Христианство и рабство

В остром и больном вопросе того времени, именно в вопросе о рабстве, христианство, вопреки ожиданиям, не заняло боевой и непримиримой позиции, не вступило в непосредственную борьбу с ним. Нет сомнения, что основным идеям христианства такой институт, как рабство, коренным образом противоречит. Тем не менее стремиться непосредственно к революционной отмене рабства как социального института значило бы вызвать полное расстройство хозяйственных отношений или же толкнуть рабов на путь бесплодных восстаний, вроде того, которое происходило под руководством Спартака. Ни тот, ни другой путь не был указан христианством. Напротив, апостол Павел требует от господ внимательного и заботливого отношения к своим рабам, а от рабов внимательного и тщательного исполнения своих обязанностей. Таким образом, не требуя немедленного юридического устранения рабства, апостол Павел стремится вложить в него новое содержание. Иллюстрацией к тому непосредственному влиянию, которое имело христианство на положение рабства, служит послание (в сущности, частное письмо) апостола Павла к Филимону. Филимон был богатый человек в Колоссах, у которого бежал раб Онисим. По римским законам, бегство раба наказывалось чрезвычайно тяжело и сурово. Апостол Павел во время своего римского заточения обратил его в христианство и с письмом посылает обратно к Филимону. В этом письме он просит принять его, как свое сердце, не как раба, а как брата возлюбленного, и не сомневается, что эта просьба его будет исполнена. Конечно, она и была исполнена. Из этого частного примера видно, насколько тяжелый институт рабства может смягчаться под влиянием нового духа. Общую характеристику того влияния, которое имело христианство на рабство, я сделаю словами французского исследователя Алара, написавшего специальное исследование по интересующему нас здесь вопросу[151]. «Существуют две степени в освобождении рабов: освобождение лиц и труда. Первое относится всецело к порядку моральному, второе зависело преимущественно от порядка экономического и политического. Первое было почти всецело совершено, по крайней мере, подготовлено ранее второй половины VI века. Это было делом христианства. Под его влиянием постепенно раб перестал быть вещью: он возвратил одно за другим права человеческой личности. В религиозном обществе он имел их все с самого начала евангельской проповеди. В гражданском обществе он возвращал их мало–помалу, по мере того, как законодательство проникалось духом христианства.

Грани, которые, помимо прочего, отделяли раба от свободного человека, не существовали в церкви. Там было только одно крещение, до которого тот и другой допускались на том же основании и в том же ранге. Религиозное просвещение давалось без различия лиц, святые таинства совершались для всех, раб вместе с господином склонялся на колени перед евхаристической трапезой и садился рядом с ним за стол агап[152]. На христианских кладбищах останки раба и свободного погребались в одинаковых и соседних могилах. Равенство было проведено много дальше в религиозном обществе, раб мог занимать место выше свободного. Таким образом, крещеный раб занимал высшее место по сравнению с тем, какое имел свободный, но еще оглашаемый. Ряды клира были для него открыты: цепи рабства не составляли для него препятствия к тому, чтобы он мог получить от церкви власть решать и вязать. Подобно тому, как для церкви было одно только крещение, для нее был и один только брак; она не делала различия в этом отношении между рабами и свободными. Она допускала первых к таинству, которое делало их супругами, признавала нерасторжимость их браков и права, отсюда проистекавшие; она объявляла виновным в прелюбодеянии нарушавшего его чистоту. Идя дальше под давлением обстоятельств, она не боялась отделиться от гражданского закона, и высший авторитет (римской) церкви разрешил в III веке вложить руку патрицианки в руку раба, т. е. запечатлел узами таинства союзы, которые римское право признавало не только недействительными, но и преступными. В великом религиозном обществе, в малом обществе семьи, раб рассматривался церковью как равный свободному. Это он обнаруживал в исповедничестве. Всегда, когда христиане призывались исповедовать свою веру, он приходил, и рабская кровь смешивалась с кровью свободных на зубах зверей или на топоре палачей. Тогда видели, что он достоин тех прав, которые дало ему христианство. Из его уст вырывались прекрасные призывы совести, поразительные подтверждения нравственной свободы. Рабы умели умирать за свою веру, другие за свою чистоту. Приводится целый ряд случаев самоубийства христианок из рабынь в защиту своей чистоты от нападений разных посягателей. Церковь, для которой не существует социального различия, при пении гимнов возносила останки этих смиренных жертв, и в известные дни, к большому изумлению язычников, верные всех сословий склонялись коленопреклоненно перед камнем, превращенным в алтарь, под которым почивали мученики и из рабов.

Равенство, возвращенное рабу в религиозном и семейном строе, было великим завоеванием, существенным, основным: церковь, пользуясь своим влиянием, все более и более убеждала свободных людей довершить ее дело. Освобождения покровительствовались ею всеми способами. Она видела в нем заслугу. Она приучила верных рассматривать дар свободы как великий из видов милостыни. Редко христиане умирали, не освобождая рабов. Иногда христиане освобождали рабов в воспоминание о потерянном отце, сыне, друге. Это была жертва Богу за упокоение души умершего. Религиозное чувство вызывало и еще более бескорыстные акты. Мы видим христиан, освобождающих еще при жизни даром всех рабов, которых они имели, т. е. добровольно отказывающихся ради угождения Богу и блага своих ближних от важнейшей части, а иногда и от всего своего движимого имущества».