 |
Пожалуйста позвони Чарли гостиница интерконтинентал срочно тчк целую 4 глава
|
|
|
|
-- Мне надо в уборную, слышите?
Арабы не ответили и не посмотрели ей в глаза. Они лишь сделали своими
пулеметами короткое движение, со всей возможной ясностью говорящее, что
сейчас она представляет собой большую мишень и что всякая настойчивость с ее
стороны подтвердит этот факт самым убедительным и роковым образом. Она
повернулась, снова ушла на свое место и заплакала. Тут же зарыдала другая
женщина в правой половине зала. Франклин опять взглянул на Трицию, кивнул,
поднялся на ноги, умышленно не глядя на двоих охранников, и подошел к
пюпитру.
-- Как я уже говорил...-- он авторитетно прокашлялся, и все взоры
обратились к нему.-- Я уже говорил, что Кносский дворец отнюдь не является
памятником первого человеческого поселения в этом районе. Слои, которые мы
называем минойскими, залегают на глубине до семнадцати футов, но самые
ранние следы человеческого обитания находятся на глубине в двадцать шесть
футов или около того. К моменту закладки первого камня дворца люди жили на
этом месте уже по меньшей мере десять тысяч лет...
Продолжить прерванную лекцию казалось естественным. Чувствовалось
также, что Франклина теперь выделяет из других некое оперенье лидера. Он
решил, для начала вскользь, подтвердить свое право на это. Понимают ли
охранники по-английски? Возможно. Были они когда-нибудь в Кноссе? Вряд ли. И
Франклин, описывая зал дворцовых собраний, придумал большую глиняную
табличку, которая, заявил он, вероятно, висела над гипсовым троном. Там было
написано -- в этот момент он поглядел на арабов -- "Мы живем в трудные
времена". Продолжая рассказ о дворце, он раскопал и другие таблички с
надписями, многие из которых, как он стал уже бесстрашно подчеркивать, имели
|
|
|
универсальный смысл. "Ни в коем случае нельзя поступать опрометчиво",--
гласила одна. Другая: "Пустые угрозы бесполезны, как пустые ножны". Третья:
"Тигр всегда медлит перед прыжком". (Хьюз мельком подумал, знала ли
минойская цивилизация тигров.) Он не был уверен, что все слушатели раскусили
его хитрость, но в зале то там, то тут раздавалось одобрительное ворчание.
Любопытно, что он и сам получал от этой игры удовольствие. Он завершил свой
обход дворца надписью, весьма нетипичной для минойцев: "Там, где садится
солнце, есть великая сила, и она оградит нас от бед". Потом сгреб свои
бумажки и сел под более теплые, чем обычно, аплодисменты. Поглядел на Трицию
и подмигнул ей. В глазах у нее блестели слезы. Он посмотрел на арабов и
подумал, вот вам, теперь видите, из какого мы теста, мы еще за себя постоим.
Он даже пожалел, что не ввернул какого-нибудь афоризма насчет людей с
красными полотенцами на головах, но признался себе, что у него не хватило бы
храбрости. Прибережет его на потом, когда все кончится.
Они прождали еще полчаса в пахнущей мочой тишине; затем вернулся
главарь террористов. Он перекинулся парой слов с охранниками и подошел к
пюпитру.
-- Значит, вы тут прослушали лекцию о Кносском дворце,-- начал он, и
Франклин почувствовал, что у него вспотели ладони.-- Это славно. Вам не
мешает разбираться в других цивилизациях. Понимать, как они достигали
величия и как -- он сделал многозначительную паузу -- они рушились. Я очень
надеюсь, что ваше путешествие в Кносс будет приятным.
Он уже отходил от микрофона, когда раздался голос того же американца,
на сей раз более миролюбивый, точно подействовали минойские таблички: --
Простите, не будете ли вы так любезны в двух словах сказать нам, кто вы и
чего вы хотите? Араб улыбнулся.
-- По-моему, сейчас не время для объяснений.-- Он кивнул, давая понять,
|
|
|
что закончил, потом помедлил, словно вежливый вопрос по меньшей мере
заслуживал вежливого ответа.-- Скажем так. Если все пойдет согласно плану,
вы вскоре сможете продолжить свое изучение минойской цивилизации. Мы
исчезнем так же, как появились, и вам будет казаться, что вы видели нас
всего лишь во сне. Потом вы о нас забудете. Останется только память о
небольшой задержке. Поэтому вам ни к чему знать, кто мы такие, или откуда
мы, или что нам нужно.
Он уже сходил с низкого подиума, как вдруг Франклин неожиданно для себя
самого произнес:
-- Извините. Араб обернулся:
-- Хватит вопросов.
-- Это не вопрос,-- сказал Франклин.-- Я только подумал... Конечно, у
вас есть дела поважнее... но если нам придется остаться здесь, то вы могли
бы разрешить нам ходить в уборную.-- Главарь террористов нахмурился. -- В
сортир,-- пояснил Франклин; потом снова: -- В туалет.
-- Разумеется. Вам будет позволено ходить в туалет, когда мы переведем
вас.
-- А когда это случится? -- Франклин почувствовал, что немного увлекся
добровольно взятой на себя ролью. Араб, со своей стороны, тоже заметил некую
недопустимую вольность тона. Он грубо ответил:
-- Когда надо будет.
Он ушел. Через десять минут появился араб, которого они еще не видели,
и пошептал Хьюзу на ухо. Тот поднялся.
-- Нас хотят перевести отсюда в столовую. Мы пойдем парами. Занимающим
одну каюту следует сказать об этом. Нас отведут в наши каюты, и там можно
будет сходить в уборную. Еще мы должны будем взять из кают паспорта, но
ничего больше.-- Араб зашептал снова.-- Да, запираться в уборной нельзя.--
От себя Франклин добавил: -- По-моему, эти люди настроены весьма серьезно.
По-моему, нам не стоит делать ничего такого, что может им не понравиться.
Пассажиров мог сопровождать лишь один охранник, и вся процедура заняла
несколько часов. Когда Франклина и Трицию вели на нижнюю палубу, он сказал
ей небрежно, будто о погоде:
-- Сними кольцо с правой руки и надень туда, где носят обручальное.
Камнем внутрь, чтобы его не было видно. Только не сейчас, а когда пойдешь
пописать.
В столовой, куда они наконец попали, их паспорта проверял пятый араб.
Трицию отправили в дальний конец, где в одном углу сидели англичане, а в
другом -- американцы. Посреди комнаты были французы, итальянцы, двое
|
|
|
испанцев и канадцы. Ближе всех к двери остались японцы, шведы и Франклин,
единственный ирландец. Одной из последних привели супружескую пару
Циммерманов, плотных, хорошо одетых американцев. Поначалу Хьюз определил
мужа как торговца одеждой, какого-нибудь опытного закройщика, открывшего
свое дело; однако после разговора на Паросе выяснилось, что это недавно
ушедший на покой профессор философии со Среднего Запада. Минуя столик
Франклина по дороге к прочим американцам, Циммерман пробормотал: "Отделение
чистых от нечистых".
Когда все собрались, Франклина отвели в каюту начальника хозяйственной
части, где обосновался главарь гостей. Он вдруг поймал себя на том, что
гадает, не прикреплен ли этот нос картошкой вместе с усами к очкам;
возможно, все это снималось одним махом.
-- А, мистер Хьюз. Вы, кажется, их представитель. Как бы то ни было,
теперь вы утверждаетесь в этом качестве. Вам нужно будет объяснить им
следующее. Мы сделаем ради их удобства все, что в наших силах, но они должны
понимать, что имеются известные трудности. Им будет позволено разговаривать
друг с другом каждый час в течение пяти минут. В это же время желающие
смогут посетить туалет. По одному. Я думаю, все они люди разумные, и очень
не хотел бы убедиться в обратном. Есть один человек, который говорит, что не
может найти свой паспорт. Его фамилия Толбот.
-- Мистер Толбот, да.-- Рассеянный пожилой англичанин, который
неоднократно задавал вопросы о религии в древнем мире. Скромный дядька, без
доморощенных теорий, слава Богу.
-- Он сядет вместе с американцами.
-- Но он англичанин. Из Киддерминстера.
-- Если он вспомнит, где его паспорт, будет англичанин и сядет с
англичанами.
-- Видно же, что англичанин.-- Араб остался равнодушным.-- Но
произношение-то у него не американское, правда?
-- Я с ним не беседовал. К тому же произношение ведь вообще не
доказательство, верно? Вы вот, к примеру, говорите как англичанин, но по
паспорту вы не англичанин.-- Франклин медленно кивнул.-- Так что подождем
|
|
|
паспорта.
-- Зачем вы нас разделили?
-- Мы думали, вам понравится сидеть с земляками.-- Араб сделал ему знак
уходить.
-- Последний вопрос. Моя жена. Можно ей сесть со мной?
-- Ваша жена? -- Главарь посмотрел на лежащий перед ним список
пассажиров.-- У вас нет жены.
-- Нет, есть. Она путешествует под именем Триция Мейтленд. Это ее
девичье имя. Мы поженились три недели назад.-- Франклин помедлил, затем
прибавил доверительным тоном: -- Вообще-то она у меня уже третья.
Но франклиновский гарем, кажется, не произвел на араба никакого
впечатления.
-- Поженились три недели назад? Но ведь вы, по-моему, в разных каютах.
Что, дела идут так худо?
-- Нет, у меня отдельная каюта для работы, понимаете. Для подготовки к
лекциям. Это роскошь, лишняя каюта, моя привилегия.
-- Так она ваша жена? -- Тон оставался бесстрастным.
-- Ну да, конечно,-- ответил он с легким негодованием.
-- Но у нее британский паспорт.
-- Она ирландка. Кто выходит замуж за ирландца, становится ирландкой.
Это ирландский закон.
-- Мистер Хьюз, у нее британский паспорт.-- Он пожал плечами, словно
проблема была неразрешима, затем нашел решение.-- Но если вы хотите сидеть
вместе с женой, можете пойти и сесть за столик к англичанам.
Франклин неловко улыбнулся.
-- Если я представитель пассажиров, как я могу попасть к вам, чтобы
передать просьбы пассажиров?
-- Просьбы пассажиров? Нет, вы не понимаете. У пассажиров нет просьб.
Вы не попадете ко мне, пока я сам этого не захочу.
Передав новые распоряжения, Франклин сел за свой отдельный столик и
задумался. Хорошо в данной ситуации было то, что до сих пор с ними
обращались более или менее корректно; никого не избили и не застрелили, и
взявшие их в плен люди не производили впечатления истеричных мясников,
какими могли бы оказаться. С другой стороны, плохое было тесно связано с
хорошим: не будучи истеричными, гости, наверное, были людьми упорными,
деятельными, не привыкшими отказываться от своей цели. Но какова была эта
цель? Для чего они захватили "Санта-Юфимию"? С кем вели переговоры? И кто
управлял мокнущим в море кораблем, который, насколько Франклин мог судить,
описывал широкие, медленные круги?
Время от времени он ободряюще кивал японцам за соседним столиком.
Пассажиры в дальнем конце столовой, как он не мог не заметить, иногда
посматривали в его сторону, словно проверяя, здесь ли он еще. Он стал их
связным, возможно, даже лидером. Эта его лекция о Кноссе, с учетом условий,
выглядела сейчас почти блестящей; гораздо более отчаянной, чем он тогда
предполагал. Теперешнее сидение в одиночестве, вот что его расстроило; он
|
|
|
стал размышлять. Первоначальный всплеск эмоций -- нечто близкое к
восторженности -- пошел на спад; взамен им овладели вялость и дурные
предчувствия. Может быть, ему следует пойти и сесть с Трицией и англичанами.
Но тогда они могут не посчитаться с его гражданством. Это разделение
пассажиров -- действительно ли оно означало то, чего он боялся?
Ближе к вечеру они услышали самолет, пролетевший над ними довольно
низко. Из американского угла столовой донеслись приглушенные радостные
возгласы; потом шум мотора затих. В шесть часов появился один из
стюардов-греков с большим подносом сандвичей; Франклин отметил, как страх
обостряет голод. В семь, когда он выходил по-маленькому, американский голос
прошептал: "Так держать". Вернувшись за столик, он попытался принять
спокойный и уверенный вид. Но вот беда: чем больше он думал, тем меньше
находил оснований бодриться. В последние годы западные правительства много
шумели о терроризме, о необходимости встретить угрозу с высоко поднятой
головой и обуздать молодчиков; но молодчики что-то не замечали, что их
обуздывают, и продолжали свое дело. Тех, кто посередке, убивали;
правительства и террористы оставались невредимыми.
В девять Франклина снова вызвали в каюту начальника хозчасти.
Пассажиров надо было развести на ночлег: американцев обратно в лекционную,
англичан в диско-бар и так далее. Все эти помещения затем следовало
запереть. Это было необходимо: гости тоже нуждались в отдыхе. Паспорта
велели держать наготове, чтобы их можно было предъявить в любую минуту.
-- А как с мистером Толботом?
-- Он считается почетным американцем. Пока не найдет паспорт.
-- А насчет моей жены?
-- Мисс Мейтленд. Что вас интересует?
-- Ей можно быть со мной?
-- А. Ваша жена-англичанка.
-- Она ирландка. Выходите за ирландца -- становитесь ирландкой. Это
закон.
-- Закон, мистер Хьюз. Люди вечно твердят нам о законе. Меня часто
ставило в тупик их мнение о том, что законно, а что незаконно.-- Он
посмотрел на карту Средиземноморья, висевшую на стене позади Франклина.--
Законно ли, например, бомбить лагеря беженцев? Я много раз пытался
обнаружить закон, который это разрешает. Но мы, похоже, затеяли долгий спор,
а мне иногда кажется, что споры бессмысленны, так же как бессмыслен закон.--
Он пожал плечами, отпуская Франклина.-- Что же касается мисс Мейтленд, то
будем надеяться, что ее национальность, как бы это сказать, не сыграет роли.
Франклин попытался подавить дрожь. Бывают случаи, когда уклончивые
слова звучат гораздо страшнее, чем прямая угроза.
-- А вы не скажете мне, когда это может... сыграть роль?
-- Они глупы, вот в чем дело. Они глупы, потому что думают, что мы
глупы. Они лгут самым откровенным образом. Говорят, что нельзя так скоро все
уладить. Конечно же, можно. Есть такая вещь, как телефон. Они думают, будто
научились чему-то благодаря прежним случаям подобного рода, но у них не
хватает ума понять, что и мы кое-чему научились. Мы знаем их тактику, лгать
и тянуть время, все эти попытки фамильярничать с борцами за свободу. Все мы
знаем. И насколько у людей хватает сил, тоже знаем. Так что ваши
правительства заставляют нас делать то, о чем мы предупреждали. Если бы они
сразу начали переговоры, проблем бы не было. Но они всегда начинают слишком
поздно. Им же хуже.
-- Нет,-- сказал Франклин.-- Это нам хуже.
-- Вам, мистер Хьюз, думаю, еще не время беспокоиться.
-- А когда будет время?
-- Я думаю, вам вообще не стоит беспокоиться.
-- Когда будет время?
Главарь помолчал, затем с сожалением повел рукой:
-- Наверное, завтра. Сроки уже установлены, видите ли. Мы говорили им
об этом с самого начала.
Какой-то частью своего существа Франклин Хьюз не мог поверить в
происшедшую беседу. Другая часть хотела сказать, что он всей душой на
стороне захватчиков, а его гэльский паспорт, между прочим, означает, что он
член ИРА, и пусть ему, ради Христа, разрешат уйти в свою каюту, лечь и
забыть обо всем. Но вместо этого он повторил: -- Сроки?
Араб кивнул. Не думая, Франклин спросил: -- По одному в час? -- Он
немедленно пожалел о своем вопросе. Нельзя было подавать этому типу идеи.
Араб покачал головой.
-- По двое. Двоих каждый час. Если не поднимать ставки, они не
относятся к вам всерьез.
-- Боже. Прийти на корабль и просто вот так убивать людей. Просто вот
так?
-- А по-вашему, было бы лучше, если бы мы объяснили им, почему мы их
убиваем? -- Его тон был насмешлив.
-- Ну да, конечно.
-- По-вашему, они проникнутся к нам сочувствием? -- Теперь в его голосе
было больше издевки, чем насмешки. Франклин умолк. Он думал, когда же они
начнут убивать.-- Спокойной ночи, мистер Хьюз,-- сказал главарь гостей.
На ночь Франклина поместили в одной из офицерских кают, вместе с семьей
шведов и тремя японскими парами. Как он понял, среди всех пассажиров им
угрожала наименьшая опасность. Шведам -- потому что их нация всегда
соблюдала нейтралитет; Франклину и японцам, возможно, потому, что Япония и
Ирландия в недавнее время порождали террористов. До чего нелепо. Шестерых
японцев, приехавших в Европу изучать ее культуру, никто не спрашивал,
поддерживают ли они различных политических убийц в своей собственной стране;
Франклина тоже не пытали насчет ИРА. Гэльский паспорт, полученный благодаря
случайному генеалогическому выбросу, предполагал возможную солидарность с
гостями, и это служило защитой его хозяину. На самом деле Франклин ненавидел
ИРА, точно так же как любую другую политическую группировку, мешавшую или
способную помешать нелегкой работе -- быть Франклином Хьюзом. Кажется --
согласно своим принципам проведения ежегодного отдыха он не уточнял этого,--
Триция гораздо более сочувственно относилась к заполонившим мир бандам
жестоких маньяков, которым суждено было роковым образом повлиять на карьеру
Франклина Хьюза. Однако ее посадили к британским дьяволам.
Сегодня в их каюте почти не разговаривали. Японцы держались
обособленно; шведы коротали вечер, развлекая детей беседой о доме и
Рождестве и английских футбольных командах; Франклина же тяготило бремя
услышанного от главаря. Он был напуган и угнетен; но вынужденная изоляция,
казалось, превращала его в пособника террористов. Он попробовал думать о
двух своих женах и дочери, которой теперь должно быть уже... ну да,
пятнадцать -- ему всегда приходилось вспоминать год ее рождения и считать
оттуда. Надо бы вырываться к ней почаще. Может, даже взять ее с собой, когда
будут снимать очередной цикл. Пусть поглядит на съемки его шоу-экскурсии по
Форуму; ей понравится. Так куда же все-таки деть камеру? Может, снимать в
движении? И добавить статистов в тогах и сандалиях -- да-да, это будет самое
то...
На следующее утро Франклина привели в каюту начальника хозчасти.
Главарь гостей махнул ему, предлагая садиться.
-- Я решил последовать вашему совету.
-- Моему совету?
-- Переговоры, к несчастью, идут плохо. То есть вовсе не идут. Мы
определили свою позицию, но они никак не желают определить свою.
-- Они?
-- Они. Так что, если в ближайшем будущем ничего не изменится, нам
придется оказать на них давление.
Оказать давление? -- Даже Франклин, который не смог бы сделать карьеру
на телевидении, не будучи мастером по части эвфемизмов, был разгневан.-- Вы
имеете в виду -- убивать людей?
-- Как это ни грустно, другого давления они не понимают.
-- А вы пробовали?
-- Да, конечно. Мы пробовали сидеть сложа руки и ждать помощи от
мирового общественного мнения. Пробовали быть хорошими и надеяться, что в
награду нам вернут нашу землю. Могу уверить вас, что эти методы не работают.
-- А почему не попробовать что-нибудь среднее?
-- Эмбарго на американские товары, мистер Хьюз? Не думаю, что они
примут это всерьез. Ограничение импорта "шевроле" в Бейрут? Нет, к
сожалению, есть люди, которые понимают только давление определенного сорта.
Мир движется вперед только...
-- Только благодаря убийствам? Веселенькая философия.
-- В мире мало веселенького. Ваши исследования древних цивилизаций
должны были бы научить вас этому. Ну да ладно... Я решил последовать вашему
совету. Мы объясним пассажирам, что происходит. Как они оказались
участниками истории. И какова эта история.
-- Они наверняка это оценят.-- Франклин почувствовал тошноту.--
Рассказать им, что да как.
-- Вот-вот. Видите ли, в четыре часа необходимо будет начать... начать
убивать их. Конечно, мы надеемся, что такой необходимости не возникнет.
Однако же... Вы правы, если это возможно, им надо объяснить положение дел.
Даже солдат знает, за что воюет. Будет справедливо, если пассажиры узнают
тоже.
-- Но они не воюют.-- Тон араба, так же как и его слова, раздражал
Франклина.-- Они штатские люди. Поехали отдыхать. Они не воюют.
-- Они больше не штатские,-- ответил араб.-- Ваши правительства другого
мнения на этот счет, но они не правы. Ваше ядерное оружие, разве оно только
против армии? Сионисты, по крайней мере, это понимают. У них воюет весь
народ. Убить штатского сиониста -- значит убить солдата.
-- Послушайте, но у нас на корабле нет штатских сионистов, Бог с вами.
Здесь только люди вроде несчастного старого Толбота, который потерял паспорт
и превратился в американца.
-- Тем более им следует все объяснить.
-- Понятно,-- сказал Франклин и не смог сдержать ухмылку.-- Так вы
хотите собрать пассажиров и объяснить им, что они на самом деле сионистские
солдаты и поэтому вы намерены убить их.
-- Нет, мистер Хьюз, вы не поняли. Я ничего объяснять не собираюсь. Они
не станут меня слушать. Нет, мистер Хьюз, все это объясните им вы.
-- Я? -- Франклин не испугался. Наоборот, он почувствовал решимость Ни
за что. Делайте свое грязное дело сами.
-- Но, мистер Хьюз, вы же профессиональный лектор. Я слушал вас, хоть и
недолго. У вас так хорошо получается. Вы могли бы описать все с исторической
точки зрения. Мой помощник даст вам любую необходимую информацию.
-- Не нужна мне никакая информация. Делайте свое грязное дело сами.
-- Мистер Хьюз, честное слово, я не могу вести переговоры с двумя
сторонами одновременно. Сейчас девять тридцать. У вас есть полчаса на
размышление. В десять вы скажете, что прочтете лекцию. Затем у вас будет два
часа, три часа, если понадобится, на беседу с моим помощником Франклин качал
головой, но араб бесстрастно продолжал: -- Затем вы должны будете к трем
часам подготовить лекцию. Думаю, ее продолжительность составит минут сорок
пять. Я, разумеется, буду слушать вас с величайшим интересом и вниманием. А
в три сорок пять, если меня удовлетворит то, как вы объясните ситуацию, мы в
благодарность признаем ирландское гражданство вашей недавно обретенной жены.
Это все, что я хотел вам сказать; в десять часов вы передадите мне свой
ответ.
Вернувшись в каюту к шведам и японцам, Франклин вспомнил цикл
телепередач о психологии, который его как-то попросили провести. Цикл
отменили после первой же пробной пленки, о чем никто особенно не жалел.
Среди прочего в нем рассказывалось об эксперименте по определению грани, за
которой собственные интересы побеждают альтруизм. В такой формулировке это
звучало почти солидно; однако сам опыт показался Франклину отвратительным.
Исследователи брали недавно родившую самку обезьяны и помещали ее в
специальную клетку. Мать продолжала кормить и ласкать своего детеныша
примерно таким же образом, как это делали в пору материнства жены
экспериментаторов. Затем они включали ток, и металлический пол клетки
постепенно нагревался. Сначала обезьяна беспокойно подпрыгивала, потом
долго, пронзительно кричала, потом пыталась стоять по очереди на каждой
ноге, ни на секунду не выпуская детеныша из рук. Пол становился все горячее,
мучения обезьяны -- все заметнее. Наконец жар оказывался нестерпимым, и
перед ней, по словам экспериментаторов, вставал выбор между альтруизмом и
собственными интересами. Она должна была либо терпеть сильнейшую боль и,
возможно, пойти на смерть ради сохранения своего потомства, либо положить
детеныша на пол и влезть на него, чтобы избавить себя от дальнейшей пытки.
Во всех случаях, раньше или позже, собственные интересы торжествовали над
альтруизмом.
Этот эксперимент вызвал у Франклина омерзение, и он был рад, что все
закончилось пробным выпуском и ему не пришлось показывать публике такие
вещи. Теперь он чувствовал себя примерно как та обезьяна. Ему надо было
выбрать один из двух равно отталкивающих вариантов: или бросить свою
подругу, сохранив себя незапятнанным, или спасти подругу, объяснив невинным
людям, что справедливость требует убить их. И спасет ли это Триш? Франклину
не гарантировали даже его собственной безопасности; возможно, в качестве
ирландцев их обоих лишь переместят в конец списка смертников, но все же не
вычеркнут оттуда. С кого они начнут? С американцев, с англичан? Если с
американцев, долго ли придется ждать англичанам? Четырнадцать, шестнадцать
американцев -- он жестокосердно перевел это в семь-восемь часов. Если они
начнут в четыре, а правительства будут стоять на своем, с полуночи начнут
убивать англичан. А в каком порядке? Мужчин первыми? Кто подвернется? По
алфавиту? Фамилия Триш -- Мейтленд. Как раз посередине алфавита. Увидит ли
она рассвет?
Он представил себя стоящим на теле Триции, чтобы уберечь свои
обожженные ноги, и содрогнулся. Ему придется прочесть лекцию. Вот в чем
разница между обезьяной и человеком. В конце концов человек всетаки способен
на альтруизм. Именно поэтому он и не обезьяна. Конечно, вероятнее всего, что
после лекции его аудитория сделает прямо противоположный вывод, решит, будто
Франклин действует в собственных интересах, спасает свою шкуру гнусным
угодничеством. Но в этом особенность альтруизма: человек всегда может быть
превратно понят. А потом он им всем все объяснит. Если будет какое-нибудь
потом. Если будут они все.
Когда появился помощник, Франклин попросил снова отвести его к главарю.
В обмен на лекцию он хотел вытребовать неприкосновенность для себя и Триции.
Но помощник пришел только за ответом; продолжать переговоры захватчики не
собирались. Франклин понуро кивнул. Все равно он никогда толком не умел
торговаться.
В два сорок пять Франклина отвели в его каюту и разрешили принять душ.
В три он вошел в лекционную, где был встречен самой внимательной в его жизни
публикой. Он налил себе из графина затхлой воды, которую никто не
позаботился переменить. Почувствовал накат изнеможения, подспудную толчею
паники. Всего за день мужчины успели обрасти бородами, женщины смялись. Они
уже не походили на самих себя или на тех, с кем Франклин провел десять дней.
Может быть, благодаря этому их будет легче убивать.
Прежде чем начать писать самому, Франклин понаторел в искусстве как
можно доступнее излагать чужие мысли. Но никогда еще сценарий не будил в нем
таких опасений; никогда не ставил режиссер таких условий; никогда не платили
ему такой необычной монетой. Согласившись выступать, он поначалу убедил себя
в том, что непременно найдет способ сообщить аудитории о вынужденном
характере лекции. Придумает какую-нибудь уловку вроде тех фальшивых
минойских надписей; или так все преувеличит, выкажет такой энтузиазм по
поводу навязанной ему идеи, что публика не сможет не заметить иронии. Но
нет, все это не годилось. Ирония, вспомнил Франклин определение одного
старого телевизионщика это то, чего люди не понимают. А уж в нынешних
условиях пассажиры наверняка не станут выискивать ее в словах Франклина.
Беседа с помощником только ухудшила дело: помощник дал точные инструкции и
добавил, что всякое отклонение от них повлечет за собой не только отказ
вывести мисс Мейтленд из группы англичан, но и непризнание ирландского
паспорта самого Франклина. Они-то умели торговаться, эти гады.
-- Я надеялся,-- заговорил он,-- что при следующей нашей с вами встрече
продолжу рассказ об истории Кносса. К сожалению, как вы знаете и сами,
обстоятельства изменились. У нас гости.-- Он сделал паузу и поглядел вдоль
прохода на главаря, стоящего перед дверьми с охранниками по обе стороны.--
Теперь все иначе. Мы в руках других людей. Наша... участь больше от нас не
зависит.-- Франклин кашлянул. Начало выходило не слишком удачное. Он уже
стал сбиваться на иносказания. Единственным его долгом, единственной
задачей, которая стояла перед ним как перед профессионалом, было говорить
максимально прямо. Франклин никогда не отрицал, что работает на публику и не
раздумывая встанет на голову в ведре с селедкой, если это увеличит число его
зрителей на несколько тысяч; но где-то в нем крылось остаточное чувство --
смесь восхищения и стыда,-- заставлявшее его держать на особом счету тех
|
|
|
