогает нам жить. Великие события человеческой деятельности, составляющие особый предмет истории, более всяких других, способны покорять человеческое воображение, вдохновлять человека на достойные и великие поступки.

Но как изучать, как познать историю? М. Блок отвергает попытки как применения к истории методов естествознания, так и жесткого противопоставления методов наук о природе и наук о духе.

Поколения последних десятилетий XIX в. и первых лет XX в. жили, как бы завороженные очень негибкой, поистине кантовской схемой мира естественных наук. Они полагали, что любая наука, в том числе и о духе, должна приводить путем неопровержимых доказательств к непреложным истинам, сформулированным в виде универсальных законов. Социологическая школа, Дюркгейм были уверены, в частности, что действительно можно создать науку об эволюции человечества, отбрасывая при этом все, что не поддастся рациональному познанию (фактически большую часть жизни человека – его интимно-личную жизнь). Другие, видя, что историю не втиснуть в рамки физических закономерностей, стали оценивать ее как некую эстетическую игру. О таких людях можно сказать: «Историки, рассказывающие историю».

Чтобы понять общество, исторический процесс, надо начинать с анализа социальной практики, прежде всего деятельности общественных групп, ибо групповая, коллективная психология выражает социально детерминированное поведение людей. Именно анализ деятельности общественных групп позволяет выявить типические, преимущественно массовидные, повторяющиеся явления в обществе, в историческом процессе. Но надо видеть и помнить, что в истории регулярное проступает исключительно сквозь частное, поэтому в истории никакое обобщение невозможно без оговорок и ограничений. Общество – не геометрическая фигура, и доказательства в истории – это не доказательства теорем.

Любая генерализация сопряжена с упрощением, выпрямлением. Надо сочетать генетический и структурный подходы: от зрелой формы идти к ее предпосылкам и истокам, от магистральной линии развития – к выявлению вариантов и многообразия, от типизации – к индивидуализации. К сожалению, ярлыки, «измы» взяли верх над понятием «эволюция». Для историка же главное придать устанавливаемым различиям все большую точность и тонкость. Человеческое время всегда будет сопротивляться строгому единообразию и жесткому делению на отрезки, которые свойственны часам, для него нужны единицы измерения, согласующиеся с его собственным ритмом и определяемые такими границами, которые часто – ибо того требует действительность – представляют собой пограничные зоны. Лишь обретя подобную гибкость, история может надеяться приспособить свои классификации к «контурам единой действительности», как выразился Бергсон, а эта собственно, и есть конечная цель всякой науки. Хотя составляющие историю события, как великие так и частные, вытекают одно из другого и связаны между собой в столь своеобразную цепь, что разрыв одного ее звена приводит к исчезновению или, по меньшей мере, видоизменению следующего, нельзя все же отрицать, что в отличие от искусства и в особенности наук о природе, где каждый шаг вперед, каждое открытие влечет за собой новый определенный шаг вперед, новое открытие, исключающее все прочие, и одно историческое событие, будь то великое, будь то частное, не только не позволяет предсказать, что за ним неизбежно воспоследует, но очень часто дает основание думать, что из него получится нечто противоположное ожидаемому.

Значит, в истории нет законов, правил, ключей, рекомендаций и прочих отправных точек, кои, будучи усвоены ясным, усердным и основательным умом, сами по себе подводят к различным дальнейшим историческим событиям? В ней рядом с нами должен постоянно находиться наставник, каковой и поведет нас от факта к факту с помощью связного повествования, чтение коего учит тому, без чего они неизбежно навсегда останутся непознанными?