 |
Георг Иггерс (ФРГ). Еми Топольски (Польша). А. Данто (США)
|
|
|
|
Георг Иггерс (ФРГ)
Я не согласен с Ранке и Дройзеном, которые считают, что погружение в источники ведет к беспристрастному пониманию исторических событий, заявляет Г. Иггерс [Доманска Э. Философия истории после постмодернизма. – М.: Канон, 2010. – C. 150]. Я думаю, продолжает он, что воображение не обязательно произвольно. Возможен средний путь между верой Ранке в объективность и релятивизмом, в частности, Уайта. Могут быть приближенные значения прошлого, которые неполностью произвольны [Доманска Э. Философия истории после постмодернизма. – М.: Канон, 2010. – C. 151].
История как наука, конечно же, более эфемерна, нежели естествознание. Однако нарратив может быть формой объяснения, включающей каузальность (во всяком случае психологическую). В любом случае нельзя размывать границы между фактом и вымыслом (фикцией). В противном случае кто-то сможет утверждать, что не было ни фашизма, ни Холокоста, утверждает Г. Иггерс.
Еми Топольски (Польша)
Постмодернизм такой же термин, как Просвещение и романтизм.
Однако он — не завершенная концепция, а тенденция или некий философский художественный и интеллектуальный континуум. Постмодернизм в наше время лучше всего указывает на тенденцию фрагментации, дезинтеграции и децентрации общественной жизни. В постмодернизме на одной стороне — отказ от центризма и лиотаровской метанаррации; на другой, замена категории истины категорией свободы, или рассеянными смыслами ее деконструкции (Деррида) и размыванием границы между различными типами интеллектуальной активности (между, например, историческими и литературными нарративами) [Доманска Э. Философия истории после постмодернизма. – М.: Канон, 2010. – C. 177].
|
|
|
Действовать должно не на основе истинностного знания (истины), а на основе практического опыта человеческих сообществ. Вместе с тем, Е. Топольски не согласен с точкой зрения X. Уайта, который призывает показывать прошлое под эгидой возвышенного (в терминах прошлого или сатиры). Как показать Холокост посредством троп иронии или сатиры? Невозможно!
Иорн Рюзен (ФРГ)
И. Рюзен считает, что история есть нечто сконструированное нашим сознанием, а не просто реальность прошлого. Он утверждает, что такого же взгляда на историю придерживается И. Г. Дройзен («Историки»), Ф. Шиллер («Что такое всемирная история и для какой цели ее изучают? ») и И. Кант («Идея всеобщей истории в всемирно-гражданском смысле»),
Рюзен поддерживает постмодернистскую критику разума [Доманска Э. Философия истории после постмодернизма. – М.: Канон, 2010. – C. 200]. Это правильно. Во имя разума в истории совершено немало преступлений, ему принесено множество жертв. Вместе с тем, отмечает Рюзен, надо знать, что во имя ангиразума, иррационализма, нацизма и т. п. было уничтожено еще больше людей.
Что касается истории, исторического сознания, to их базовый фактор — нарратив, логика нарратива даже на долингвистическом или металингвистическом уровне визуального восприятия.
Тем не менее, он отвергает дихотомию между нарративизмом и научной рациональностью. История — учитель жизни, это — «философия, обучающая на примерах» (Болинброк). Знать историю - значит уметь следовать правилам практической жизни, то есть жизни и нравственной и политической [Доманска Э. Философия истории после постмодернизма. – М.: Канон, 2010. – C. 205].
Однако, в любом случае для историка современная «культурная история» — это микроистория, это история повседневной жизни людей. Об этом говорил Ле Руа Ладерю («Монтайя») и И. Рюзен c ним согласен.
Вместе с тем, он предостерегает: постмодернизм устраняет один догматизм (одну истину), но утверждает другой (релятивизм или тотальное отсутствие точек опоры). Вряд ли можно онтологию, эпистемологию, логику, все наследство Просвещения отвергнуть, посредством деконструктивистского анализа текстов как артефакты, не имеющие «автора».
|
|
|
А. Данто (США)
Постмодернизм в целом — возврат к экзистенциализму, к человеку, к отдельному индивиду, считает А. Данто. В то же время он утверждает, что Фуко в сущности дегуманизирует историю, исключает человека, автора и т. п. Позитивность постмодернизма, по мнению А. Данто заключается также в том, что постмодернизм к микроуровню, к повседневности событий. И именно поэтому он более независим от идеологии, более близок к истине, более близок к людям, поскольку может рассматривать людей в их непосредственной жизни и деятельности.
Однако А. Данто критикует постмодернистов за то, что они в позитивистском духе разрывают «факт» и «смысл»; есть факт, но нет смысла, смысл — фикция.
В истории, считает Данто, такого разрыва быть не может. Один и тот же факт, конечно же, можно интерпретировать разными способами. Источники не сообщают смысла и значения той информации, которую несут в себе, но без них, без опыта общения с ними нельзя создать смысл и значение. Смысл и значение прошлого заложены в нашей социальной реальности, в традиции от которой мы не можем полностью освободиться, свести ее к «реликту» (Дройзен). Переживаемый опыт — объективное основание истинного смысла, утверждает Данто, признавая в то же время, что и субъективной перспективы в данном случае полностью не избежать.
Сопоставляя модерн и постмодерн, А. Данто отмечает, что тот и другой стиль мышления родились в сфере искусства. Модерн был выражен фовистами и кубистами, футуристами, конструктивистами и суперматистами, далее «ар деко», минимализмом «живописью четких контуров». То есть искусство модернизма характеризуется преимущественно ясностью форм, чистыми красками, высокой оценкой механистичности. Это переносится на общество, к которому должно относиться также, как части механизма относятся к механизму как целому.
С этой точки зрения, тоталитаризм и фашизм являются модернистскими политическими формами; они стараются вписать людей в некие структуры и лелеют единообразие.
|
|
|
Модернистская философия могла бы быть логическим конструктивизмом, в котором работа Карнапа «Логическое построение мира» выступала бы в качестве лучшего примера [Доманска Э. Философия истории после постмодернизма. – М.: Канон, 2010. – C. 244–245].
Постмодернизм лее выявляет себя как антипод всеобщности, центризма, жесткой рациональности, любых видов формализма, подчеркивает Данто.
По его мнению, первыми философскими выразителями постижения модернизма были Л. Витгенштейн и Д. Остин, обосновавшие положение; что обыденный язык достаточен и не нуждается в какой-либо рационализации и реконструкции.
Но почему явился постмодернизм? Людям надоело быть «винтиками», «знать свое место» в социальной и политической иерархии, быть угнетенными и зависимыми (пример: протест женщин и цветных).
Их возмутила эрозия способов ведения войны (слепая жестокость по отношению к мирному населению) и т. д. и т. п. Люди обратили внимание на себя, на свою повседневную жизнь. Трансвестизм, феминизация мужчин, маскулинизация женщин. Стирание границ между сферами искусства. Безбрежный плюрализм — вот ответ постмодерна модерну. Тем не менее, считает А. Данто, между модерном и постмодерном остается немало общего.
Когда постмодернисты апеллируют к «тексту», они опять заставляют нас понимать себя как часть большой структуры, ибо слово, как говорил Фреге, имеет значение только в контексте, только в связи предложений.
То есть мы приобретаем смысл лишь в границах большого «текста»: а именно семьи, общества, институтов государства и т. д. Очевидно, в этом проявляется «дух» модерна.
Разумеется, апеллируя к воображению, к образам, постмодернисты преодолевают модернистскую вербальность (научные объяснения), утверждают приоритет визуальности. Бесспорно, есть вещи, которые трудно выразить в слове. Когда говорят: «Ты не понимаешь, это свойственно только афроамериканцам», то возникает проблема: как выразить в словах, что значит быть афроамериканцем? Или: женщина может сказать, что есть нечто такое, что делает женщину женщиной. И опять: это тот тип опыта, который может выразить только женщина.
|
|
|
Однако, продолжает Данто, подобные экзистенциальные переживания все-таки можно перенести и в сознание; объяснить мужчине, что значит быть женщиной. В результате мужчина вполне может научиться быть деликатным с женщинами [Доманска Э. Философия истории после постмодернизма. – М.: Канон, 2010. – C. 248, 249]. Вместе с тем, отмечает Данто, дискурс так же вполне может дополняться визуальным образом. Поэтому, по его мнению, нарратив отнюдь не является непримиримой альтернативой научному объяснению. Они сконструированы в сущности по одинаковым логическим принципам. Различие — чисто прагматическое. Аналитическая философия ведь также постоянно призывает к корректному использованию «предложений». Например, предложение «Тридцатилетняя война началась в 1618 году» — некорректно с точки зрения аналитической философии, окончание было в 1648 году, но никто в 1618 году, то есть в начале войны, не знал, сколько лет она продлится и не знал также из-за каких событий она началась.
В этой связи Данто критикует Уайта, Рорти и Фуко за то, что они исходят из тезиса, будто нет никаких объективных причин для выбора одного тропа вместо другого, ибо то, как мы организуем прошлое, полностью зависит от субъекта, то есть от нас самих. Данто считает, что это картезианское заблуждение, позднее повторенное Ф. Ницше. И оно опасно, ибо нивелирует концепт истины и дает право на любые интерпретации. По мнению Данто, в данном случае особенно «опасен» Фуко, так как он безоговорочно отрицает истину ради свободы.
Данто считает, что историк, конечно же, должен жить событиями, которые он исследует, иначе события становятся абстрактными. При этом он ссылается на Томаса Нагеля, который утверждал: быть сознанием — значит быть всем, что бы это ни было; даже летучей мышью. Быть историком — значит жить в определенных событиях. В то же время он полагает, что существует объективная организация событий, есть реалии, с которыми нарративы обязательно корреспондируют. Поэтому нарратив не только эстетический феномен, но и когнитивный. Стремление знать будит фантазию, воображение и укрепляет в истории ощущение, что мир одновременно и упорядочен, и интеллигибелен. Философия истории должна относиться к истории как способу бытия.
|
|
|
