Лайонэль Госсман, философ из США

Лайонэль Госсман, философ из США

Модерн — это апелляция к всеобщности и тотальности, это идея прогресса и совершенствования, но современная цивилизация не смогла ответить на экзистенциальные человеческие нужды. Модерн породил, с одной стороны, прогресс и индустриализм, с другой, -— меланхолию и тоску по сакральному измерению человеческого существования. Эта фрустрация проявила себя уже в романтизме. Мировые войны лишь отсрочили восстание против ограниченности разума и науки. Постмодернизм маркирует конец всех мифов о прогрессе и веры в то, что всеобщность достижима и даже желательна. Он указывает на фрагментарный характер всего: истории, общества, государства, искусства, человеческой индивидуальности. Постмодернизм отвергает объективную истину или ценность, которая позволяет нам обходиться без мнения других людей. Интерсубъективность — черта истины, и она имеет огромное значение во всем культурном производстве.

Обосновывая идеи интерсубъективности Л. Госсман апеллирует к Р. Якобсону, А. Койре, Ю. Лотману, М. Бахтину, Проппу и др., взгляды которых, считает он отличали устремленность к диалогу, коммуникабельность и т. п. Еще раньше, заявляет Госсман, к идеям интерсубъективности апеллировал Дидро в «Письмах о слепых», утверждая, что способность видеть есть процесс взаимного научения людей.

Петер Бёрк (Великобритания)

Воспроизводит древнегреческую притчу, заимствованную им у Исайи Берлина («История свободы», Россия, 2001). Суть притчи: люди делятся на лис и ежей. Лисы видят мир во всей сложности, при этом они разбрасываются, пытаясь добиться сразу многого. Ежи упрощают мир, сводят его к одной простой ключевой идее, которая связывает все и направляет их действия. Для ежей все, что не вписывается в их собственную концепцию, не имеет смысла.

Историки, все представители гуманитарных наук должны отбросить подобные крайности. Они должны отказаться и от узкой специализации и от абстрактных схем. Они должны стремиться видеть целое, как результат взаимодействия между его частями [Доманска Э. Философия истории после постмодернизма. – М.: Канон, 2010. – C. 304, 305]. Отрицая специализацию, Бёрк опирается на закон перемены труда, сформулированный Марксом.

П. Бёрк подчеркивает возрастающее значение истории, как знания о прошлом. Сегодня, поскольку социальные изменения происходят очень быстро, и это рождает неприятное чувство отрыва от корней, постольку возникает психологическая необходимость восстановить контакт с прошлым. Это значит, люди должны изучать историю. При этом нужно знать, что в истории нет Истины. Однако наряду с этим нужно знать, что в истории все-таки можно получить некоторые истины и можно избежать лжи.

Итак, что можно сказать в заключение? Конечно, постмодернисты поспешили с утверждением, что модерн, то есть все ценности культуры XX века уже ликвидированы историей, и что на смену модерну пришел постмодерн. В действительности, модерн отнюдь не ушел в небытие. Юрген Хабермас считает, что модерн, уходящий своими корнями в просвещение, по-прежнему неисчерпаем.

Я согласен, это так. Человечество никогда не откажется от идей гуманизма, разума и прогресса. Однако правы и постмодернисты, выступая против всякого рода тоталитаристских устремлений, как в сфере гуманитарного знания, так в сфере практической жизни современного капиталистического общества. С моей точки зрения, идеи постмодернизма — это методологическое предостережение от догматизма, авторитаризма мышления, от претензий на абсолютное, окончательное знание, это также обоснование толерантных отношений, как в рамках научного коллектива, так и общества как ценного. Это вместе с тем, — диагноз духовной ситуации, указывающий на ущербность капиталистического строя, принижающего человека, отчуждающего людей друг от друга, насаждающего вещизм, социальную иерархию, раболепие перед властью.

И еще одно замечание в связи с рассматриваемой проблематикой постмодернизма. Поскольку постмодернисты апеллируют к метафоре, постольку и я прибегну к метафоре для объяснения своего последнего замечания. Когда палка перегнута в одну сторону, то, чтобы её выправить, её перегибают в другую. Постмодерн выполняет эту роль по отношению к модерну. Но если нарушить меру, если абсолютизировать идеи постмодерна, то мышлению, познанию будет нанесен непоправимый урон. Если восторжествуют субъективизм и релятивизм, то говорить о науке, истине, о познании мира природы и мира человека будет уже невозможно. Отказ от разума может положить дорогу к самому крайнему иррационализму, к самым реакционным идеям и практике в жизни общества.

Острые критики постмодернизма Ален Сокол и Жан Брикман в книге «Интеллектуальные уловки. Критика современной философии постмодерна» обоснованно утверждают, что нельзя подменять критический и строгий анализ социальной действительности языковыми играми, нельзя утрачивать ясного различия между фактами и фикцией, что субъективизм и релятивизм в сущности исключают логическую возможность критики, поскольку она всегда задевает тех, кто не согласен.

Если любой дискурс — рассказ или наррация и если никакой дискурс не является объективным или более достоверным, чем другой, тогда следует признать худшее: расистские и сектанские предубеждения и самые реакционные социально-экономические теории «одинаково правомерными», подчеркивают А. Сокол и Ж. Брикман. — «Рациональное, мировоззрение последнее препятствие на пути суеверия, мракобесия, национального и религиозного фанатизма» [Сокол А, Брикман Ж. Интеллектуальные уловки. Критика современной философии. – М., 2002. – С. 170]. В этой связи они выражают надежду, что было бы очень хорошо, если бы после постмодерна сформировалась новая интеллектуальная культура, «которая была бы рационалистической, но не догматичной, научно общественной, но не сциентистской, но не поверхностной, и политически прогрессивной, но не сектантичной» [Сокол А, Брикман Ж. Интеллектуальные уловки. Критика современной философии. – М., 2002. – С. 172]. Эту надежду, эту мечту я полностью разделяю.

А теперь я хотел бы высказать ряд положений относительно того, как, на мой взгляд, следует подходить к познанию и оценке истории, исторических событий. Я опираюсь на главный марксистский вывод о том, что ИСТОРИЯ — НЕ ХАОС АЛЬТЕРНАТИВ, А ЗАКОНОМЕРНОЕ РАЗВИТИЕ

1. История — наука о прошлом. Но она помогает жить сегодня. Мы обращаемся к прошлому, к прошедшим временам, чтобы они объяснили нам наше настоящее и подсказали, что же ожидает нас в будущем. Великие событии прошлого покоряют воображение современных людей; вдохновляясь люди интерпретируют настоящее в терминах прошлого или, наоборот, их интересует прошлое в терминах настоящего. В любом случае прошлое (и будущее также) ориентированы на настоящее. Цели современного поколения в решающей мере определяют трактовку прошлого.

Вместе с тем, подходить к истории чрезмерно прагматически, считать, что ценность исторического события, исторического исследования измеряется тем, насколько они могут быть практически использованы сегодня, нельзя. Во-первых, в таком случае утрачивается познавательное значение истории и, во-вторых, здесь ничего нельзя решать заранее; самые абстрактные, на первый взгляд, интерпретации могут в один прекрасный день оказаться удивительно полезными для практики.

Поскольку в истории и обществе при всех различиях в явлениях и процессах можно обнаружить нечто общее, устойчивое, постольку эти явления и процессы можно объединять, сопоставлять, классифицировать, то есть искать закономерности. Разумеется, общественные закономерности не тождественны природным. В обществе действуют люди; изучать их побуждения и поступки — это единственный путь, ведущий к познанию исторических законов. Именно в этих побуждениях и поступках проявляются общественные закономерности. То есть очень важно не забывать, что общественные законы — это законы деятельности людей.

Гегель, как очевидно, чрезмерно логизировал историю, подчинил историческую реальность логике развития абсолютного духа. Гегель рассматривал исторические события с точки зрения всеобщего: государства, народа, исторического прогресса. Отдельный индивид, полагал он, может и должен быть принесён в жертву абсолютному духу.

С другой стороны, необходимо отклонить и позитивистскую апологетику фактов. История — не просто описание фактов, но всегда их сопоставление, сравнение, то есть анализ и отбор. Знание отдельных фактов не может привести к познанию целого. К тому же, никакой историк не изучает просто факты. Он всегда их оценивает с позиции своего опыта, своего мировоззрения. Поэтому, с нашей точки зрения, к анализу общественно-исторических явлений нужно подходить с позиции диалектики общего и особенного, всеобщего (государство, народ) и индивидуального (отдельный человек). Акцент зависит от конкретной ситуации: в период социальных катаклизмов верх берёт подход с точки зрения целого, всеобщего. В «нормальных» условиях предпочтение должно быть отдано отдельному человеку, ибо в «нормальных» условиях «след» отдельного человека вполне заметен и даже может быть достаточно «глубок».

2. Далее. Изучая побуждения, поступки людей, важно учитывать как сознательное, так и неосознанное действия, как рационально обоснованные мотивы, так и воздействия бессознательного. История — это сознательное и бессознательное действия, закономерная тенденция и импровизация. В этой связи следует дистанцироваться от двух крайностей; крайностей представителей социологической школы, Дюркгейма и др., которые полагали, что можно создать науку об эволюции человечества, отбрасывая при этом всё, не поддающееся рациональному познанию (фактически большую часть жизни человека — его интимно-личную жизнь). Наряду с этим, нельзя абсолютизировать и тенденцию «наук о духе», приверженцы которой, видя, что историю не втиснуть в рамки физических закономерностей, стали оценивать её исключительно как некую эстетическую игру. Чтобы понять общество, исторический процесс, надо начинать с анализа деятельности общественных групп, ибо именно групповая, коллективная психология в наибольшей степени выражает социально детерминированное поведение людей. Именно анализ деятельности общественных групп позволяет выявить типические, массовидные, повторяющиеся явления в обществе.

3. История — это диалектическое единство прошлого и настоящего. Незнание прошлого неизбежно приводит к непониманию настоящего. Но невозможно понять и прошлого, не постигая настоящего. Истоки современных событий надо искать в явлениях прошлого, ибо действительность может быть лучше всего понята по её причинам.

История не может ограничиваться сухим и голым описанием событий. Повествование о событиях полезно только тогда, когда оно раскрывает их истоки, причины, последствия и взаимные связи. Цезарь завоевал Галлию, Наполеон совершил государственный переворот. Лютер привнес в католичество протестантскую ересь... Достаточно ли для познания истории этих констатации?

Нет, полагает М. Блок, видный французский историк; нужно ответить на вопрос: почему произошли эти события, как отразились они на судьбе Рима, Франции, Германии, Европы в целом?

Важно также раскрыть и духовную драму творцов истории, разумеется, также в контексте общей ситуации. Показать, каковы были эти исторические лица, что вынудило их к участию в описываемых событиях, что соединяло или разъединяло их [Блок М. Апология истории. - М.: Наука, 1986. - С. 19]. Надо почувствовать «Дух времени», как он отразился в душах как отдельных людей, так и целых народов. Надо все это осмыслить глубоко проникающим интеллектуальным и нравственным светом.

Но в любом случае, подчеркивает М. Блок, знания тогда становятся наукой, когда они устанавливают логические связи между явлениями, вскрывают их каузальную связь, классифицируют их [1.     Блок М. Апология истории. - М.: Наука, 1986. – C. 9].

4. Вместе с тем, М. Блок выступает против абсолютизации истоков тех или иных исторических явлений. Истоки — не причина; к тому же ссылки на истоки часто оправдывают претензию судить. «Из желудя рождается дуб. Но он становится дубом лишь тогда, когда попадает в условия благоприятной среды, а те уже от эмбриологии не зависят», — пишет Блок [Блок М. Апология истории. - М.: Наука, 1986. – C. 21]. К тому же, природа явления зачастую вскрывается глубже, когда оно достигло зрелого состояния. Анатомия человека — ключ к анатомии обезьяны.

5. Историк не может игнорировать причинную связь, он должен мыслить с помощью «почему» и «потому что». Бесспорно, причину надо искать последнюю и непосредственную; в то же время нельзя суеверно преклоняться перед единственной причиной. Механическое понимание каузальных связей, разделение явлений только на причину и следствие ведёт к бесконечной цепочке событий, в конечном счёте — к абсурду. Вольтер, например, шутя доказывал, что убийство французского короля Генриха IV было обусловлено тем, что некто, живший в Индии за сто лет до этого, однажды поднялся с левой ноги.

Причинность указывает на те факты, которые непосредственно вызывают данное явление к жизни. Причина непосредственно переходит в следствие. Гегель был прав, когда утверждал, что причина и следствие — это не два понятия, а одно.

Однако настоящая причинность должна отвечать на совокупность вопросов: что (как), где, когда, откуда, почему? При этом надо видеть? что в истории регулярное проступает исключительно сквозь частное, поэтому в истории обобщение невозможно без оговорок и ограничений.

6. Методы наук о природе к истории не приложены. Что бы понять историю, нужно объяснить, почему так или иначе события произошли, исторический процесс развертывался так, а не иначе.

А это самое трудное, поскольку историк так или иначе в процессе осмысления исторического события привносит в него оценку. Историк, в сущности, всегда выступает либо как «судебный следователь», либо как «адвокат» тех или иных исторических событий, тех или иных исторических деятелей. «Каждый человек судит, все играют в богов, творя суд: это хорошо, а это плохо» (Паскаль).

Но как судить, как давать оценку? Ведь и нравственные идеалы, и нормы поведения в ходе истории зачастую менялись.

Как с позиции сегодняшнего дня объективно оценить деятельность, например, Ивана Грозного, Петра I, Сталина, наконец? Кто были Мазепа и Богдан Хмельницкий? Робеспьер, Дантон, Наполеон? Где критерий истины, как избежать ситуации, когда мы сначала бездоказательно обвиняем, а потом бессмысленно реабилитируем?

7. Английский историк Р. Коллингвуд считает: познать прошлое — пережить его. Историк должен пережить событие, поставить себя на место тех исторических деятелей, которые поступали соответствующим образом.

Но и здесь есть проблема. Сами творцы истории, как правило, не могли адекватно оценить свою деятельность, её возможные последствия. М. М. Бахтин отмечает: древние греки не знали о себе главного — что они древние греки; та дистанция во времени, которая превратила греков в «древних греков» имела огромное преобразующее значение: она наполнена раскрытиями в античности все новых и новых смысловых ценностей, о которых греки действительно не знали, хотя и сами их создавали.

Надо также учитывать, что историк имеет дело не столько с самими фактами, сколько с письменными источниками, а последние неизбежно окрашены взглядами и интересами их авторов. И если для постмодернистов автор текста не имеет значения, то для историка текст имеет смысл именно потому, что он авторитет. Историк должен включиться в диалог с автором; он должен вопрошать его, внимать ему, отвечать ему, возражать или соглашаться с ним и т. д. и т. п. Но, разумеется, большее внимание историк должен обращать на «неотфильтрованные» документы: материальные предметы, орудия труда, карты, терминологию историков, фольклор, данные топонимики и др. Всё это наиболее важные опорные пункты для объективного исследования, объективного воссоздания событий.

Необходимо также учитывать, что эксперимент как критерий истины в исторической науке не всегда возможен. Это тоже побуждает историка критически относиться изучаемым документам.

Историческое познание — это зачастую уже диалог культур. Исследователь, следовательно, должен стремиться воссоздать и понять культурно-исторический контекст изучаемых явлений.

Он должен понимать, что сам принадлежит уже к другой культуре (зачастую отнюдь не к высшей). Он должен избегать осовременивания истории. Должен самокритично взглянуть и на свою культуру; это поможет ему избавиться от роли обвинителя по отношению к прошлому.

8. И очень важно историку найти взвешенное соотношение сущего и должного, реально объективного и оценочного подходов. От оценки не уйти, но нельзя об истории говорить только с точки зрения должного. Как справедливо говорил Гегель, реальный мир нельзя понять «с помощью благочестия и библии», напротив, в таком случае он будет предоставлен «произволу».

И ещё одно существенное требование к изучению исторических явлений: не спешить с оценкой. Нередко более достоверное знание о событиях и людях мы получаем, когда время отделило и отдалило нас от этих событий и людей. Утихают страсти, мы освобождаемся от иллюзий.

Конечно, исследователь и в прошлом, и в настоящем может находить то, что ему дорого, и то, что он ненавидит. Но будучи честным, он должен соизмерять свои оценки с системой ценностей, выработанных человечеством, а именно таких как: добро, благо людей, свобода, социальная справедливость, высокая духовная культура и т. п. Каждый человек так или иначе осмысливал и осмысливает понятия добра и зла, блага, свободы и т. д.

9. В результате этого и сформировалась система общезначимых, в известном смысле действительно объективированных духовных ценностей. Оценка исторических событий с позиции этих ценностей ничуть не мешает, но, скорее, способствует выявлению социальных причинно-следственных связей, помогает найти объективное социальное знание.

В этой связи я вижу еще одно важное качество и историка, и философа. Патриотизм. Любовь к своей родине, стране, народу. Подлинно патриотическая любовь — всегда честная, правдивая. Я люблю свою родину, но не с закрытыми глазами и запертыми устами (П. Я. Чаадаев). Я знаю о великих достижениях моего народа, и это вдохновляет меня. Я вижу недостатки и заблуждения моих соотечественников, мне больно, и я говорю им об этом прямо, без всяких оговорок. Подлинный патриотизм, следовательно, и есть подлинная объективность. Характеристика в контексте целостного исторического процесса, их оценка с позиций коренных интересов моего народа, перспективного развития моей страны. Патриотизм — это, конечно же, мое страстное желание блага моей родине. Но это, повторяю, и одновременно требование объективности, то есть точного, честного, правдивого изложения и толкования исторических фактов и событий.

Объективность — антипод и объективизма и субъективизма. Объективизм — это апологетика фактов, а субъективизм —- трактовка истории с позиций абсолютизации своих личных или групповых сиюминутных интересов, не имеющих отношения к научной истине.

Субъективизм и объективизм вполне корреспондируются друг с другом. Объективизм, претендуя на точное изложение истории, излагает факты вне социально-исторического контекста, игнорирует характеристику социальных и политических сил, стоящих за конкретными фактами. (Глубокий анализ объективизма дал К. Маркс в работе «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта», критикуя объективистскую трактовку Прудоном государственного переворота, совершённого Наполеоном 111). Во всяком случае, объективизм и субъективизм не раскрывают ни движущих сил исторического процесса, ни его тенденций.

Примером субъективистско-объективистской трактовки истории нашей страны в постсоветское время является характеристика Советского Союза как страны, построенной на костях народов, а русского народа — как народа-поработителя, народа-колонизатора.

Но историческая правда заключается в том, что для большинства народов России союз с Россией, вхождение в состав России были благотворными, позволили этим народам буквально выжить и приобщиться к великой русской культуре, а через нее — к мировой культуре.

10. Некоторые философы и историки, отстаивая, обосновывая суверенитет и независимость своей нации, своего народа чрезмерно абсолютизируют самодостаточность своих вновь образованных государств, пытаясь изолировать свой народ от веками складывавшихся связей и взаимодействия с соседями. Другие, наоборот, забывают о своем народе, считая себя «гражданами мира». Бесспорно, человек входит в человечество через национальную индивидуальность, как национальный человек, как русский, француз, немец или англичанин, подчеркивал Н. А. Бердяев. Можно желать братства со всеми другими народами Земли, но нельзя желать, чтобы с лица планеты исчезли национальные лики, национальные духовные типы и культуры. Культура никогда не была и никогда не будет отвлеченно-человеческой, она всегда конкретно-человеческая, т. е. национальная, индивидуально-народная, и лишь в таком своем качестве восходящая до общечеловечности.

Национальный гений через свою индивидуальность проникает в универсальное, раскрывает всечеловеческое, продолжал свои размышления на этот счет Н. А. Бердяев. Ф. М. Достоевский — русский гений, он раскрыл миру глубину русского духа. Но самый русский из русских —- он и самый всечеловеческий... Космополитизм — уродливое чувство. Кто не любит своего народа и кому не мил конкретный образ его, тот не может любить и человечество, тому не мил и конкретный образ человечества.

Можно чувствовать себя гражданином вселенной, но это совсем не означает потери национального чувства и национального гражданства. В едином человечестве соединяются индивидуальности, а не пустые отвлеченности.

Другой выдающийся русский философ Н. С. Трубецкой писал в том же духе: в своей национальной культуре каждый народ должен выявить свою индивидуальность. Общечеловеческая культура, одинаковая для всех народов, невозможна. Всякий культурный космополитизм заслуживает решительного осуждения. Вместе с тем, отмечал он, отнюдь не всякий национализм логически и морально оправдан. Истинным, морально, логически оправданным может быть признан только такой национализм, который исходит из самобытной национальной культуры. К сожалению, писал Н. С. Трубецкой, чаще всего нам приходится наблюдать таких националистов, для которых самобытность национальной культуры их народа совершенно не важна. Они стремятся лишь к тому, чтобы их народ во что бы то ни стало получил государственную самостоятельность, чтобы он был признан «большими» народами и в своем быте во всем походил именно на эти «большие народы». В таком национализме самопознание никакой роли не играет, ибо его сторонники вовсе не желают быть «самими собой», а, наоборот, хотят именно быть «как другие», «как большие» и т. п.

Другой вид национализма проявляется в воинствующем шовинизме, в неуважении к другим нациям и народам, более того, — в попытках подавить их независимость и подчинить «своей» нации. Шовинизм, как очевидно, — агрессивный и, по сути, преступный вид национализма. Националисты разжигают межнациональные распри, спекулируя на национальных чувствах людей. Бесспорно, представители любого народа, если они — подлинные сыны и дочери своего народа, должны испытывать гордое чувство принад-лежности к своему народу, своей нации. Но все дело в том, что такое же чувство национального достоинства они должны признавать и у представителей других народов, других наций.

К вышеданным характеристикам национализма сегодня мало что можно добавить. И в прошлом, и сегодня национализм, как правило, — это ретроградство, это неуважение к другим народам. Националисты в политике — это политиканы, неспособные справиться с реальными социальными проблемами своих народов, облегчить тяжкую долю трудящихся, повысить их жизненный уровень; поэтому они разжигают низменные инстинкты толпы, спекулируя лозунгами вроде «русские виноваты», либо, напротив, «нацмены виноваты» и т. п.

11. Единение народов СССР было великим и реальным достижением, а не мифом; оно основывалось на воле, на доброй воле наших народов, а не на принуждении, насилии и силе Советской власти, как твердят некоторые «наши» политические «лидеры» и их идеологические приспешники. Особенно отвратительны попытки оклеветать русский народ, приписывая ему всякого рода низменные черты — лень, безволие, иждивенчество, угодничество, рабскую покорность, упование лишь на «авось», на случай, на начальство и т. п. Пожалуй, нет недостатков, какие бы не приписывались русским людям. Бесспорно, у русских есть недостатки, как есть они и у других народов. Русские не лучше и не хуже других народов. Они —- другие. При всех недостатках русский народ — великий народ. В тяжелых исторических условиях, преодолевая огромные трудности, в многочисленных битвах с врагами, покушавшимися на его независимость, он отстоял свою свободу, показывал образцы мужества, стойкости, героизма и самопожертвования. Демонстрировал огромное трудолюбие и волю, поднимая не раз разрушенное врагом хозяйство, восстанавливая и создавая новые материальные и культурные ценности.

Английский исследователь Оливер Голдсмит в статье «О национальных предрассудках» описывает одного английского псевдопатриота, который считал, что а) голландцы — это шайка корыстных негодяев, б) французы — льстецы и лизоблюды, в) немцы -— пьяные болваны и гнусные обжоры, г) испанцы — заносчивые угрюмые тираны. Из этих посылок данный субъект делал вывод, что англичане превосходят все нации отвагой, благородством, стойкостью и всеми прочими добродетелями. Однако, заявляет О. Голдсмит, непредвзятый судья не побоится утверждать, что голландцы более бережливы, немцы более выносливы и терпеливы, а испанцы более степенны и уравновешенны, чем англичане, которым, спору нет, никак не откажешь в смелости и благородстве, но которые вместе с тем бывают опрометчивы и своевольны и им свойственно почивать на лаврах и отчаиваться в трудную минуту. Голдсмит подчеркивает: «Разве нельзя любить свою страну, не питая ненависти к другим странам? Разве нельзя проявлять недюжинную отвагу и непоколебимую решимость, защищая её законы и её свободу, — и при этом не презирать остальной мир, не считать все прочие народы трусами и негодяями? » [Антология. Эссе, дневники, письма, воспоминания, афоризмы английских писателей. - М.: Б. С. Г. - Пресс, 2008. - С. 263].

Творческие силы русского народа не иссякли. Наш народ умеет собираться, мобилизуя лучшие черты своего характера. Другое дело, что мы не должны вознаграждать себя претензией на то, что «мы — народ-богоносец», «соль земли» и т. п. Не мессианство, а упорная и творческая работа по совершенствованию всей жизни в духе идеалов разума, добра и красоты — вот путь русского народа.

15. Наши новоявленные пророки упорно доказывают, что возрождение России возможно лишь на основе утверждения частной собственности и рынка. Частная собственность — это якобы гарантия свободы и достоинства личности, а рыночная конкуренция — благо, потому что, отсекая все нежизнеспособное и недееспособное, помогает выжить, укрепиться здоровому. Этот тезис ложен и аморален. За ним скрывается старая идеология: право на жизнь имеет лишь так называемое «здоровое» и «сильное». Подобный культ конкуренции порождает «войну всех против всех».

Во всяком случае ситуация в нашей стране уже показывает, к чему ведет конкуренция: разгул преступности, падение нравственности, не знающая никаких границ коррупция. Сотрудничество и соревнование в условиях свободы и на основе справедливости — вот общественный идеал. Без сотрудничества и солидарности в обществе никогда не будет мира. Солидарный мир невозможен, если растет социальное неравенство, если одни живут в роскоши, а другие голодают.

Надо учитывать и то, что нынешние формы рыночной экономики на Западе своими корнями уходят в протестантскую эпоху. Об этом убедительно писал М. Вебер. В России же на протяжении веков господствовал другой этос, апеллировавший всегда к соборности, общине, а не к отдельной личности, не к частной собственности.

Интеллектуалы-либералы, апеллируя к рынку и частной собственности, стремятся переориентировать наш народ с приоритета духовных ценностей на приоритет материального благосостояния. Культ материального богатства, исповедуемый прежде всего самими либералами, конечно, привел к умножению их материального достояния, но, что касается народных масс, обернулся для них материальным обнищанием, духовным упадком и обернётся дальнейшим циничным манипулированием их сознанием и пове-дением со стороны «либеральной» власти.

В свое время Ф. М. Достоевский, отвергая притязания русской либеральной интеллигенции привить русскому народу европейские экономические черты, писал, что русский человек, русский народ, может быть, более других народов способен «вместить в себя идею всечеловеческого единения, братской любви, трезвого взгляда, прощающего враждебное, различающего и извиняющего несходство». Это — не экономическая, это — нравственная черта, подчеркивал писатель. И именно эта черта отсутствует, отмечал он, у «европейской интеллигенции нашей». Она «сама же в себе заключает лишь мертвую косность, от которой ничего и не следует ожидать и на которую совсем нечего возлагать никаких надежд», — писал он в «Дневнике писателя» (1880 г. ). Суровый и чрезвычайно актуальный приговор, бьющий не в бровь, а в глаз, части ориентированной на Запад нашей современной элиты.

Современное капиталистическое общество, фундаментом которого являются частная собственность и либеральные индивидуалистические ценности, дошло до той точки своего развития, когда уже нельзя предоставлять вещам и событиям идти своей чередой, ибо это неизбежно ведёт к саморазрушению социального организма. Ради общего блага, ради подлинной свободы людей необходимы общественная собственность, регулирование и планирование общественной жизни. Важно только всё это делать без насилия, без принуждения, с учётом социокультурных ценностей, традиционно господствующих в обществе.

Наш русский ответ современным «вызовам истории» должен быть таким: Россия шла и будет идти в будущее и в будущем своим путём, у неё своя история, свои особенности, свои традиции. Отвергнуть их — значит забывать свои корни, своё родство, имя своё. Абсолютизировать их — значит обрекать Россию на отсталость и застои. Человечество идет универсальным путем, и Россия — не исключение. Только развиваясь в русле общемировой цивилизации, Россия может идти вперед, сохранить свою уникальность. Только усваивая достижения мировой цивилизации и культуры, Россия может обеспечить расцвет собственной цивилизации и культуры, занять достойное место в семье народов мира.

16. Сегодня многие зарубежные и ещё больше российские теоретики и политики опровергают марксистское материалистическое понимание истории, доказывают, будто Маркс абсолютно проигнорировал ценностный подход, впал в односторонний экономический детерминизм, либо обнаруживают в марксизме, в материалистическом понимании истории неразрешимое противоречие между необходимостью и свободой, сущим и должным.

Бесспорно, фундаментальная проблема марксистского понимания истории — проблема детерминизма, соотношения необходимости и свободы.

С одной стороны, марксизм описывает основополагающие линии исторического процесса и утверждает, что они действенны, независимо от пожелания и намерения действующих лиц, т. е. подчиняются объективным законам. С другой — реальная действительность рассматривается марксизмом как способная к преобразованию, ибо люди сами творят историю. Из этого вытекает, что альтернативные решения классов, народов, в некоторых случаях даже отдельных людей играют определяющую роль в истории.

Маркс умел соединить эти противоположности: детерминизм и свободу. У многих же последователей Маркса трактовка истории действительно приобрела фаталистический характер. На это в своё время указывал Д. Лукач. Интерпретация марксизма восходит временами — несмотря на материализм — к логически опосредованной телеологической необходимости социализма!

Упрек обоснован. Многие из марксистов злоупотребляли словами «прогресс», «закономерный» и воспринимали историю как однолинейное развитие: первобытнообщинный строй, рабовладение, феодализм, капитализм, социализм (коммунизм). К тому же, как очевидно, и евроцентристски. Между тем, как показывает опыт, — это всё-таки схема. Ведь до сих пор ряд народов живет в рамках своих достаточно изолированных национальных и региональных культур. Марксисты гак и не провели глубокого исторического анализа феномена развивающихся стран. Политика по отношению к ним проводилась схематично: их односторонне квалифицировали либо как страны социалистической ориентации, либо как страны, вставшие на путь капиталистического развития.

Марксисты порой чрезмерно смело делали глобальные выводы относительно будущего состояния общества. Между тем, действительно, надо исходить из того, что будущее всегда содержит момент неопределенности. Следовательно, искать альтернативы, находить различные ответы необходимо. Это самый продуктивный подход и в науке, и в политике.

Надо иметь в виду, когда утверждается, что данный исторический процесс закономерен, прогрессивен, то ставить вопрос об альтернативах, о поиске новых, лучших решений просто бессмысленно, а то и просто «преступно». Такой подход усиливает в трактовке исторического процесса дихотомию: прогресс — регресс, следовательно, и противопоставления: положительное — отрицательное, друг — враг и т. д. и т. п.

Маркс в отношении «закономерного», «неодолимого» хода истории был чрезвычайно осторожен. С точки зрения общественной перспективы Маркс понимал историческую необходимость даже как преходящую, исчезающую необходимость [Экономические рукописи 1857 года. - Т. 46, ч. II. - С. 347].

  Во всяком случае, он утверждал: «мы не обнаружим исторических закономерностей, которые действовали бы всегда и везде. Производство в каждый исторический период приобретает особые черты. Историю не понять, «пользуясь универсальной отмычкой в виде какой-нибудь общей историко-философской теории, наивысшая добродетель которой состоит в её надысторичности», подчеркивал Маркс.

Разумное, необходимое, вечное реализуется в преодолении случайного, произвольного и преходящего. Задачи историка — вскрыть и показать внутренний механизм этого диалектического взаимодействия.

Маркс, разумеется, был убежден в победе социализма и коммунизма. Вместе с тем, он понимал, что социализм и коммунизм — результат того, что думают люди о себе и обществе, чего они хотят, какие имеют идеалы, иллюзии, какие цели ставят. В конечном счете, объективная историческая закономерность реализуется в борьбе противостоящих друг другу индивидов, в борьбе социальных сил, исход которой вследствие этого в тот или иной конкретный исторический момент предрешить трудно.

То есть, подчеркивал Маркс, связь прошлого и настоящего не абсолютна, всюду присутствует человеческая свобода, интерес, воля, мораль. Каждое мгновение может начаться что-то новое, каковое можно возвести только к первому и общему источнику всех человеческих поступков.

Тем не менее, рядом со свободой существует необходимость. Она заложена в уже сложившемся, составляющем основу всякой новой восходящей деятельности.

17. Сегодня мы в любом случае должны решительно отказаться от идеологии однолинейного прогресса, рассматривающей движение человечества к лучшему обществу как неизбежное. Из этого вытекает, что с людей, с конкретного человека снимается ответственность за ход истории. Наряду с этим вера в непреложные законы истории, однозначно определяющие будущее, может обернуться желанием ускорить, подхлестнуть историю, стремлением насильственно разрушить существующий социальный порядок в

⇐ Предыдущая891011121314151617Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: